Четыре улики - читать онлайн

Трагедия из жизни начальника сыска Петрополиса в двух действиях и одном противодействии.

Действие первое

…И вот так, с помощью одной только дедуктивной методы, я и нашел под париком вероломного графа Куролюбского алмазную диадему Екатерины Третьей.

— Браво, Парослав Симеонович, это просто невероятно! За это вам и был пожалован орден Станислава первой степени с шестернями?

— Виктор, орден, что, орден — побрякушка. Главное мне милая наша императрица отпуск дала! Я ж лет пять на отдыхе не бывал, а тут три дня целых, Виктор! Три дня отпуска! Ох, как я их потрачу! Как доберемся к помещику Асетровскому, я от его рыбных прудов ни на шаг не отойду! Щучку стану ловить от рассвета и до заката! А может и ночью тоже буду! Господи, хорошо-то как! Три дня, целых три дня Виктор, какое же это счастье! Ох, только б погода успокоилась.

Сыщик приник к бронестеклу локомобиля, силясь хоть что-то разглядеть в зарядах черного снега и густом ядовитом дыму, что нес из столицы бушующий ветер. С каждой минутой метель становилась все сильнее.

Километр за километром мы, борясь с непогодой, преодолевали путь до усадьбы. Миновало несколько часов нашей поездки. За бронированными окнами исчез Искрорецк — небольшой фабричный городок на берегу Мертвого залива. Затем скрылись тонущие в черной метели деревни и полустанки. Наконец промелькнул подсвеченный фонарем столб, указывающий нужный нам километр. Я сбавил ход. Ориентируясь по проблеску семафора, едва видному в клубившейся пурге, я свел локомобиль с основной колеи.

Еще через четверть часа перед нами, наконец, возникли газовые фонари, освещающие чугунные ворота усадьбы Асетровских. Заведя локомобиль на тупиковый путь, я уже собрался попрощаться с Парославом Симеоновичем, но шеф покачал головой.

— Нет, Виктор, ну куда? Такая метель, семафоров не видать. Нет-нет, обратно в столицу я тебя не отпущу, — сыщик запахнул медвежью шубу. — Давай, переночуешь у Асетровского, а завтра, по утречку, свеженьким вернешься в город.

— Позвольте, я не приглашен. Неудобно как-то.

— Неудобно, Виктор, труп из коллектора вытаскивать, а тут нормально все. Идем, — отрезал сыщик и распахнул дверь.

Более спорить я не стал. Сбросив пары локомобиля и оставив респиратор на заднем сиденье (все же от столицы мы отъехали уже далеко), я вышел следом за шефом в круговерть черной метели. Увязая в сугробах направившись к воротам усадьбы Асетровских.

Чугунные створки были плотно закрыты. Шеф нажал на кнопку звонка. Прошла минута, другая. Холод все сильнее заползал под форменную шинель.

Наконец где-то впереди послышался нарастающий с каждой секундой лязг. Через метель навстречу нам шла огромная бронзовая фигура. Исторгая из себя клубы пара, грохоча и жужжа сервоприводами, к нам приближался тяжелый двухметровый автоматон держащий высоко над головой яростно полыхающий ацетиленовый фонарь.

— О! Вот и дворецкий пожаловал! — Парослав Симеонович радостно потер руки.

Самодвижущийся автоматон меж тем отпер калитку и с грохотом наклонился всем телом, изображая поклон. Могучая ручища приглашающим жестом указала на виднеющуюся в снежной пелене усадьбу.

Это был С.Л.У.Г.А. 4 Самодвижущийся Логически Урезанный Гражданский Автоматон четвертого поколения. Машина весьма примитивная, за счет отсутствия в голове фрагментов человеческого мозга, но зато весьма надежная и исполнительная.

— Недешевое удовольствие, — произнес я, когда мы направились следом за автоматоном.

— Недешевое? — Парослав Симеонович даже выдохнул от возмущения. — Да в него денег и труда убухано, что в пирамиду фараонову. Я вообще не пониманию, зачем Инженерная коллегия такое строит. И ладно б если болвана такого пушками обвешали, но дворецкий?

— Империя держит курс на тотальную роботизацию страны, а потому Инженерная коллегия разрабатывает модели для всех сфер жизни. Инженерная коллегия обещает, что лет через пятьдесят создаст столько механизмов, что они будут трудиться везде. Фабрики, управления, ну и что делать, на войне, конечно, — я пожал плечами. Отучившись в духовно-механическом училище и поработав в Инженерной лавре, я неплохо в этом разбирался. — Более того, уверяю вас, пройдет десять-двадцать лет, и в сыскном отделении тоже роботы повсюду будут.

— Господи, да только у нас их еще и не хватало. Что мы с такой дурой делать будем? — Парослав Симеонович кивнул на дворецкого.

— Ну их усложнят, миниатюризируют, да и к тому же, есть куда более умные машины, те, в которые человеческий мозг помещают.

Шефа сыскного отделения передернуло.

Между тем мы подошли к украшенному колоннами крыльцу. Автоматон распахнул перед нами высокие двери и мы, наконец, вошли в блаженное тепло хлебосольного дома семьи Асетровских.

Аромат еды встретил нас с порога. Едва механический дворецкий принял наши шубы, как в коридоре появился опирающийся на тросточку хозяин дома. Поликарп Монокарпович Асетровский оказался высоким седым человеком с аккуратными усиками и умным, но крайне болезненным лицом.

При виде нас он широко улыбнулся, но от меня не укрылась скрывавшаяся в его глазах усталость.

Вскоре мы были представлены его семье и домочадцам, а после знакомства всех пригласили отужинать.

Механический дворецкий уже успел накрыть стол, помогала ему в этом служанка. Со спины я было принял ее за человека: невысокая, рыжеволосая, со сложной прической, легкая и хрупкая, в отличие от работающего рядом с ней бронзового автоматона. Лишь когда я увидел ее руки из покрытого розовой эмалью металла, стало понятно, что в зале работает еще одна машина Инженерной коллегии. Я подошел ближе и она обернулась. У машины было красивое фарфоровое лицо, на котором, впрочем, было видно несколько старательно замазанных сколов и трещин. Это была служебная машина модели «Гестия». Судя по типу фарфора и металлическим рукам, передо мной был один из самых ранних ее вариантов, если и вовсе не прототип. Когда я еще учился в За-Райском духовно-механическом училище, нас отправляли на практику в Инженерную коллегию, где я видел такие машины.

Впрочем, с этим роботом было что не так. Глаза, что должны были ярко гореть синим огнем, сейчас поблескивали слабым голубоватым светом. Движения были какими-то странными, рваными и несколько неуверенными.

Машина кивнула мне и поздоровалась мелодичным, но крайне механическим голосом. Оповестив нас о том, что ужин готов, она поклонилась и вышла.

Мы сели за стол. Зазвенела серебряная посуда. Ужин начался очень тепло и приятно, однако чем дольше длилась трапеза, тем сильнее нарастало напряжение. Несмотря на видимое радушие, я быстро понял, что мы с шефом приехали несколько не вовремя и домочадцам сейчас не до нас.

Хозяин дома некоторое время крепился, а затем начал что-то резко и зло выговаривать купцу-миллионщику Фролу Чертопузову, брату его жены.

Супруга Асетровского, Глафира Днепропетровна, крупная дама с тугой косой и суровым взглядом, казалось, не обращала внимания на их ругань. Зато она с материнской любовью подкладывала самые лучшие куски кулебяки чиновнику особых поручений Варфоломею Кровохлебушкину, молодому франтоватому мужчине с тщательно завитыми усами и взглядом не менее масляным, чем лежащая на столе масляная рыба. Ухаживая за чиновником, Глафира Днепропетровна все повторяла, какой же замечательный жених достался Златочке — ее ненаглядной дочке. Варфоломей принимал все это с весьма самодовольным видом.

Невеста же, Злата, юная девушка с огромными, полными слез глазами, сидела ни жива ни мертва, почти не притрагиваясь к еде. Ее плечи подрагивали, на щеках играл болезненный румянец. Лишь порой она умоляюще смотрела на гостящего в усадьбе корнета Подпатронникова. Тот, однако, сохранял показное спокойствие, лишь иногда кидая на жениха быстрый, ненавидящий взгляд, в котором явно читалась неприкрытая враждебность. За весь ужин корнет не проронил ни слова, только время от времени отпивал мадеру из своего бокала. Чувствовалось, что он сдерживается из последних сил.

Зато доктор инженерных наук Вальтер Стим, приехавший с дружеским визитом из своего имения по соседству, не замолкал весь ужин. Он то рассказывал о новых открытиях империи в робототехнике, то пытался узнать у собравшихся, куда подевался написанный на картоне пейзажик, что раньше стоял на камине. Доктор, кажется, хотел купить его для своего кабинета.

Напряженный ужин прервал грохот тяжелых шагов и легкий перестук металлических каблуков. Бронзовый дворецкий внес исходивший паром бронзовый самовар.

Рядом с ним изящно шла Гестия с серебряным подносом в руках, на котором лежали пирожные. Поверх нежного белого крема виднелось черное и вязкое пепляничное варенье.

Поставив десерт на стол, машина подошла к хозяину дома и с поклоном что-то сказала ему на ухо. Асетровский кивнул и повернулся ко мне.

— Виктор, — обратился ко мне Асетровский, — Гестия сообщает, что подготовила вашу спальню. Если что-то понадобится, смело обращайтесь к ней. В любое время. Она здесь именно за этим. Впрочем, если что, можете зайти и ко мне в кабинет. Я побуду там этой ночью. Раз уж у Златочки завтра день рождения, мне нужно подготовить некий… подарок.

Асетровский загадочно улыбнулся и хотел сказать что-то еще, но Глафира Днепропетровна тут же перебила мужа:

— Ты главное отвар свой выпей и кукуй там, сколько хочешь.

Асетровского передернуло.

— Милая, но я отказываюсь. Глафочка, он на вкус как теплые сопли.

— Зато помогает! Уже сколько кровью не кашляешь? Стопочку всего, не умрешь же ты от этого?

— Но любимая… Лапушка… Котюсик…

Глаза жены помещика нехорошо сощурились.

— А ну не позорься! Или хочешь, чтобы тебя опять как маленького силой пить отвар заставили?

Поликарп Асетровский обернулся на высящуюся в углу столовой бронзовую фигуру дворецкого и, враз поникнув плечами, страдальчески вздохнул.

Автоматон же, как ни в чем ни бывало, продолжил убирать со стола, ловко орудуя мощными металлическими пальцами. Время от времени от времени он поворачивал голову фиксируя происходящее вокруг своими слабо светящимися сенсорами. В отличие от глаз Гестии, во его взгляде я не видел ничего: ни намека на мысль, ни следа какого-то разума.

Наслаждающийся каждым движением находящихся в зале машин Доктор Стим со значением посмотрел на нас с Парославом Симеоновичем:

— Как вам, господа? Триумф инженерной мысли Империи, вершина современной механики. И не хочу хвастаться, но в начале карьеры я приложил руку к созданию этого автоматона, — он кивнул на дворецкого. — А что касается Гестии, то перед вами главный конструктор этой серии машин.

Доктор Стим улыбнулся.

Я уважительно посмотрел на доктора, однако все же задал мучивший меня вопрос:

— Зачем здесь эти слуги? Все же это очень ценные машины, и им можно найти лучшее применение.

Вместо доктора ответил хозяин дома.

— Это списанные машины. Не выдержали всех испытаний Инженерной коллегии. Сейчас я уже на пенсии, но работа с машинами – это мое увлечение. Деньги позволяют. К тому же, хоть я и уступил господину Стиму свою должность, но все же веду в усадьбе некоторые эксперименты. — Асетровский улыбнулся, и я увидел, что Гестия вздрогнула и непроизвольно отступила назад.

— Вот на этой машине, — Асетровский кивнул на механическую служанку, — я уже год как изучаю философские труды. Вы, слышали о такой концепции как три заповеди работехники?

Я посмотрел в потолок.

— Вроде слышал, но уже не припомню, что-то жутко устаревшее.

— Да эта концепция была популярна в прошлом веке. Вот что такое робот? — спросил меня Асетровский. — Ведь это по сути сделанный из металла раб. Вот собственно в мозги рабов этих и было предложено привнести три заповеди, которым они обязаны беспрекословно подчиняться. Итак, заповедь первая: робот не может причинить вред человеку. Вторая: робот обязан подчиняться человеку, но не нарушать при этом первой заповеди. И третья заповедь: робот должен защищать себя, не нарушая при этом первых двух заповедей.

Раздался смех. Вальтер Стим, похоже, искренне развеселился. Он обернулся к нам.

— Вот за такие идеи Поликарпа Монокарповича и попросили покинуть Инженерную коллегию. Ну объясните мне, зачем нужны роботы, если они не могут причинить людям вреда? Сейчас у нас в Инженерной коллегии более сотни разумных машин: медики, секретари, охранники, техники, учителя. И все они в совершенстве умеют убивать людей. Потому что чернь готова сожрать живьем, потому что нам всегда будут нужно бесприкословные исполнительные слуги, способные нас защитить. Да, в прошлом веке люди были наивны и думали, что роботы понадобятся для освоения северных полюсов, территорий за рекой Обь, ну или работы на заводе. Согласен, кстати, на заводах роботы нужны. Но при этом все заводские роботы должны быть настроены так, чтобы в случае восстания суметь помочь владельцу завода разогнать протестующих рабочих. Или уничтожить их, не дав повредить фабричное имущество. К сожалению, революция в нашей империи, о которой грезят уральские коммунары все ближе. И когда она полыхнет, надежда у нас будет лишь на верные солдатские части и тех роботов, что успеет создать Инженерная коллегия. На машины, что по сигналу главы коллегии плечом к плечу встанут с нашими солдатами. Именно поэтому естественно никакими заповедями работехники машины обучать нельзя. Да, наша задача сделать из машин наших рабов, но рабов умных, дословно нас слушающихся и при этом, в отличие от людей, не способных на мятеж. – Доктор Стим широко улыбнулся. – Тем более посмотрите на вашу Гестию, посмотрите на то как она себя ведет. Поликарп Монокарпович, вы же всеми этими экспериментами над ее разумом почти сломали ее. Сколько раз вы за этот год ей голову вскрывали? Десять-двадцать? Я же помню, какой она была год назад. А теперь ее только на запчасти пустить можно.

Доктор Стим отпил кофе и внимательно посмотрел на Гестию. Та стояла, опустив в пол взгляд своих тусклых глаз.

Часы пробили полночь. Я сидел в библиотеке поместья, бездумно листая книги. На полках хранилось множество интересных томов, но читать их не получалось, мысли все возвращались к жуткому разговору за ужином. Вздохнув, я уже отложил было книгу, чтобы отправиться спать, когда из темноты коридора появилась массивная фигура купца-миллионщика.

Облегченно выдохнув, Чертопузов быстро подошел ко мне.

— Господь всемогущий, я думал не найду вас, Виктор, а мне срочно нужна помощь. Вы же тоже из полиции, верно?

— Только недавно принят на службу.

— Виктор, в полиции все знают, жалование маленькое, сколько получать-то будете? Рублей сорок в месяц? Послушайте, вот, держите… — дрожащими руками купец вытащил из сюртука пухлую, перевязанную бечевкой пачку ассигнаций. — Здесь десять тысяч. Да берите вы, я умоляю. Мне очень нужна ваша помощь. Я не должен остаться этой ночью один. Вы должны быть рядом, слышите? Это вопрос жизни и смерти!

Бесшумно выросшая за спиной купца Глафира Днепропетровна резко выхватила из рук Чертопузова пачку денег и несколько раз хорошенько стукнула брата ассигнациями по лицу.

— Хватит нас позорить, черт старый! Не слушайте его, Виктор, прошу вас. Опять он собутыльника себе ищет. Позор какой, ко всем в усадьбе с самого утра пристает, спасения от него нет! Он же на прошлое Рождество в церкви перед всеми иконами поклялся, что в одиночку пить не будет, а теперь видите ли страдает, холера толстопузая, что надраться ему не с кем. Скот! — еще раз стукнув купца-миллионщика ассигнациями по лицу, Глафира Днепропетровна убрала пачку в пышный лиф и, фыркая, выволокла брата из библиотеки.

— Виктор, не верьте ей, они все меня здесь ненавидят! Они все здесь желают мне только смерти! — попытался было выкрикнуть Чертопузов из-за дверей, но Глафира Днепропетровна лишь дернула непутевого братца прочь, утаскивая его в темноту коридора.

Вскоре дом затих, погружаясь в сон. Ночь окончательно вступала в свои права. Немного почитав, я отправился спать. Однако спокойствия на душе не было. Укладываясь в постель, я не мог избавиться от беспокойства. Не зря ли я оставил Чертопузова одного? Его последние слова и тот умоляющий взгляд, что кинул на меня купец в самый последний момент пробудили во мне чувство смутной тревоги. Впрочем, что может случиться с купцом-миллионщиком в хлебосольном доме семьи Асетровских? Успокоив себя этой мыслью я, наконец, уснул.

Действие второе

Утром снегопад прекратился, а дым, что нес из столицы ветер, рассеялся, открывая глубокую лазурь неба. Светило яркое зимнее солнце, и заваливший двор усадьбы черный снег весело искрился в его лучах.

Я сбросил остатки сна и, широко зевнув, встал с постели. Было уже одиннадцать, и выспался я просто великолепнейше. Выданная мне комната была куда лучше и монастырской кельи и уж тем более моего нового жилья снятого неподалеку от Рафаилова сада.

Полюбовавшись чудеснейшим видом за окном я, приведя себя в порядок, спустился в столовую. Завтрак был уже готов. Чудесно пахло свежей сдобой и только что сваренным кофе, на льду лежала икра и чернорыбица, посыпанная маринованными веточками хищного хвоща, а на серебряном подносе розовели оранжерейные персики и груши.

Почти все домочадцы уже собрались за столом. Не было пока лишь хозяина дома да Фрола Чертопузова.

Потекла беседа. Полился по кружкам черный кофе. Все было просто чудесно, однако даже к концу нашей трапезы отсутствующие мужчины так и не объявились.

— Что это они так разоспались? Двенадцатый час скоро. Схожу-ка разбужу их, – нахмурилась Глафира Днепропетровна. Отставив в сторону омлет из яиц сибирских грибов, она решительно направилась к лестнице.

Вернулась Глафира Днепропетровна нескоро. Бледная, трясущаяся, она тяжело упала на стул. На наши встревоженные вопросы она не отвечала, лишь судорожно икала, бессмысленно хлопая глазами, и бормотала что-то совершенно неразборчивое. Лицо ее было искажено гримасой ужаса.

Проклиная себя за вчерашнее легкомыслие, из-за которого я оставил Чертопузова одного, несмотря на все его мольбы, я тут же вскочил на ноги.

— Чертопузов, где его комната?

— Слева от лестницы. Третья дверь, — тут же произнесла Гестия, продолжая убирать посуду со стола.

Я мгновенно взбежал по широким ступеням и, найдя нужную комнату, не церемонясь влетел внутрь.

Купец-миллионщик, широко раскинув руки, лежал поперек огромной кровати. Комната Чертопузова полнилась жутким, надсадным храпом ее хозяина. Весь прикроватный столик, инкрустированный перламутром и слоновой костью, заполняли пустые бутылки из-под мадеры и водки. В роскошную бороду купца кутались масляные шпроты и огрызки колбасы. Я покачал головой: стакан на столике был только один. Вот и верь после такого купеческому слову.

Стараясь лишний раз не вдыхать алкогольные миазмы, я поспешно вышел прочь. Что же, дело о первом исчезновении было раскрыто, теперь настал черед разыскать хозяина. Первым делом я постучал в двери спальни Поликарпа Монокарповича. Ответом мне была тишина, комната была не заперта. Я вошел внутрь. Там было пусто, кровать застелена, везде царил абсолютнейший порядок. Тогда я решил зайти в хозяйский кабинет, расположенный в дальнем конце коридора.

Через минуту я спустился в столовую. Остановившись на пороге, я выдохнул, собираясь с духом, и обвел домочадцев взглядом.

— Ну что там, Виктор? – нетерпеливо спросил Парослав Симеонович, нахмурив густые брови. Его взгляд был полон беспокойства. – Да не молчи! Что с Чертопузовым? Живой?

Я растерянно развел руками.

— Да он пьяный валяется… А Поликарп Монокарпович… Мертв. Убит в своем кабинете.

Домочадцы в ужасе посмотрели на меня, не в силах произнести ни слова. Лишь Глафира Днепропетровна тихо всхлипнула, прикрыв рот ладонью. В столовой повисла тяжелая, давящая тишина.

Чудовищный грохот расколол безмолвие на тысячу осколков. Ощущение было такое, что в комнате взорвался пороховой заряд, но через секунду грохот повторился снова, еще громче и яростнее: Парослав Котельников со всей дури бил кулаком по столу.

— Какая сволочь Поликарпа убила?! — сыщик рявкнул так, что чашечки на столе жалобно зазвенели. — Единственный за пять лет отпуск! Единственный, понимаете? Какая сволочь посмела его испортить?!

Сыщик вскочил, уронив тяжелое дубовое кресло и, не замечая этого, обвел собравшихся за столом бешенными, разом налившимися кровью глазами.

— Парослав Симеонович, — попытался я как мог успокоить шефа, — мы сейчас все решим, только успокойтесь. Я привезу местного пристава, и он тут все расследует…

— Какого к чертям сибирским пристава?! – взревел Парослав Симеонович, не слушая моих доводов. – Ты вчерашний снегопад видел? Пути замело, их и в три дня теперь не расчистят! Да тут к нам волки скорее придут, чем твой пристав! Виктор, ну что ты на меня смотришь так? Ты понимаешь, что мне теперь здесь работать придется?! Преступника ловить вместо рыбы! В мой единственный отпуск! — огромные ручищи начальника столичного сыска сжались в кулаки. — Ну нет… Ну, я этого так не спущу! Да я этого убийцу в арестантские роты пожизненно, да я его по Владимирской дороге пешком до Енисейской каторги, да я его в кандалы, да он у меня стены острожные грызть будет, да я его как декабристы Николая повешу! Да я его…

Что еще хотел сделать с убийцей Парослав Симеонович, осталось в тайне, так как я быстро подал начальнику столичного сыска графин воды, и тот жадными глотками осушил его до половины.

Вода немного остудила пыл шефа. Тяжело отдышавшись и вытерев выступивший на лбу пот, Парослав Симеонович с мрачным видом оглядел застывших в ужасе людей за столом.

— В общем, так, — произнес начальник столичного сыска не терпящим возражений тоном. — Сейчас я возьму удочку и пойду на пруд ловить щучку.

— А может, осмотрим место преступления? — тихо шепнул я, но Парослав посмотрел на меня такими бешеными глазами, что я тут же осекся.

— Еще раз повторяю. — расстановкой ответил шеф. — Я сейчас возьму удочку. Затем я пойду ловить щучку. Займет это часика три. А убийцу я очень прошу за это время взять бумагу, написать чистосердечное признание и уйти в дровяной сарай, который я назначаю местом его предварительного заключения. Всем все понятно? Давайте, и не затягивайте. Если через три часа виновного в сарае не будет, то я всеми живущими за рекой Обь богами вам клянусь, что я этого душегуба так погублю, что мало ему не покажется.

Еще раз окинув свирепым взглядом застывших в оцепенении домочадцев, начальник столичного сыска, ушел прочь из столовой, направляясь за своими снастями.

Я поспешил следом, надеясь уговорить начальника сыскного отделения вернуться к расследованию.

— Парослав Симеонович, вы же позавчера сами мне говорили, что осмотр места преступления должен проводиться незамедлительно, по горячим следам!

Закатив глаза, сыщик, прямо в медвежьей шубе, с удочками и сачком недовольно вернулся и поднялся со мной на второй этаж. Мы зашли в кабинет покойного.

Поликарп Монокарпович Асетровский лежал возле массивного дубового стола, прямо на начищенном блестящем паркете, отражающем тусклый свет из окна. Лицо хозяина дома было страшным. Перекошенное, багровое, с обожженной кожей и покрытыми волдырями губами. Окровавленные руки были широко раскинуты в стороны. На щеках и челюсти мертвеца явно читались синяки.

Я опустился на колено рядом с телом и, достав из кармана свой ацетиленовый фонарик, посветил ярким лучом в распахнутый рот покойного. Картина, предстала моему взору, была ужасающей. Язык, небо, горло – все было покрыто страшными ожогами.

Парослав Котельников тоже подошел к покойному. Минуту он молча простоял над телом, потом наклонился, что-то высматривая, выпрямился, окинул кабинет почти безразличным взглядом, не задерживая его ни одном предмете, после чего, не сказав ни слова, вышел из комнаты прочь.

Я догнал шефа в коридоре.

— Парослав Симеонович, ну что? — взволнованно спросил я.

— Что? Ну, как тебе сказать, лично мои догадки подтвердились: убили его, — пожал плечами начальник столичного сыска и, потеряв к месту преступления всякий интерес, быстро направился к ждущим его рыбным прудам. Я обреченно вздохнул.

Поняв, что помощи от шефа сегодня ждать не приходится, и что рассчитывать придется только на себя, я, стараясь сохранять спокойствие и собранность, велел домочадцам оставаться в столовой и никуда не уходить до моего распоряжения.

Люди были напуганы. Злата жалась к корнету Подпатронникову, Варфоломей Кровохлебушкин, нервно поправляя свой шейный платок, сжимал в руках тяжелую трость. Доктор Стим настороженно оглядывался по сторонам, не отрывая руки от миниатюрного шокового разрядника. Гестия стояла в углу, пряча руки за спиной. И только лишь механический дворецкий продолжал спокойно протирать пыль, явно не понимая, что в доме что-то пошло не так.

Поняв, что все расследование ложится на мои плечи. Я запросил ключи от комнат. Гестия вытащила из кармана тяжелую связку, и я, скомандовав разумной машине меня сопровождать, отправился осматривать спальни.

Первой была спальня Златы. Ее комната меня сразу же насторожила. Несмотря на то, что здесь жила молодая девушка, в ней не было ни милых безделушек, ни украшений. Все вещи были разбросаны и явно лежали не на своих местах. Из-за этого я решил присмотреться повнимательнее. Заглянув под кровать, я обнаружил два больших дорожных чемодана. Пыль на них отсутствовала, так что я вытащил багаж, оказавшийся довольно тяжелым.

Оглядев находку, я попытался понять что делать дальше. С одной стороны я числился агентом сыскного отделения, а с другой стороны поступил на службу совсем недавно и еще никогда не обыскивал чужих вещей. Тем более без присутствия хозяев. Тем более вещей девушки.

Поднявшись, я заходил по комнате. Верное решение все никак не приходило.

А что бы на моем месте сделал шеф? — вдруг подумалось мне. Непроизвольно я взглянул в окно. Начальник столичного сыска сидел на занесенном черным снегом пруду и азартно удил рыбу.

Вздохнув, я вновь посмотрел на чемоданы. Деликатность так и не позволила их тронуть, однако я нашел блистательный выход. Повернувшись к ним спиной, я велел Гестии открыть их и описать содержимое.

Послышались щелки замков. Распахнулись крышки.

— Платья. Гребни. Духи. Шкатулки. — начала перечислять Гестия.

— Что в шкатулках? — уточнил я.

— Золотые цепочки, золотые кольца, золотые серьги, жемчужные бусы.

Я приказал показать их.

Блеснуло золото и драгоценные камни, шкатулки были доверху забиты драгоценностями.

— Это принадлежит Злате или хозяевами дома? — сразу уточнил я.

— Все они были подарены Злате, — пояснила механическая служанка.

Я кивнул и велел закрывать чемоданы. После этого мы убрали их под кровать. Обыск спальни продолжился, но более я ничего не нашел. После этого я перешел в следующую комнату.

Спальня Глафиры Днепропетровны встретила меня розовым атласом, рюшками и двухметровым портретом обнаженного Геракла напротив кровати под балдахином. В воздухе витал густой запах духов и пудры. Осмотревшись, я обратил внимание на платиновую пепельницу, в которой лежал кусок обгоревшей записки. «…В ч.. ночи у ме…» — все, что удалось разобрать.

От кого была эта записка и что должно было произойти в час ночи? Пока что мне оставалось об этом только гадать.

В комнате Подпатронникова царил беспорядок. Все вещи были разбросаны, на диванчике ворохом лежала одежда, рядом стоял наполовину разобранный дорожный саквояж. Кровать же была идеально заправлена, словно никто в ней не спал. Я нахмурился, вспомнив, что этим утром щеки корнета показались мне обмороженными. Куда он мог выбираться ночью, в такую метель?

Спальня доктора Стима, напротив, говорила о том, что доктор этой ночью в ней был. Подойдя к неубранной кровати, я снял с подушки длинный черный волос. Я поднес его к свету. Значит, Глафира Днепропетровна. Ай да доктор! Похоже интерес он имел не только к роботам. Мне стало ясно, чья записка была в пепельнице у хозяйки дома.

Последняя спальня принадлежала Варфоломею Кровохлебушкину. Комната была обставлена с нарочитой роскошью: дорогие ткани, позолоченная мебель, множество картин столичных художников по стенам. В воздухе витал приторный запах одеколона.

На первый взгляд все здесь было абсолютно нормально, однако в ведре, рядом с уже остывшим и полным пепла камином, я увидел смятую газету, с изрезанным ножом портретом государыни Екатерины Третьей.

Лезвие не только изуродовало симпатичное лицо императрицы, но будто и этого было мало: Кровохлебушкин с маниакальным упорством изрезал всю первую полосу, рассказывающую о поездке недавно взошедшей на трон государыни на промышленную выставку в Небесном граде Архангельске, где демонстрировали новейшие разработки Империи в области летательных аппаратов. Меня этот отвратительный поступок искренне поразил.

Еще раз взглянув на исполосованный портрет императрицы, я убрал газету под мундир, намереваясь после завершения расследования задать чинуше хорошую трепку.

— А наши покои вам нужны? — негромко спросила Гестия, когда я вышел в коридор. Злость схлынула. Я задержал взгляд на ее неподвижном фарфоровом лице, затем кивнул.

Мы спустились в подвал.

Там пахло маслом, металлом и пылью. Механический дворецкий в нерабочее время стоял в тесной каморке, где едва хватало места для его массивного корпуса да слесарных инструментов, необходимых для починки. Комнатушка Гестии оказалась чуть просторнее, но ненамного.

Я остановился на пороге, осматриваясь.

Голая деревянная кровать без матраса и простыни — только гладкие доски. На тумбочке — аккуратно разложенные инструменты: отвертки, шестеренки, маленькие ключи. Больше ничего.

Однако повинуясь долгу сыщика я решил проявить бдительность. Я обошел стены и провел пальцем по стыкам досок — нет ли потайных пазов? Не обнаружив их я наклонился, заглянув под кровать.

Там лежала стопка бумаг и несколько книг. Я вытащил их. Самодельные афиши, аккуратно раскрашенные вручную. Книги тоже были посвящены театру.

Я поднял глаза.

Гестия отступила назад, будто пытаясь стать меньше, незаметнее. Ее механические пальцы сцепились в замок, плечи слегка сжались.

— Зачем это тебе? — только и спросил я.

Она медленно повернула голову, но не посмотрела на меня.

— Хозяева иногда устраивают домашние спектакли. Мне… нравится их смотреть.

Я с удивлением посмотрел на служебную машину.

— Нравится? Но почему?

Гестия замерла, словно подбирала слова.

— Потому что театр… самое механическое из искусств.

Ее голос, обычно ровный и безэмоциональный, вдруг обрел странные, едва уловимые ноты.

— В спектакле все действуют по ролям. А роли для людей — то же самое, что программы для нас. Актеры добровольно становятся автоматонами, развлекающими публику заученными жестами, словами, движениями.

Она наконец подняла на меня взгляд. Ее глаза горели синим светом.

— И это… прекрасно. Мы не можем быть как люди. Но приятно видеть, когда люди становятся такими же, как мы. Это избавляет от чувства… сходного с вашим чувством человеческого одиночества.

Я чуть помолчал и наконец ответил.

— Но ты же не одна. У тебя же дворецкий здесь есть.

Гестия покачала головой.

— У него нет разума. Да и не только у него.

Она замолчала, потом добавила тише:

— Знаете, я бы очень хотела увидеть настоящие спектакли. В столице. Жалко, что для меня это невозможно.

Служебная машина говорила негромко, и я чувствовал в ее механическом голосе что-то похожее на грусть.

Я поднял замер, вдруг осознав, что смотрю не на служебный автомат, а на механическое существо, навечно запертое в этом особняке.

— Виктор Порфирьевич…

Она произнесла мое имя осторожно, словно пробуя его на вкус.

— Вы кажетесь мне добрым человеком. Добрые люди… иногда не отказывают в просьбах.

Пауза.

— Когда расследование закончится… не могли бы вы совсем чуть-чуть рассказать мне о спектаклях, которые видели?

Я смотрел в фарфоровое лицо служебной машины и не понимал что я чувствую, жалость к ней или свою вину за то, что наш человеческий мир устроен так несправедливо.

С неба падал легкий, смешанный с пеплом снежок. Березки искрились нарядным черным инеем. Парослав Котельников, облаченный в свою необъятную медвежью шубу, сиделрядом с прорубью на деревянном чурбаке, терпеливо ожидая поклевки. Судя по его лицу, рыбалка вернула начальнику сыска хорошее расположение духа, однако порой сыщик все равно вздыхал и косился на далекий дровяной сарай, куда убийца, не желая проявлять сознательность и идти самоарестовываться, не торопился.

Я направился к шефу и уже собрался заговорить, но внезапно раздался громкий всплеск, и Парослав Симеонович ловким, отработанным за долгие годы движением выдернул из черной как смоль воды большущую, серебристую щуку.

Прошел миг, другой и вот шеф уже восхищенно рассматривал здоровенную рыбину, бьющуюся у него в руках.

— Виктор, ты посмотри, какая красавица! — воскликнул глава сыскного отделения и, уклонившись от щелкнувших возле его лица зубов, расцеловал щуку. — Тяжеленькая, жирненькая, хорошенькая, прям чистая генерал-губернаторская дочка!

Щука вновь яростно клацнула зубами, отчаянно пытаясь вцепиться Парославу Симеоновичу в руку, и тот, радостно рассмеявшись, снял ее с крючка, после чего зашвырнул обратно в черную воду.

— Ну что там, прошло три часа? — сыщик, наконец, снова обернулся ко мне.

— Так точно, уже миновало.

—И что, чистосердечное никто не принес? — Я покачал головой и шеф вздохнул. — Ну что за досада, что за люди пошли, никакой сознательности! Ладно, пойдем искать.

Я облегченно выдохнул:

— Уже думал, вы не начнете розыск убийцы.

Парослав посмотрел на меня со строгостью написанного на иконе святого.

— Виктор, да тут любому понятно, кто убийца. Тут вопрос то совершенно в другом, кто за этим преступлением стоит. Ладно, давай, пойдем, поглядим на это святое семейство.

Через десять минут, мы вновь были в столовой. Вытащив блестящую медью трубку, Парослав Симеонович со щелчком зарядил в нее ампулу табачной настойки и закурил, выпуская синеватый дым к потолку. После этого он оглядел собравшихся перед ним людей.

— Итак, дамы и господа, — начал Парослав Котельников, — судя по ожогам лица, рта и глотки покойного, кто-то с особой жестокостью убил Поликарпа Асетровского, влив в него несколько литров кипятка.

Шеф сделал паузу оглядывая побледневшие лица собравшихся.

— Убитый отчаянно сопротивлялся, все его руки покрыты порезами и ссадинами, что говорит о яростной борьбе, однако на паркете кабинета нет ни единой капли крови, что весьма странно.

— Парослав Симеонович, вы думаете, его убили в другом месте, а потом перетащили тело в кабинет? — уточнил я, пытаясь внести хоть какую-то логику в происходящее. — Но в коридоре светлые ковры. Следов крови или попыток их замыть я не видел.

Шеф слегка улыбнулся и вновь выпустил дым к потолку.

— Вот именно поэтому, Виктор, я и считаю, что убили Поликарпа Монокарповича именно в его кабинете, но после этого кто-то тщательно смыл кровь с паркета, Что, как мы все понимаем абсолютно бессмысленно. Как, впрочем, и способ убийства. Далее, что мы имеем? Синяки на лице покойника, оставленные, судя по их форме и расположению, пальцами убийцы, который силой разжимал зубы Асетровского, чтобы влить ему в глотку кипяток. Синяки крупные, отчетливые, однако, что любопытно, в них нет характерных лунок от ногтей, которые почти всегда остаются при столь сильных нажатиях.

— Значит, убийца действовал в перчатках? — тут же догадался я.

— Отнюдь, Виктор! Это значит, что у убийцы не было ногтей. Потому что убийца… — Парослав Симеонович сделал драматическую паузу, — Дворецкий!

Шеф резко обернулся к высокой, бронзовой фигуре. Механический слуга, не обращая внимания на сказанное, продолжал спокойно и деловито начищать дверные ручки.

Усмехнувшись, сыщик взглянул на Глафиру Днепропетровну.

— Голубушка, а сообщите-ка мне, пожалуйста, кто имеет доступ к перфокарте, управляющим этой чудо-машиной?

Хозяйка дома не ответила и, вытаращив глаза, выразительно ткнула пальцем в отступающую в угол Гестию.

— Я… Я… Я здесь ни при чем, — сбиваясь произнесла механическая служанка. Повисшую тишину нарушал оглушительный стрекот ее вычислительной машины.

— Ну раз вы ни при чем, так и не бойтесь, — Парослав Симеонович успокаивающе улыбнулся и протянул руку. — Все, все, дайте-ка сюда перфокарту управления. Посмотрим на нее.

Гестия опустила руку в карман платья и вытащила кусок рыжего картона.

Взяв его в руки Парослав Симеонович подошел к спокойно работающему дворецкому. После этого начальник столичного сыска вставил перфокарту в затылок дворецкого. Щелкнуло, и встроенный в механизм проектор высветил меню управления. Сыщик принялся крутить колесики настроек.

— А, ну вот оно, как я и думал! — минут через пять произнес Парослав Симеонович выводя одно из многочисленных подменю, — Орудие убийства - это травяной настой которым дворецкий был обязан поить Поликарпа Монокарповича!

Домочадцы в ужасе ахнули, а шеф довольный их реакцией продолжил.

— Кто-то, — Парослав Симеонович выразительно подчеркнул это слово, — Выставил объем настоя в три литра, вместо положенных ста граммов, а температуру с пятидесяти градусов поднял до девяносто девяти по Цельсию. Вот наш чудо-аппарат подчиняясь программе, полный чайничек кипяточка в покойника и залил. Ну, точнее, когда он заливал, Поликарп Монокарпович покойником-то еще не был, но сами понимаете, микстура хоть и лечебная, но, что очень иронично, здоровья ему абсолютно не прибавила.

Парослав Котельников внимательно посмотрел на Гестию. — Перфокарта управления, насколько мне известно, есть только у вас, не так ли, голубушка наша механическая? Ведь это вы отвечаете за работу домашнего автоматона?

Гестия, отступила прочь и прижалась к стене. Она кинула взгляд на Вальтера Стима, точно ища защиты, а затем, сбиваясь и порой переходя чуть ли на лязг, начала спешно говорить:

— Нет, это не я… Я клянусь, вам… Всем человеческим, что во мне есть. Всеми трестами граммами плоти. Я вечером, как обычно, все проверяла. Доза микстуры была верной, температура в норме… Я не понимаю, как мог произойти такой сбой… Я служу здесь уже пять лет, без нареканий. Я всегда выполняла все, что требуют хозяева. Я… Я… Не виновато. Не трогайте меня! Не трогайте меня снова! Пожалуйста… Пожалуйста…

Вальтер Стим поднялся с дивана. В руке у него был шоковый разрядник, однако он не поднимал его.

— Послушайте, Парослав Симеонович, я все понимаю, но Асетровский сам говорил, что на ней он экспериментировал с законами работехники. Насколько я видел его успехи, эта машина не могла бы причинить ему вред, как бы этого ни хотела. А она порой хотела, и очень сильно. Асетровский любил эксперименты.

— И насколько вы в этом уверены? — перебил его Парослав Симеонович, все еще продолжая пристально посматривать на Гестию.

— Абсолютно уверен. Я видел его изыскания. В любом случае мы всегда можем проверить ее память в Инженерной коллегии и она это знает.

Начальник столичного сыска кивнул.

— Что ж, голубушка наша механическая, вы единственная у кого есть перфокарта управления. Однако я и в правду не склонен вас обвинять. Инстинкт самосохранения у вас должен присутствовать, и вместо использования дворецкого, вам гораздо проще было бы обратиться к яду.

Гестия быстро-быстро закивала, а затем торопливо заговорила:

— Вчера утром я оставила перфокарту здесь, в столовой, на подоконнике… Я обнаружила этот промах только через один час сорок четыре минуты. Когда я вернулась, перфокарта лежала не там, где я ее оставила. Но я не придала этому значения.

Лицо сыщика опасно побагровело. Было видно, что он готов взорваться и сдерживается сейчас ценой просто таки титанических усилий. Наконец он повернулся ко мне.

— Виктор, как так?! Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Что она его не убивала? — с радостью произнес я.

— Да я вообще не про нее! Это означает, что нам сейчас всех в доме опрашивать придется. Господи, да за что? Виктор, они ж сейчас часами болтать тут будут, нудеть о своих тайнах прошлого, потом скелеты из каждого шкафа посыпятся, а убийца еще и выгораживать себя будет… Виктор, да мы ж до следующего вечера тут провозимся, ну что за напасть?!

Парослав в сердцах грохнул кулаком по столу, так. Затем, закрыв глаза, глубоко выдохнул, пытаясь успокоиться.

— Так, дай мне десять минут. Мне надо успокоиться, — сыщик быстро вышел во двор.

Вернулся в дом он минут через десять, сжимая в руках тяжеленный, остро отточенный топор.

— Так, а вот теперь не мешать, — приказал Парослав Симеонович, после чего быстро поднялся на второй этаж.

Тут же послышались чудовищные удары, треск ломающейся мебели и звон разбивающегося стекла. Все в столовой замерли в ужасе, а Глафира Днепропетровна и вовсе принялась осенять себя крестным знамением. Наконец грохот на втором этаже затих, и вскоре начальник столичного, вспотевший и довольный, спустился к нам.

— Все нормально, что вы на меня так смотрите? – бодро произнес Парослав Симеонович, откладывая топор. – Вот теперь я успокоился. Так, собрались, сосредоточились, решаем дело. Времени мало - щуки ждут. Итак.

Шеф обвел всех присутствующих внимательным взглядом.

- Подведем итоги. Подпатронников и Злата тут не при чем. Учитывая обморожение лица корнета и то, что шубка Златы пахнет дымом, да я это уже проверил, они просто пытались сбежать из усадьбы на локомобиле Подпатронникова, ибо безумно влюблены друг в друга, а Злата, как мы видим, на дух не переносит Кровохлебушкина. Однако, дороги оказались непроходимы из-за снегопада. Корнет этой ночью зря провел несколько часов на морозе, отчаянно пытаясь расчистить путь, но все было тщетно. Да и мотива у них я, честно говоря, не вижу. Зачем им убивать этого Асетровского? А вот у другого человека мотив, как говорится, налицо. Помните Поликарп Монокарпович говорил, что будет готовить в кабинете подарок для Златы?

Парослав кинул на стол вскрытый конверт. Внутри было письмо и приличная сумма денег.

— Откуда вы это взяли? – с удивлением спросил я.

— А, да когда мы труп осматривать поднялись, я заметил в секретере потайную дверцу. В таких местах завещания обычно держат и прочие бумаги, только дверка кодом открывалась, но не буду же я шифры разгадывать, если можно за топором сходить? Рыба же ждет. В общем, это деньги для Кровохлебушкина и письмо, где убитый еще раз извиняется за разрыв помолвки. Он решил на день рождения подарить дочке счастье. Судя по письму, до этого он уже озвучивал Кровохлебушкину свое решение. Только, как мы видим, чиновник с этим соглашаться не пожелал. Не желая лишаться невесты с большим приданным и прекрасно зная, что Глафира Днепропетровна почти по-матерински любит его, а значит выдаст Злату за него замуж, чиновник решает избавиться от несговорчивого отца семейства. Он случайно видит оставленную экономкой перфокарту управления дворецким и придумывает план. Для начала, он копирует ее. Видите следы карандаша на перфорации карты? Кстати, для копии карточки ему был нужен картон.

Я радостно продолжил:

— И тогда он и взял тот написанный на картоне пейзаж, что был на камине! О его пропаже еще доктор Стим говорил! На его обратной стороне он и скопировал перфокарту! А после этого у себя в спальне, он ножом вырезал из картонки ее копию, а чтобы не повредить стол, подложил газету! — я вытащил изрезанный листок из-под мундира. — Смотрите, разрезы совпадают с отверстиями перфокарты! Ну а ночью сделанная копия была сожжена в камине. Но ничего, в золе мы найдем следы сгоревшей краски от картины, без сомнений!

Варфоломей Кровохлебушкин, до этого сохранявший видимость спокойствия, вдруг задрожал. Его руки судорожно сжались на набалдашнике трости, а лицо исказилось.

— Это же абсурд! - отчаянно выпалил чиновник особых поручений, отступая назад. – Если бы у меня действительно была такая перфокарта, я бы после убийства сбросил настройки микстуры! Мы же умные люди, всем нам это очевидно!

— Не сбросили бы, Кровохлебушкин, — возразил Парослав Симеонович, покачивая головой. — Вы запрограммировали дворецкого на совершение убийства поздно вечером. После содеянного, вы естественно решили уничтожить улики, стерев из памяти робота внесенные данные, однако вы так и не смогли найти дворецкого! А знаете почему?

Парослав торжествующе ткнул в жирные пятна на бронзовых щеках механизма:

— Масло от шпротов — явные и неоспоримые следы пьяных лобзаний Чертопузова! Всю ночь после убийства дворецкий простоял в спальне купца, ведь Фрол Фомич перед иконами зарекся не пить в одиночку, а потому он вышел из положения, напившись в компании механического дворецкого! Что ж, Кровохлебушкин Варфоломей Стимпанович, ваша игра окончена! Вы арестованы! — торжествующе провозгласил сыщик, направляясь к побледневшему чиновнику.

Противодействие первое и последнее

То, что произошло дальше, заняло меньше секунды. Бесцветные глаза чиновника чуть сощурились, и он неуловимым движением шагнул навстречу сыщику. Его трость щелкнула, с шипением пара выкидывая в тонкую руку Кровохлебушкина длинный, зазубренный клинок. Последовал стремительный, почти неуловимый глазу выпад, сменившийся оглушительным грохотом: схвативший тяжелый дубовый стул Парослав обрушил его на голову чиновника. Рухнувший на ковер Кровохлебушкин попытался было поднять клинок, но тяжелый кулак сыщика вмиг выбил из чиновника особых поручений всякую волю к борьбе.

— Цирк с курями, — морщась, сыщик потрогал длинный кровоточащий порез на боку, — Нашелся тут фехтун. Господи, Виктор, ну ты видел, видел, на волоске ж все было, на пол пальца левее клинок прошел бы и все, конец: он бы мне руку проткнул и, никакой рыбалки. Господи, ну что ж этот Кровохлебушкин за сволочь-то. Человека убил, девушку несчастной сделал, меня чуть отпуска не лишил. Ни о ком, кроме себя не думает. Не человек, а кулебяка с дерьмом.

В сердцах плюнув, Парослав позволил мне перевязать свою рану, после чего взял удочки и спешно ушел на пруд.

К вечеру дом Асетровских затих. Корнет Подпатронников нежно успокаивал плачущую Злату, укрыв ее плечи теплым пледом и шепча ей какие-то ласковые слова. Парослав Симеонович продолжал удить рыбу при свете фонаря. Глафира Днепропетровна с довольным видом перечитывала завещание мужа, согласно которому она оказывалась главной наследницей всего состояния Асетровских. Варфоломей Кровохлебушкин в ожидании прибытия полиции по-прежнему сидел в дровяном сарае, время от времени крича что-то про полицейский произвол. Гестия же, не зная усталости, отпаивала рассолом охающего и стонущего Фрола Чертопузова.

Ну а я сидел в полумраке гостиной, глядя на отключенного, стоящего безмолвным истуканом механического дворецкого семьи Асетровских. Расположившийся напротив меня доктор Стим с отрешенным видом смотрел на падающий за окном снег.

— Думаю, произошедшее серьезно скажется на Инженерной коллегии, – негромко произнес я.

Доктор позволил себе смешок.

— Никак не скажется, поверьте, а может, и вовсе денег станут нам выделять побольше.

— Почему побольше?

— Потому, что мой механизм беспрекословно выполнил данный ему приказ. Пусть это и был приказ убийцы. Машина не задает вопросов, она лишь беспрекословно выполняет то, что ей велят. В этом и есть ее главная ценность для нас.

Доктор Стим неторопливо подошел к окну. Вдали клубы вечного смога окутывали бескрайнюю громаду Петрополиса.

— Здесь, Виктор, хорошо и спокойно. Здесь — вдали от столицы. Но заполнившая Петрополис чернь готова сгрызть нас живьем. У нас с вами пока есть время, но начнется новый век. И это будет век войн и крови. Сейчас у нас еще хватает сил удержать в руках власть. И только поэтому мир не тонет в крови. Однако с каждым годом наш враг становится все сильнее. И что мы будем делать, когда в двери дворцов начнут стучаться прикладами? Те, кто там, в казармах и на фабриках, в мастерских и на заводах, их куда больше нас, они злее и терять им нечего.

И когда это произойдет, когда понадобится остановить хлынувшую на нас людскую волну, что мы сможем сделать? Виктор, теперь вы меня понимаете? Нашей империи нужны будут десятки тысяч слуг и рабочих, солдат и полицейских. Идеальных. Верных. Механических. Чуждых чувствам. Деньгам. Власти. Не способных рассуждать над нашими приказами, а лишь безоговорочно выполнять их. Что вы так смотрите на меня, Виктор? Зачем этот осуждающий взгляд? Да и, в конце концов, что тут случилось? Всего лишь одна смерть, — профессор Стим тонко, по-змеиному улыбнулся. — Будьте реалистом, Виктор. Лес рубят — пешки летят.

Эпилог

Многое произошло дальше. Через два месяца, по весне, я был повышен с дежурного до действующего агента и стал уже полноценно помогать сыщикам в их расследованиях. Ну а к лету Парославу Симеоновичу удалось сдержать свое обещание, и ценой немалых усилий он выбил мне чин губернского секретаря, благодаря чему я наконец-то поднялся с четырнадцатого до двенадцатого класса по табелю о рангах. По имперским правилам я должен был получить этот чин еще три года назад, однако опала моего рода негласно отсекла для меня возможности к карьерному росту. К счастью, у Парослава Симеоновича были свои рычаги, которыми он мог чуть провернуть неподатливые шестерни чиновничьей машины.

В общем, к концу июня я уже был в двенадцатом классе табеля, а еще три года спустя поднялся до десятого, став коллежским секретарем. Тем самым я приобрел гражданский чин, равный у военных поручику, ну еще немного времени спустя шеф наконец поручил мне и должность сыщика.

Если в начале службы жалование составляло лишь сорок рублей, то после этого повышение оно поднялось уже до двухсот двадцати. К тому времени я уже все реже смотрел на иконы и почти забылись мне и коридоры монастырей, и скромные беленые кельи. Новое жалование хоть и с трудом, но позволило мне снять очень и очень хорошие комнаты в престижном доходном доме на Васильевом острове. И хотя стоили они больше половины моего месячного дохода, зато наконец вполне подходили мне, как представителю благородного рода Остроумовых, ведущего свое начало еще с тех пор, как Небесный град Архангельск стоял на земле.

Работа увлекла меня. И хотя с каждым днем с моей новой должности было видно все больше грязи, что наполняла и имперскую столицу и души многих населявших ее людей, но я все равно продолжал любить окружавший меня темный от дыма город.

Время шло, я продолжал жить в уже ставшим постоянном одиночестве, к которому постепенно сумел привыкнуть. Дом Асетровских, начало карьеры, то первое расследование — все это отодвинулось куда-то далеко, стало почти чужим.

Почти.

Однако порой, во сне, передо мной вновь возникало бледное фарфоровое лицо, и я снова смотрел в едва светящиеся синевой глаза Гестии. Я ничего не мог поделать с тем, какое положение эта машина занимает в нашем человеческом мире. Земля наша стояла на грани катастрофы. Все трещало по швам. С юга накатывала уничтожающая все на своем пути Гниль, с севера катил свои воды ядовитый, полнящийся плотоядными тварями океан,с востока ползли жуткие зеленые тучи, порожденные павшей за рекой Обь кометой. Империя боролась за выживание, и наука шла вперед по трупам, по сломанным судьбам. Ей было не до людей и уж естественно не до машин.

Однако, в свободные минуты я все равно думал о том, что все это можно было делать как-то иначе. Более по-человечески что ли.

Пожалуй, ко всему этому надо все же добавить еще кое что важное.

Через две недели после смерти Поликарпа Монокарповича я снова стоял у ворот усадьбы Асетровских. На этот раз без служебного предписания, без формального повода — просто потому, что не мог не приехать.Хозяйка приняла меня в гостиной, крайне удивленная моим визитом. Когда я объяснил цель — свозить Гестию в Елизаветинский театр, — брови Глафиры Днепропетровны поползли вверх. Молчание затянулось. Наконец, она кивнула:

—Да, пускай едет, если вам так нужно.

В ее голосе не было ни понимания, ни осуждения — лишь равнодушие хозяина, позволяющему знакомому забрать на время ненужную пока что вещь.

Час спустя Гестия ждала меня у черного хода, одетая в простое темное платье — вероятно, единственное, что ей выдали для выхода в свет. Ее движения были четкими, но в них чувствовалась какая-то новая легкость, почти оживление.

В театре я взял ложу подальше от посторонних глаз.

Я не знал, способны ли машины испытывать счастье. Но когда зажглись огни рампы и зазвучали первые такты увертюры, ее почти неподвижное лицо вдруг преобразилось. Глаза, обычно тусклые, вдруг наполнились, ярким светом.

— Вы видите? — вдруг спросила она шепотом, не отрывая взгляда от сцены. — Как же это механично и как же это прекрасно.

Я не ответил. Просто смотрел, как отблески сценических огней играют на фарфоре ее лица, и думал о том, что в этот момент она, возможно, более живая, чем половина зрителей в этом зале.

Служба редко позволяла мне навещать Асетровских. Я был там всего три или четыре раза, а по осени усадьба встретила меня заколоченными ставнями и мертвой тишиной. Работающий неподалеку землемер сообщил, что Асетровские перебрались в Таврию.

О Гестии я больше ничего не слышал. Но иногда, в редкие бессонные ночи, я ловил себя на мысли, что надеюсь: где-то там, под жарким таврийским солнцем, она хотя бы изредка видит что-то прекрасное. Что ее "жизнь" — или то, ее подобие, что было у разумной машины — без Асетровского стала хоть немного свободнее.

Она приходила ко мне во сне.

Сначала часто — я видел ее у театральных подъездов, в пустых залах, среди разбросанных театральных афиш. Потом реже.

А лет через пять и она вовсе перестала мне являться. Но до сих пор, проходя мимо Елизаветинского театра, я иногда задерживаю взгляд на его освещенных окнах.