Солнце еще дремало за горизонтом, но в маленьком деревенском домике уже горел свет. Он исходил из закопченной медной лампадки, огибал высокий массивный стол, мягко стелился по дубовым половицам и робко таял в темноте у притворенной двери. За столом сидели двое. Тучный мужчина с удовольствием потягивал смородиновый чай, причмокивая и шумно дуя на блюдечко. Тощий, как соломина, юноша торопливо черпал ложкой овсяную кашу и прислушивался. Сквозь раскрытое маленькое оконце в тишине ночной улицы было слышно, как наполняют ведро капли парного молока.
Скрипнула калитка у входных ворот, и зазвучали торопливые мелкие шажки. Звук обогнул стену дома и был приглушен скрипом калитки внутреннего двора. Под окном мелькнул невысокий, коренастый силуэт.
– Иля! – осуждающе грянул голос. – Ты еще корову не выгнала!
– Мама, успокойтесь! – отозвалась хозяйка. – Еще ночь на дворе. Успею.
– Успеет она! Плотничиха уже свою погнала! Только штраф не хватало платить! – протараторила гостья и уже спокойней добавила: – Далиш где? Ушел?
– В доме, чай пьет.
– Какой чай?! – еще больше ужаснулась она, едва не переходя на визг. – Нам сегодня пасти! Вы чего спите, а?!
– Мама, успеем! Что вы кричите?..
Разбуженный криками женщин, лениво тявкнул спросонья соседский пес. В ответ ему надрывно закричали петухи и сердито загалдели гуси. В раскрытое ветхое оконце влетел маленький серый мотылек и стал отчаянно биться о стекло лампадки.
Далиир оторвался от кружки чая и устремил хмурый взгляд в ночную темноту.
– Язар, – раздраженно обратился он к юноше, – закрой окно.
Недовольные голоса на улице стихли, а с ними стихло и недовольство Далиира. Морщины над его густыми бровями разгладились, мужчина вернулся к размеренной трапезе.
Язар отставил опустевшую миску и задумчиво повернул голову. Взгляд его подслеповатых серых глаз остановился на необычном предмете.
На стене в металлической скобе висели песочные часы, но в них под толстой рубиновой оболочкой покоился прах. Эти магические часы безошибочно отмеряли световой день, начиная идти с рассветом и останавливаясь точно на закате. Когда же наступал новый день, они переворачивались без всякой помощи. Сейчас весь прах находился в нижней чаше, а значит, Ильга говорила правду и ночь еще не окончилась. Штраф же, о котором упомянула бабушка Нагинара, существовал только в дворцовых указах и умах жадных бар и предписывал уплачивать «ленивую пастушью повинность» в размере двух медных лукиоров всякому пастуху, не поспевшему на свой пост до рассвета.
Прежней владелицей Часов Застывшего Часа была древняя колдунья Атаказ. Она обладала скверным характером и дурным глазом. Но страх перед ней первых поселенцев Винника уступал место их желанию заполучить ее дурманящие настойки и винные зелья. Из любопытства ли, отчаяния или последней надежды, но случайные гости и путешественники сплотились вокруг Атаказ, так и появилась деревня Винник. Колдунья исцеляла больных и возвращала пропавший скот, отводила волков и спасала посевы от неурожаев. Но она же насылала порчи, отбирала молоко у коров, воровала птицу и человеческую волю.
Атаказ не отказывала никому: ни праведникам, ни убийцам, а в уплату просила только переворачивать Часы Застывшего Часа. Той просьбе селяне не придавали большого значения, ибо в ее выполнении никаких бед для себя не находили. Однако самые осмотрительные передавали свои желания через соседей или детей, к таинственным часам никогда не притрагивались и даже во двор колдуньи не заходили. Они же первыми заметили губительное воздействие этих часов. Дети-посыльные не по годам седели, их упругая кожа морщилась, озорные глаза вдруг тускнели и западали.
И тогда благодарность селян сменилась ненавистью и негодованием. В сумерках спустились они в низину у канавы, где, окруженные высоким рогозом, таились владения колдуньи. Многие принесли горящие факелы, другие схватили вилы, косы и топоры.
Свидетельницей тех давних событий была и юная Нагинара. Родители строго наказали ей оставаться дома, но девочкой овладело детское любопытство. По старой рябине перелезла она через красный забор, бесшумной тенью скользнула вдоль стены дома и через плетень из рогоза перемахнула в колдовской сад.
За прятками девочки наблюдал поджарый рыжий пес Закат. Он проснулся, едва рябина коснулась ветвями забора. Вылез из будки, гремя цепью, отрывисто тявкнул, будто сердился на самого себя, что напрасно отказался ото сна, и полез обратно в будку.
Много было чудес в колдовском саду Атаказ. От легкого дуновения сгорали фениксовые одуванчики, чтобы возродиться из пепла, засиять и вновь отцвести. Жужжала, трепеща листочками, полосатая пчелиная лаванда, и размеренно покачивался гипнотический змеиный хвост. Изменчивые лицедеи благоухали в дождь, желтели в вёдро и обращались в лед в зимнюю пору. В зеленом растительном море пестрели невиданных форм и цветов ягоды, а на одних деревьях часто соседствовали отличные друг от друга плоды. И хотя на Винник давно опустилась ночь, яркими огнями сад Атаказ отвоевывал у темноты свет.
Нагинара стояла под сенью старого чудесного ореха. Его ствол был таким широким, что одновременно мог заслонить собой троих взрослых мужей. В кроне его таились не только орехи, но и желуди, и каштаны.
Но примечательней плодов была ведьмина губа. Этот гриб двумя шляпками выступал из коры, пульсировал, раздуваясь, и о чем-то шептал. Он ценился травниками, а колдуны делали из него порошки, развязывающие губы и самым стойким молчальникам. Выглядел гриб отвратительно, неприглядней гнилого трутовика, омерзительней древесного нароста. Но столь велико было любопытство Нагинары, что она встала на цыпочки и приблизила к нему ухо.
Сначала она слышала только шепот ветра. Но вот протяжно скрипнула калитка, пчелиным роем загудели голоса и надсадно залаял Закат. Громкий лай Нагинара слышала и другим ухом, но прочие звуки сестре пересказывала росшая во дворе Атаказ вторая ведьмина губа.
Староста Винника смело отворил покосившуюся маленькую калитку. Люди набились во двор, как в загон стадо, и решительный напор их не смог сдержать заливистый лай Заката. Они громко переговаривались, бесстрашно и свирепо выкрикивали проклятья и бранили колдунью. Но когда дверь ее низенького домика отворилась, голоса умолкли, и только преданный пес продолжил надсадно заливаться.
На приступке стояла тощая остролицая женщина. Одета она была, как луковица – сразу в красное, белое и желтое платья. Кожа ее отливала бронзой, медные вьющиеся волосы, заколотые пряжкой в форме феникса, доходили до пят. Годы источили лицо колдуньи глубокими бороздами и заклеймили старческими темными пятнами.
Староста бесстрашно шагнул к ней, и в неровном свете его факела полыхнули раскаленными углями ее жуткие черные глаза. Рука старосты дрогнула, но поднимающийся ропот односельчан вернул ему решительность.
– Мы не боимся тебя, колдунья! – предупредил он, пытаясь и сам в том увериться. Он говорил громко, но Закат, не переставая лаять, заглушал его слова. Это разозлило старосту. – Отзови своего пса, пока мы его не закололи!
Старуха повернула голову, ее медные волосы всколыхнулись, на мгновение оставив в ночной темноте яркий огненный след.
– Закат, дай человеку досказать.
Пес тотчас замолчал и покорно уселся возле будки, не сводя с хозяйки любящих желтых глаз. Селяне набились во двор плотнее.
– Разных мерзостей мы от тебя ожидали, о многих грязных ритуалах наслышаны, – продолжал староста. – «Бескорыстная» – говорили о тебе. «Ничего взамен не попросит». Ложь!
– Лживая ведьма!
– Обманщица!
– Детоубийца! – заголосила разъяренная толпа.
– Сколько лет ты украла у наших детей?
Староста покачал головой, не имея слов, чтобы передать обуревавшие его чувства.
– Уходи, – сказал он спокойно. – Уходи и никогда не возвращайся в наше село.
Глаза старухи разгорелись алым пламенем. Голой рукой она погасила факел старосты и обвела вмиг присмиревшую толпу свирепым взглядом.
– Ваше село?! – грозно переспросила она. – Мой дом стоял здесь, прежде чем ваших дедов зачали ваши прадеды! Прежде чем вы явились надоедать мне своими пустопорожними просьбами! Я ли звала вас, или вы приходили ко мне по доброй воле? Коротка же память разгневанной души! Пошли прочь!
Она махнула рукой, словно разгоняла ворон. И вдруг поднялся горячий ветер. Факелы в руках людей запылали ярче, теперь они горели зловещим красным огнем.
Перепуганные селяне бежали, побросав дреколье. Мешая друг другу, они теснились в узком проходе калитки. Многие, не дожидаясь очереди, перемахивали невысокий забор. Загремела цепь, и кто-то взвыл, укушенный за ногу. Но и когда беглецы скрылись, протяжный лай колдовского пса еще долго разносился по селу.
Нагинара продолжала прислушиваться, она не боялась колдуньи и не спешила покидать сад. И лишь услышав, как захлопнулась дверь старого дома, она в ужасе осознала, что родители могут вернуться домой раньше нее. Страх бросил ее опрометью. Она пролетела знаменитые виноградники Атаказ, не заметив ни огромные, размером со сливы виноградины, ни сорта необычайных форм и цветов. Она миновала ухоженный, без единого сорняка огород, и разбудила спящих на насестах кур на заднем дворе. Кратчайшим путем она пересекла Винник, остановившись только у своего дома, спустя полторы версты. Не обнаружив родителей, она вздохнула облегченно, но сразу вспомнила, что забыла закрыть калитку, отделявшую огород колдуньи от заднего двора.
Спалось в ту ночь Нагинаре беспокойно, потому что проворные куры из ее сна нагло расправлялись с драгоценным виноградом Атаказ, а тщедушная старушка в тяжелых платьях не могла за ними угнаться.
Никто не знал истинного возраста колдуньи, никто не знал, откуда она пришла, но с той приснопамятной встречи селяне стали бояться Атаказ пуще прежнего. О ней слагали невероятные, невообразимые небылицы. Говорили, будто отцом ее был коварный ифрит, а мать происходила из подземного народа алчных цвергов. Кто-то клялся, будто брошенная им в сухостой прядь волос колдуньи породила лесной пожар. Утверждалось, что ее нельзя увидеть под дождем, оттого что коже старухи губительно прикосновение чистой воды. В знойный же день, напротив, неподвижная, с непокрытой головой подобно каменному истукану просиживала Атаказ на одном месте до самой ночи. А затем укутывалась черным платком, отвязывала Заката, запиралась в доме и занавешивала окна тяжелыми портьерами.
Многие селяне сторонились ее пса, находя продолжателем воли колдуньи или даже самим ее воплощением. Но в иных чутких сердцах он вызывал сострадание, как зверь, ищущий и не находящий ласки. Рыжие псы менялись, менялись соседи старухи, но сама она, ее дом не принимались землей, словно навечно застыли во времени.
С годами просителей у Атаказ поубавилось, а дом ее стали обходить стороной. Соседи все отдалялись от нее, пока она не осталась единственной обитательницей поросшей рогозом низины на окраине Винника.
Однако охотников за дурманящими напитками не страшило приближение смерти, ибо они своей волей и без помощи колдуньи сокращали отведенный им путь. Потому Дорога Смерти, как нарекли селяне тропинку к дому колдуньи, никогда не зарастала. Детям строжайше запрещалось ступать на нее, и даже последний пропойца, возвращаясь по Дороге Смерти, полагал своим долгом привести за уши неслухов к родителям.
– С нас уже станется, – говорили тогда они. – Мы свое пожили. Ваша жизнь только начинается. Не губите себя, не идите по нашей дорожке. Мы и сами рады бы свернуть, воротиться назад. А некуда. Жизнь наша растрачена. Потому и пьем, что грустно. А поделать здесь ничего уж нельзя.
Не единожды слушала подобные излияния и дочь Нагинары Родмила. А родители, вновь возвратив беглянку, в который раз удрученно качали головами.
– Наказали же: не ходи! – восклицали они. – Отчего не слушаешься? Отчего упрямишься? Ох, и наведешь ты беды на наш род!
Совестно тогда становилось дочери, что заставляла родителей плакать, но не оттого, что нарушала их запрет. Не находила она дурного в самих проступках, объяснить же причины запрета родители не могли.
Любопытство влекло Родмилу дальше. Сперва она лишь заглядывала сквозь щели забора во двор колдуньи, но быстро осмелела и придумала себе игру. Первым укрытием ей служили густые заросли рогоза, вторым рубежом стал покосившийся сарай прежних соседей Атаказ. Последним приготовлением Рода заглядывала в широкую заборную щель. Не обнаружив чужих глаз, она отворяла калитку, исхитряясь провернуть это столь осторожно, что не вызывала скрипа, прокрадывалась к собачьей будке и гладила Заката.
Рыжий пес никогда на нее не лаял, хотя остальных гостей заставлял считаться с длиной его цепи. Ласку он принимал с нетерпением и ответной благодарностью вилял хвостом и настойчиво норовил лизнуть гостью в лицо.
Заметив, что в миске Заката всегда одна только пшеничная каша, да еще и невероятно соленая, как выяснила Рода, ее попробовав, девочка взялась носить ему мясо. Ее пребывания во дворе колдуньи становились все продолжительней, ведь теперь ей необходимо было убедиться, что Закат расправляется с угощениями без следа.
– Кушай, Закат, кушай, – ласково приговаривала она, стоя на коленках и водя детской ручонкой по его короткой жесткой шерсти.
Осмотрительность сделала Роду невидимой для постояльцев Атаказ и для самой колдуньи. Так, во всяком случае, она полагала. Старуха не могла ее поймать, оттого Рода стала считать ее не могущественной, но самой слабой среди всех колдуний. Утратив страх перед ней окончательно, она вольготно прогуливалась по запущенному двору Атаказ, заглядывала в ее ветхие сараи, спускалась в сырой погреб, лазала на темный чердак и даже проскальзывала в дом, когда старуха его покидала.
В полупустых пыльных сараях для любопытной девочки не нашлось ничего примечательного. Огромные бочки, кувшины и бутыли погреба источали невыносимый смрад, а на чердаке хранились только сухие осиные гнезда да прятались по углам огромные жуткие пауки. Но когда Рода оказалась в доме, ее вниманием сразу завладели старинные рубиновые часы. Они стояли у окна так, что солнечный луч, проходя сквозь их верхнюю чашу, рассеивался по комнате, наполняя ее дневным светом. Часы молчали, и девочке невыносимо захотелось посмотреть, как падает песок из одной чаши в другую. Завороженная этой идеей, она потянулась к часам.
– Ты что делаешь?! – вдруг раздался за ее спиной испуганный крик.
Рода, не выпуская часов, обернулась. Колдунья смотрела на нее немигающим взглядом широко раскрытых алеющих глаз. Ее длинные медные волосы растрепал порыв запоздалого горячего ветра. Только затем громко хлопнула входная дверь.
Девочка смотрела на нее с недоумением. Совсем недавно она видела Атаказ на заднем дворе и не понимала, как немощная старушка смогла так скоро вернуться.
– Ты переворачивала их? – затаив дыхание, спросила колдунья.
Рода отрицательно помотала головой.
Ужас на лице колдуньи сменился яростью. Быстрым шагом она пересекла комнату, вырвала часы из ее ручонок и крепко прижала к груди.
– Кто тебя впускал в мой дом? – разгневанно спросила она. – Довольно, что Закату мясо носишь, так теперь и мой прах пришла ворошить?
– Вы его одной кашей кормите! – защищалась Рода, она и теперь не боялась колдуньи.
– А он и кашу ест!
– Так потому что вы ничего другого не даете!
– А если нет ничего другого? – искренне удивилась колдунья.
– Как нет, вы же кур держите! – напирала девочка.
– Куры для ритуалов, не для еды.
– Для каких еще ритуалов? – Рода отмахнулась рукой, словно услышала глупость. – Птицу разводят, чтобы есть! Вы что, даже этого не знаете?
Старуха прищурилась, уголки ее высохших губ впервые за многие годы поползли вверх.
– А вот превращу тебя в маленькую склизкую лягушку, будешь знать, как чужие вещи трогать! А начнешь под забором слезно квакать, проситься девочкой стать, палкой огрею и прибью!
– А я превращу тебя в большую уродливую жабу! – пригрозила колдунье девочка, забавно потрясая кулачком. – А потом запущу камнем и прихлопну!
– Ишь! – усмехнулась Атаказ. – Беги домой, покуда я не нашла свой посох!
Рода задорно рассмеялась.
– Глупенькая ты! Посохи есть только у настоящих волшебников. Они могущественные и в городах живут. А у деревенских ведуний только палки и клюки. – Она вновь отмахнулась. – Пойду я. Но не потому, что тебя испугалась, а потому что коров встречать нужно. Некогда мне тебя учить!
Смеясь и безостановочно качая головой, Рода убежала вприпрыжку. На прощание она погладила Заката и громко хлопнула калиткой. Древняя колдунья следила за ней через окно и улыбалась. А когда девочка скрылась в зарослях рогоза, Атаказ перевела взгляд на часы и сразу помрачнела. Она долго вглядывалась в них на солнце и настороженно прислушивалась к ним, прежде чем произнесла:
– Ах вы, ненасытные, все вам мало! Мало вам чужих лет, вам нужна моя зима.
На другой день Рода вернулась в дом колдуньи и потребовала показать ей волшебный посох.
– Это обычная палка! – не поверила она старухе, вертя в руках окоренную ветвь ореха, на которую та опиралась при ходьбе.
– Для тебя палка, для меня посох, – спокойно возразили Атаказ.
– Докажи! Преврати кого-нибудь в лягушку! А еще лучше в червяка! Папа на рыбалку завтра пойдет…
– Кого же мне превратить? – изумилась колдунья. – Здесь нет никого. Тебя, что ли, в червя превратить? – она взялась за палку.
Рода смотрела на нее сердито и не отдавала посоха.
– Да не меня! Если я червяком стану, то сразу поглупею и не смогу понять, что посох настоящий! Вон курица бежит! – она указала пальцем и запрыгала в предвкушении. – Ее преврати!
– Курица для ритуала, – наставительно повторила колдунья.
– Не для еды, – вспомнила Рода и приуныла. – Кого же тогда?
Старуха пожала плечами.
– Могу превратить Заката.
– Не надо Заката! – испугалась девочка и вцепилась в многослойные старушечьи платья.
Она отдала палку и разочарованно опустила голову. Атаказ провела сухой шершавой рукой по ее волосам.
– Давай никого не будем превращать в червя? – примирительно предложила она. Рода согласно кивнула, и колдунья продолжила. – Но волшебство я тебе все-таки покажу.
Она выдернула и привязала к одному краю посоха локон своих волос. С ударом палкой оземь он загорелся алым и долго не угасал.
– Так вот почему ваш дровяник пустой! – смекнула Рода.
Исключая пропойц, она стала единственной постоялицей Атаказ. Колдунья развлекала ее простыми фокусами, учила ремеслу виноградаря, а вечерами делилась увлекательными историями.
Одной такой историей стал рассказ о Часах Застывшего Часа. Колдунья уверяла, будто над нею застыло проклятье вечной жизни и вечной боли. Будто яркое рубиновое стекло дает ей тепло и удерживает ее боль. Она не может навсегда умереть, пока идут эти часы, и нет никакого способа заставить их замолчать.
– Ты пробовала их разбить? – спросила Рода.
– Нет, но пробовали другие. И этого не сумели сделать даже твои «настоящие волшебники».
– Стекло создается в огне, но и боится огня, – поразмыслив, вспомнила Рода. – Твои часы можно разрушить в пламени дракона.
– Какая ты умненькая, – похвалила ее колдунья, потрепав по волосам. – Но я их отобрала у пещерного дракона Бечетабиса, так что они не боятся даже самого сильного огня.
– У пещерных драконов пламя слабое, – напомнила Рода. – Ты сама мне рассказывала.
– И ты запомнила? – удивилась старуха. – Расскажи подробней. Обо всех драконах расскажи.
– Самые большие драконы – это прибрежные, а самые маленькие – снежные. У этих двух видов пламени нет. Пещерные драконы самые жадные, пустынные – самые злые, а степные никогда не спят. Болотные драконы всеядные, а облачные питаются только птицами. Пламя небесных драконов самое жаркое, но только крылья звездных драконов достаточно сильные, чтобы унести их из нашего Яраила в родной им Канафгеос.
– Молодец! – вновь похвалила ее старуха.
– А как часы оказались у дракона? Это он первым забрал их у тебя?
– Бечетабису их подарили наги – это такой подземный народ, наполовину люди, наполовину змеи. Наги отняли часы у цвергов, а цверги выкупили у тритонов. А те нашли их на дне океана.
– Я думала, это твои часы, – запуталась Рода. – А если их украдет бездельник Сусард, он тоже станет бессмертным?
– Часы продлевают только мою жизнь. Не знаю, как они оказались на дне океана. Но я очень старая, возможно, я просто об этом забыла.
– А сколько тебе лет? Шестьдесят? Двести?
– Я давно не веду счета годам.
– А что, если только ты сама можешь разбить Часы Застывшего Часа? – вдруг осенило Роду.
– Может быть, – Атаказ усмехнулась. – Но проверять этого я точно не стану.
Она никогда не просила Роду о помощи, но девочка сама ее предлагала. Вместе они собирали виноград, давили и процеживали.
Часто Атаказ спускалась в погреб, чтобы в очередной раз процедить вино, переливая его из одного кувшина в другой через льняной лоскут. Ткань удерживала осадок, и вино медленно просачивалось по капле. Тогда Рода обреченно забиралась на пустую винную бочку, нетерпеливо сучила ножками и восклицала:
– Как же скучно готовить вино! Мы же только на прошлой неделе переливали! Неужели опять нужно?!
– Видишь, сколько мути осталось? – объясняла Атаказ. – Будем переливать, пока вино не станет чистым. Теперь постоит с недельку, а там другой раз перельем.
Рода обреченно уронила голову.
– А когда ты уже начнешь колдовать?
– Я уже колдую.
– Нет, – возразила девочка. – Ты должна бормотать волшебные слова и размахивать посохом. А еще тебе нужен большой ведьмин котел. У тебя есть большой ведьмин котел?
– У меня есть большая кастрюля. Ты разве не помнишь? Я в ней посохом вино помешивала, прежде чем от выжимки отделить. Все как положено.
– Такая и у нас есть, – задумчиво протянула Рода. – Я в ней купалась, когда маленькой была. Значит, и я смогу сделать волшебное вино? Только посох нужно найти…
А с приходом зимы они начали укрывать виноград: перевязывали, укутывали в мешковины, пригибали и присыпали землей. Рода уже накинула материнскую шубейку, но колдунья по-прежнему оставалась в своих неизменных длинных платьях.
– У тебя, наверное, теплых вещей нет, – вслух рассуждала Рода. – Я могу принести мамину шапку. Не хочу, чтобы ты заболела.
– Мне не бывает холодно, – успокоила ее Атаказ.
– Как это?
– А подумай сама. Ты – молодой побег, ты полна жизни, но и легкий ветерок тебя может сломить. Я подобна старому пню: жизни во мне чуть, но я цепляюсь за нее своими могучими корнями.
– А родные у тебя есть? – спросила Рода. – У всех должны быть. Откуда ты пришла?
– Я пришла, – Атаказ отставила лопату, не закончив прикапывать виноград, и надолго задумалась. Она подняла голову. – Я упала с неба.
Рода рассмеялась.
– Ты что, не человек? Люди рождаются на земле.
– Ошибаешься. Люди рождаются в небе, – колдунья указала рукой. – Видишь эти звезды? Это души живых созданий, которые еще не пришли в наш мир.
– А я думала, это светлячки, которые летают за Луной. Расскажи мне о Луне и Солнце. Мама говорит, они братья, а по-моему, они совсем друг на друга не похожи. Ты их видела, когда падала?
И вновь простой детский вопрос заставил древнюю колдунью задуматься. Яркие картинки далекой жизни промелькнули перед ее черными мертвыми глазами.
– Я их видела, – вспомнила она. – В солнечной ладье мерно плывет златокудрый Селарион. Лик его прекрасен, а яркий свет трех его лучистых глаз проходит сквозь воды небесного океана и дарует Яраилу день. А когда последние закатные лучи тают за горизонтом, той же дорогой в небо на утлом плоту поднимается Селфарион. И он трехглаз, но третий его глаз – тот, что во лбу – всегда закрыт, а два других подернуты белесой пеленой. Он укрывает щербатый лик черным капюшоном, а его поводырь, туманный ворон Тайкрил, указывает слепцу дорогу. Прежде боги проделывали этот путь вместе, юные, неразлучные и неразличимые даже для своего отца. Но в далекой битве Селфарион заслонил собою брата, тогда свет его потускнел и общая рана разделила их навсегда.
Атаказ рассказывала девочке истории о богах и о древних людях, об их родном Яраиле и о других мирах. Знаниями она могла поделиться и с ученым мужем, для сельской же девочки древняя колдунья стала настоящим кладезем былинных сокровищ и тайн.
Первыми откровениями Рода пыталась делиться с родными, но всякий раз получала неожиданную для себя и обидную отповедь.
– Хватит ходить к старухе! – вновь кричала на нее мать. – Разве не знаешь, что ведьма ворует чужие жизни?! Как не совестно тебе знаться с ней?!
– Ей колдунья не причинит зла, – возражал отец Роды, Обахарий; он единственный в доме поддерживал дочь.
– Ох, молчал бы тоже! – только больше сердилась Нагинара. – Где вино вчера взял?! Про друзей не ври! К ведьме ходил?!
– Где взял, где взял, – передразнивал Обах. – Все ей знать надо! Ну тебя! – И всякий раз он отмахивался от ее укоров и уходил.
– Мать тебе не указ, – продолжала Нагинара бранить дочь. – Брата старшего хоть послушай! Сестру послушай!
– Не ходи, Рода, – соглашался Далиир, ее брат. – Не к добру это.
– Не ходи, – повторяла Альгина, ее младшая сестра.
Их не слушала девочка, а все-таки глубоко западали в сердце строгие материнские слова.
– Это правда, что ты воровала детские жизни? – спросила она как-то Атаказ.
– Было время, – созналась колдунья. – Теперь в прошлом. Изменилась я, каждый день меняюсь.
– Не меняются люди! – возразила Нагинара, как услышала дочь. – Старики и подавно! Да с чего ей меняться?
– Умирает она, – прошептала Рода.
– Умирает, как же! Да она и детей твоих переживет!
Больше Рода не пыталась защитить наставницу и секретами с матерью не делилась. Даже заговаривала с ней редко. Только с отцом советовалась.
– Простить всякого можно, – на вопрос дочери отвечал Обахарий. – Только сложно это: много зла Атаказ натворила. Но решать тебе.
– Пап, не ходил бы ты к ней за вином. А хочешь, я за тебя буду часы переворачивать?
– Что ты, дочка, удумала! – ужаснулся Обах, замахал руками, да едва на ногах устоял. – Мать твоя поедом день и ночь меня поедает. Как же тут не пить?
– Не бери платы с папы, – осмелев, попросила как-то Рода колдунью, когда та уже укладывалась спать. – Я платить буду.
– Чем он лучше других? – строго спросила Атаказ. – И с других тогда брать нельзя.
– И с других не бери.
– А на что мне жить? Денег я не имею. Чем кормиться? Взрослая ты уже, Рода, скоро замуж пойдешь, меня оставишь. А за мной Немерос тянется – сколько ни бежала я, не укрыться мне от его бледной руки. А жизнь, она не надоедает, неправда все это. Не хочу я умирать.
– Но ведь ты говорила, что бессмертная, – напомнила ей Родмила. – Что не можешь умереть, пока идут часы.
– Верно это. Да только мне кажется, что быстрее мои дни из одной чаши в другую стали пересыпаться.
– Это потому, что зима настала. День теперь короче, вот и часы идут быстрее.
– Не поэтому, – возразила колдунья. – Жизнь-то моя в часах останется, да сама умру – поизносилась я. Сгорю в красном пламени, как наяву вижу.
– Я за тобой присмотрю, – пообещала Родмила, укрыла ее пледом и погасила свечу.
Здесь уже ни мать ее не поддержала, ни отец. Однако решению своему Рода не изменила. Она и готовила колдунье, и убирала, и стирала ей.
Селяне осуждающе качали головами, но открыто не высказывались – Нагинара никому не позволяла поносить ее дочь. Больше всех роптали пропойцы. Не находя покоя в дурмане, они вымещали злость на женах. Женщины во всем винили Нагинару и ополчились на нее всем селом. Однако сметливая Нагинара быстро примирила стороны, еще и себе на выгоду. Памятуя о словах дочери, она сама взялась варить вино. Пропойц мало беспокоил иной вкус напитка, а вот явственную плату монетой они сочли выше отданным, но даже не принадлежавшим им далеким летам. Тяжелее других приходилось Обахарию, ибо жена наотрез отказывалась оделять его вином.
Большую часть времени Родмила проводила с Атаказ, но не забывала помогать и матери и часто брала на себя приготовление вина. Однажды купить вина к ним приехал человек изысканных манер из столицы Бризара – шумного Бризариона. Высокий, статный, он представился архивариусом и сразу приглянулся Родмиле. Как-то она заявила матери:
– Мама, я хочу уехать с Лежи в Бризарион.
– Поезжай, – без раздумий отпустила ее Нагинара.
– Но ведь я не могу оставить Атаказ…
– Она не будет возражать. Сама ее спроси.
Нагинара старалась звучать уверенно, сразу для себя решив приложить все усилия, чтобы строптивая колдунья не лишила ее дочери будущего. Тотчас же она намеревалась переговорить с Атаказ, взять на себя ее содержание, если потребуется. Однако Родмила ее опередила.
– Не води с ним дружбы, безнадежный он человек, – заявила вдруг старая колдунья. Она лежала в кровати под двумя одеялами, глаза ее с трудом открывались, а голос звучал глухо и едва различимо.
Но неверно поняла ее ученица.
– Я добро тебе делала, а ты добра мне не желаешь, о себе только и беспокоишься! Хочешь, чтобы я до последнего вздоха у твоей кровати стояла?!
– Ты сама так желала… – прошептала колдунья.
– Не того я желала! А хотела, чтоб людей ты перестала губить! Я жалела их и тебя жалела!
Старуха хрипло рассмеялась – словно сухое полено затрещало в костре.
– Кто ищет смерть, тот смерть находит.
– Пожелала бы мне лучше счастья, – Родмила развернулась, чтобы уйти.
Неимоверными усилиями Атаказ приподнялась с кровати и властно грянула:
– Уйдешь – не возвращайся!
Девушка удивленно обернулась. Она увидела горящие безумные глаза, ввалившиеся щеки и наставленный на нее крючковатый палец. На мгновение ей показалось, что колдунья все это время ее обманывала, притворяясь слабосильной и больной. Ей стало противно находиться в этом доме. Она ушла.
Родмила пересекла пустой и тихий двор, прошла под аркой высохших лоз винограда. У покосившейся калитки обернулась, взглянула на заваленную собачью конуру и на обрывок проржавевшей цепи. Тогда только она поняла: природа побеждает, и как скоро не станет колдуньи, не станет и ее дома и двора.
Наконец Нагинара была спокойна за дочь. К избраннику Родмилы она не имела приязни, но был он человеком, пожившим в мире, неглупым и при деньгах.
Однако очень скоро вернулась Родмила из столицы.
– Не могу я с ним! – плакалась она матери. – Не солгал Лежи, в царских архивах работал. Только выпивать любил. А теперь, как нашего вина испробовал, и не трезвеет! – Она зарыдала и уткнулась в материнский рукав. Но быстро отерла слезы и продолжила: – Нет у него больше работы и денег нет: вмиг истратил! По друзьям теперь побирается, по родне. Так еще сказал, заведем детей, пусть они нас кормят!
– Правильно, что ушла, Рода, – утешала ее мать, ласково прижимая к себе и гладя.
– Правильно, а только слишком поздно. Я ребенка жду.
Жизнь в родном селе у Родмилы быстро наладилась. Она примирилась с матерью, а отец, обрадованный воссоединением, перестал выпивать. Тогда же Далиир познакомил домочадцев с Ильгой. Так и жили они вместе, дружно, одной большой семьей.
Родмила не зашла к старой колдунье, только справилась о ее здоровье.
– Всех живых живее, – заверила ее Нагинара. – Нас еще переживет.
– Все-таки добра она мне желала, – рассудила Родмила. – Как не навестить?
– Ты ослушалась ее прежде, так послушайся хоть теперь. И меня послушай. В первый раз я с колдуньей согласна. Незачем тебе к ней ходить.
– Я обидела ее, вот она и вспылила.
– Не в обиде здесь дело, доча. Здесь другое что-то. Не ходи. Обожди хотя бы, как ребенок родится, дальше видно будет.
Согласилась Родмила и о колдунье надолго забыла. Но стал подходить срок ребенку, и она забеспокоилась.
– И мне было страшно, – успокаивала ее мать. – А то как же? Не переживай. Не тебе первой рожать.
Однако положенное время прошло, а ребенок все не появлялся. Тогда уже забеспокоилась и сама Нагинара. Она обещала дочери знахаря, а потребуется, так и видного волшебника из столицы позвать. Но Родмила не смогла дольше ждать. Ночью, незамеченная, она бежала к Атаказ.
Старуху она нашла в том же положении, в каком оставила ее многие месяцы назад. Колдунья лежала на спине, сложив руки на груди. Глаза ее были закрыты, а дыхание незаметно. За это время сильно состарился дом Атаказ, обветшал, запылился и порос густой паутиной. Воздух в нем стоял такой тяжелый, что, войдя, Родмила не могла дышать. Она поспешила раздвинуть ставни.
Когда холодный ночной ветер, потревожив сизую пыль, нетерпеливо ворвался в темный, умирающий дом, колдунья глубоко вдохнула, как вдыхает утопленник, вдруг вернувшийся к жизни.
– Рода! – жутко прохрипела она. – Переверни часы!
Запах гари разбудил всю деревню.
– Чей там пес не унимается? – разлепляя глаза, проворчал Обахарий.
Выйдя за калитку, он застыл в изумлении. Перед ним скулил и вился в нетерпении рыжий поджарый пес в черном кожаном ошейнике.
Опрометью Обахарий бежал к дому колдуньи так хорошо ему знакомой Дорогой Смерти. В алом зареве пожара впереди него таял Закат. Но чем ближе мужчина подбирался к дому, тем слабее горело пламя. Когда же он раздвинул густые заросли рогоза, то увидел только выгоревшее пожарище. Все устилал серый пепел. Не осталось следа от колдуньи и от дома ее. Тщетно звал Обахарий Роду, ползая в пепле, не нашел он ни дочерних костей, ни волос. А куда подевался Закат, он и не думал, только рыжего пса с тех пор никто в селе не видал.
Опустошенный, стоял Обахарий на коленях. Его тяжелые руки бессильно свисали, а невидящий взор обращался к луне, необычайно большой и яркой в эту страшную ночь. По его грязному закоптелому лицу прокладывала дорожку одинокая слеза.
Вдруг он услышал детский плач. Заметенный вездесущим пеплом, неподалеку лежал младенец. Обахарий удивленно поднял его на руки и пробормотал:
– Язар… так она хотела тебя назвать.
Едкий дым обесцветил глаза младенцу и едва не лишил зрения, а пепел, въевшись в его кожу, навсегда сделал ее серой.
Нагинара нашла утешение во внуке, а дядя с тетей заботились о нем как о собственном чаде, которого волей богов не смогли завести. Тяжелее других переживал горе Обахарий. Стал он угрюм и мрачен, часто к вину прикладывался, оттого ненамного пережил дочь.
Среди скарба колдуньи, среди множества вещей, накопленных за всю ее долгую жизнь, уцелели одни только Часы Застывшего Часа. Но они, не тронутые селянами, так и продолжали лежать на пепелище, пока однажды их не подобрал Язар. Эта выходка привела в ужас его бабушку и в бешенство дядю. Далиир попытался разбить часы, однако и каленый металл не мог превозмочь заключенного в них колдовства. Маленький мальчик безутешно плакал и умолял оставить их ему – в Часах Застывшего Часа он видел единственное воспоминание о своей матери. Побежденная его мольбами бабушка перестала причитать, дядя покорно опустил молот. Но прошло много лет, и часы стали обыкновенным предметом кухни. А когда заезжий городской священник не нашел в них ни проклятья, ни злого колдовства, угасли и последние тревоги Нагинары.
С треском проворачиваемой скобы часы перевернулись. Крупицы серого праха начали медленно опадать в нижнюю чашу. Через щель притворенной двери к ногам Язара упал первый красный луч. Юноша поднялся. Далиир продолжил невозмутимо пить чай.