Пролог
Из дневника Марии Омутовской
Сентябрь, 15е, 1893 год
Отец сегодня вновь говорил о Вечном Возвращении. О том, что плоть - лишь прах и тлен, а воля, заключенная в знании, - нетленна. Говорил, глядя на меня так, будто я - чистый холст для его великих замыслов. В его глазах горит огонь, иногда мне кажется, я вижу в этом огне и свое отражение - искаженное и пугающее. Он завершил «Стезю». Книга переплетена в кожу жертвенного ягненка, страницы наполнены чернилами, в которые он замешал пепел прадедовых свитков и собственную кровь. Она живая. Она дышит в сумерках, и мне слышен ее шепот, словно шорох сухих крыльев под полом. Отец говорит,она - ключ. Ключ ко всем дверям, что разделяют миры.
Октябрь, 4е 1893 год
Сегодня ночью я проснулась от крика, нечеловеческого, пронзительного, будто рвется металл. Я бросилась к окну. Во тьме, у старого колодца, металась фигура в белом. Бабка-повитуха, что когда-то принимала меня. Она что-то кричала отцу, стоявшему неподвижно, как идол. Потом свет фонаря выхватил из мрака ее лицо, искаженное ужасом. Она смотрела на меня. Смотрела так, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Утром отца не было. И бабки - тоже. Отец вернулся на закате, бледный, но с тем же огнем в очах. «Она была не готова стать сосудом», - сказал он, отряхивая с рукавов не то землю, не то пепел. - «Слишком старая глина лопается в огне». Я не спросила, о каком огне он говорит. Я боюсь спрашивать.
Ноябрь, 10е 1893 год
Приходили мужики из деревни. Говорили грубо и громко. Кричали, чтобы мы «убирались отсюда к чертовой матери». Отец вышел к ним на крыльцо с одной лишь своей тростью. Он не сказал ни слова. Только посмотрел. И они ушли, как побитые псы, спотыкаясь и не оборачиваясь. Теперь они крестятся, глядя на наш дом и обходят его стороной. Отец запер «Стезю» в железный сундук и спустил его в подполье. «Ее час еще не пробил», - произнес он. - «И мой тоже. Ключ спрятан. Он будет ждать».
Последняя запись, без даты
Он сказал мне сегодня страшное. Сказал, что мое тело - лишь первая одежда души. Что его можно сменить. Что он нашел путь. Что мы будем вместе всегда - отец и дочь. Но для него нужен новый, сильный сосуд. А мой... мой слишком хрупок для того, что грядет. Я чувствую, как что-то тяжелое и холодное подбирается к дому. Оно дышит под окнами. Оно смотрит на меня из темноты. Я боюсь. Но больше всего я боюсь не темноты, не шепота из подполья и не деревенских. Я боюсь того дня... (на этом рукопись обрывается)
Глава 1. Новое начало
Автобус, фыркнув на прощание чёрным дымом, развернулся на пыльной площадке, служившей конечной остановкой, и укатил обратно в райцентр. Алёна осталась одна посреди тишины, нарушаемой лишь кудахтаньем кур где-то за забором да гулом в собственных ушах после долгой дороги.
Деревня Омутовка оказалась именно такой, как на фотографиях в объявлении: заброшенной, но живописной. Потемневшие от времени и дождей избы с резными наличниками, покосившиеся заборы, буйные заросли крапивы у колодца. Воздух, густой и сладковатый от запаха нагретой за день пыли и цветущего где-то шиповника, был непривычно чистым после городской гари. Тишина давила, но это был не мертвый гнет, она была живой, наполненной шелестом листьев, жужжанием насекомых и незримым дыханием земли.
«Идеальное место, чтобы всё забыть», - подумала Алёна, сжимая ручку своего чемодана. Сменить обстановку после болезненного разрыва с Артёмом и увольнения с работы было её навязчивой идеей. Вакансия библиотекаря в глухой деревне показалась ей знаком свыше. Или побегом.
Её размышления прервал скрип калитки из ближайшего дома. На улицу вышла полная женщина в цветастом халате, с лицом круглым и добрым, как пышная сдобная булка.
-Вы, значит, наша новая библиотекарша?- голос у женщины был хрипловатым, словно простуженным. - Я Людмила, тётя Люда. Заведующая клубом, там у нас рядом и библиотека.
-Алёна, - кивнула девушка. - Очень приятно.
Тётя Люда внимательно, чуть прищурясь, оглядела её с ног до головы. В её взгляде не было враждебности, скорее - настороженное любопытство, будто она рассматривала редкую бабочку, неожиданно залетевшую в огород.
- Ну, проходи, Алёнушка, не стой на солнцепёке. Домой тебя провожу, ключи вручу. Они пошли по пыльной улице, обочины которой поросли травой. Из-за занавесок на них косили глаза. Алёна чувствовала себя экспонатом, которого ведут на выставку.
- Народ у нас тихий, - болтала тётя Люда, словно отвечая на её невысказанную мысль. - Читатели в основном бабушки, да младшеклассники. Работы у тебя не много летом. Пока у нас библиотекарши не было, я тут по-соседски приглядывала, ключ-то у меня. Кому «Роман-газету», кому детективчик новый - я выдавала, учёт в тетрадочке вела, всё как полагается.
- А насчёт порядка не беспокойся, мы с бабками тут перед твоим приездом генеральную устроили. Пауков повыметали, полы помыли, в твоей комнате наверху тоже прибрались. Постельное бельё чистое постелила, подушки на солнышке выбила, чтоб спалось сладко. Так что заходи и живи.
Тётя Люда снова улыбнулась своей сдобной улыбкой, но в глазах её мелькнула капля неуверенности.
- Дом, где библиотека, старый, но крепкий. Ещё купцом Тарасовым строен, потом... - она запнулась, подбирая слова, - ...другие хозяева были. Но всё там цело. И ты не стесняйся, если что. Молока свежего надо или яиц - заходи, у меня своё хозяйство. По хозяйству помочь надо - мужиков попрошу, народ у нас отзывчивый. Всегда рады помочь, особенно своей.
В её словах сквозила неподдельная, простая забота, та самая, что заставляла деревенских держаться вместе. И в то же время в этой заботе читалось ненавязчивое желание присмотреть, быть в курсе. Здесь ты никогда не был полностью один - это было и утешением, и испытанием.
Они остановились перед двухэтажным особняком. Он и правда был крепким, хоть и потрёпанным. Резные наличники, обрамлявшие окна, были покрыты паутиной трещин, но в их причудливых узорах угадывалась былая красота. Дом стоял чуть в стороне от остальных, под сенью двух старых, раскидистых сосен, и смотрел на мир тёмными, словно слепыми, стёклами.
- Вот и пришли, - тётя Люда достала из кармана халата большой, тронутый ржавчиной ключ. - Комната твоя на втором этаже, а внизу библиотека. Вода в колодце, туалет на улице. С электричеством бывают перебои, так что свечи держи под рукой. Она сунула ключ Алёне в руку. Он был холодным и неожиданно тяжёлым.
- Спасибо,- сказала Алёна.
Тётя Люда задержалась на секунду, её взгляд скользнул по тёмным окнам дома.
- Ты тут одна ночевать не бойся, - сказала она вдруг. -Дом-то старый, поскрипывает всё, шуршит. Местные, они... суеверные. Разные байки рассказывают. Ты на это внимание не обращай.
- Я не суеверная, - твёрдо сказала Алёна.
- Ну и ладно, - тётя Люда снова улыбнулась, но на этот раз улыбка вышла какой-то напряжённой. - Тогда устраивайся. Завтра в десять откроешь? Я народ оповещу. Она развернулась и зашлепала обратно по улице, оставив Алёну наедине с её новым домом.
Дверь открылась с протяжным, душераздирающим скрипом. В нос ударил запах, сложный коктейль из старой бумаги, воска, высохших трав и чего-то ещё, неуловимого и горьковатого, как полынь.
Внутри было просторно и пустынно. Первый этаж занимала собственно библиотека: стеллажи, ломящиеся от книг в потрёпанных переплётах, несколько столов, покрытых пыльной клеёнкой. Пыль висела в воздухе, кружась в лучах заходящего солнца, которые робко пробивались сквозь грязные стёкла. Лестница на второй этаж скрипела ещё громче, чем дверь. Комната оказалась небольшой, с одним окном, выходящим в глухой задний двор, заросший бурьяном. Простая железная кровать, комод, стол и стул. Ничего лишнего.
Алёна поставила чемодан на пол и подошла к окну. Стекло было холодным, несмотря на летний вечер. Она смотрела на заросший двор, на тёмный прямоугольник какого-то полуразрушенного сарая, и странное чувство покоя опустилось на неё. Здесь не было ни Артёма с его упрёками, ни начальника с его вечными дедлайнами, ни душного смога мегаполиса. Здесь была только она, тишина и эти старые стены, хранящие вековые секреты.
«Да,» - подумала она, проводя пальцем по подоконнику, оставляя на пыли чистую полосу, – «Здесь будет хорошо».
Где-то в глубине дома, на первом этаже, с грохотом упала книга. Алёна вздрогнула, но тут же успокоила себя: «Сквозняк. Старый дом. Всё нормально». Она принялась распаковывать чемодан, не зная, что тишина Омутовки - обманчива. Она прислушивается и ждёт. Первая ниточка уже протянулась от тёмного подвала, где в железном сундуке спала «Стезя Огненного Духа», и коснулась её плеча легче, чем дуновение ветра. Игла на внутреннем циферблате этого дома, медленно, но верно, сдвинулась с мёртвой точки.
Глава 2. Шёпот за спиной.
Первые дни в Омутовке текли медленно и плавно, как мёд. Алёна привыкала к ритму деревни: просыпалась под крики петухов, пила чай, глядя в окно на заросший двор, и к десяти спускалась вниз, чтобы открыть библиотеку. Работы и правда было не много. За первые три дня к ней зашли пять человек. Сначала пришла сухонькая, как былинка, старушка по имени Агафья, сдала потрёпанный том Дюма и, принимая новый, пристально посмотрела на Алёну выцветшими глазами.
- Ты тут одна ночуешь-то, дитятко? В доме-то? - спросила она, понизив голос до шепота.
- Да, я тут, в комнате наверху, - бодро ответила Алёна.
Агафья покачала головой, что-то невнятно пробормотала себе под нос, крепко сжала книгу и поспешила к выходу, оглянувшись на пороге. Потом были две девочки, лет тринадцати, которые, хихикая, взяли сборник романтических стихов и сразу убежали, бросив на Алёну любопытные взгляды. И ещё пара пожилых мужчин, которые сами не знали зачем пришли, стояли и смотрели не на книги , а куда-то скозь стеллажи. Взяли в итоге старую подшивку «Вокруг света» и за дверью Алёна слышала их сдержанный шёпот. Она ловила на себе взгляды из-за занавесок, когда шла к колодцу за водой. Её здесь рассматривали, изучали, как диковинную зверушку, поселившуюся в старом зверинце. Она старалась не обращать внимания, списывая всё на деревенскую осторожность перед чужачкой.
На четвертый день, когда она пыталась навести порядок в стеллаже с периодикой, в библиотеку вошел мужчина. Лет сорока, в простой, но аккуратной рубашке, с живыми, пытливыми глазами, в которых читался привычный к анализу ум. В руках он держал потрёпанную кожаную папку, битком набитую бумагами.
- Здравствуйте! - он улыбнулся, и его лицо, обычно, наверное, серьезное, озарилось приветливой улыбкой. - Николай Петрович, местный учитель истории. И по совместительству краевед-энтузиаст. Вы, должно быть, новая заведующая нашим храмом знаний? Алёна?
- Да, здравствуйте, - ответила она, с облегчением встречая первого по-настоящему дружелюбного и, что важно, понятного ей человека.
- Я слышал, вы поселились прямо здесь? - Николай Петрович одобрительно кивнул, оглядев помещение профессиональным, оценивающим взглядом. - Прекрасное решение. Дом должен жить, а не стоять заколоченным. А у этого дома, знаете ли, история богатейшая. Я большую часть своих изысканий ему посвятил.
- Мне говорили, что он старый.
- Старый - не то слово! - краевед оживился, подошёл ближе и понизил голос, словно делясь самой ценной находкой. - Построен был в позапрошлом веке купцом Тарасовым, но тот быстро и странно разорился. А потом… потом его приобрела семья Омутовских. Они тут и жили почти полвека. Это моя главная исследовательская тема, - он похлопал по папке. - Всё свободное время трачу на поиски: в архивах ковыряюсь, старожилов расспрашиваю, легенды собираю, пытаюсь отделить зёрна от плевел.
- Омутовских? - переспросила Алёна. - От названия деревни?
- И деревня от них, и они от деревни, - многозначительно поправил Николай Петрович. - Семья была… крайне своеобразная. Очень замкнутая. С ними не водились. Говорили, они были «знающими». - Он сделал паузу, глядя на Алёну, словно проверяя, понимает ли она значение этого слова. Алёна лишь удивлённо подняла бровь.
- Колдунами, - сказал он уже обычным тоном, но в его глазах вспыхнул азарт исследователя. – Деревенскими колдунами. Глафира Омутовская, если верить легендам, могла отводить глаза, лечить и порчу наводить. А её сын, Алексей… - Николай Петрович осекся, и его взгляд на секунду стал отстраненным, будто он вспомнил что-то конкретное, но неподтвержденное. - С ним связаны самые тёмные истории. Я даже кое-какие косвенные доказательства их... деятельности нашёл. Но это, - он вдруг отряхнулся и махнул рукой, - впрочем, это всё суеверия. Байки, которые старушки по вечерам рассказывают. Не обращайте внимания. Дом просто старый, вот и всё.
Проводив гостя, она осталась одна. Его слова засели в голове, как заноза. «Знающие». Колдуны. Вот откуда эти странные взгляды, этот шепоток. Деревенские боялись этого дома. А она в нём жила. И в тот же вечер дом напомнил о себе. Алёна сидела наверху в своей комнате, читала. Было уже поздно, за окном стояла густая, почти осязаемая темнота. И вдруг она услышала на первом этаже чёткий, ясный звук - стук падающей книги. Потом ещё один. Она насторожилась, прислушалась. Тишина. Решив, что это кошка запрыгнула в открытую форточку (хотя кошки она тут не видела), она снова углубилась в чтение. Но через несколько минут её кровь похолодела. Внизу раздались шаги. Медленные, тяжёлые. Скрипнула половица. Ещё одна. Сердце заколотилось где-то в горле. Она замерла, не дыша. Шаги стихли так же внезапно, как и начались.
«Ветер, - отчаянно пыталась убедить себя Алёна. - Старое дерево сохнет и скрипит. Просто скрипит».
Она легла спать, с трудом уговорив себя погасить свет. Ночью её разбудил новый звук - тихий, настойчивый шепот. Он был слишком тихим, чтобы разобрать слова, и казалось, что он доносится не извне, а прямо из головы, как навязчивая мелодия. Он тек где-то на грани сознания, и Алёна, ворочаясь на скрипящей кровати, не могла понять, спит она или бодрствует.
Утром, спустившись вниз, она увидела, что несколько книг валяются на полу у самого дальнего стеллажа с краеведческой литературой. Та, что лежала сверху, была раскрыта на статье о местных обычаях.Алёна наклонилась, чтобы поднять её, и взгляд её упал на подзаголовок, выделенный жирным шрифтом: «Род Омутовских: слава и проклятие деревни Омутовки». Она резко выпрямилась, оглядывая пустую, залитую утренним солнцем библиотеку. Было тихо, мирно и совершенно безобидно. Лучи света золотили кружащиеся в воздухе пылинки, делая их похожими на магическую пыль. Но в воздухе, смешиваясь с запахом пыли и старой бумаги, теперь висел иной, невысказанный вопрос. Он звенел в ушах фальшивой нотой, нарушая идиллию.
«Колдуны. Знающие. Шаги. Упавшие книги» - Мысли, от которых она так яростно отмахивалась, теперь сплелись в плотный, неприятный комок в груди. Что, если все эти шепотки за спиной - не просто деревенская осторожность перед новенькой? Что, если они - предупреждение? Она вспомнила напряженную улыбку тёти Люды, многозначительные паузы Николая Петровича. Они все знали. И никто не сказал прямо. И её выбор, который еще вчера казался таким смелым и спасительным - бросить всё и сбежать в глушь, - теперь предстал в ином свете. Она добровольно заперла себя в этом старом доме с его тёмным прошлым, с этими странными звуками по ночам, с этой гнетущей, внимательной тишиной, которая теперь казалась не мирной, а выжидающей.
Городская усталость и боль от разрыва, заставившие её рвануть куда глаза глядят, вдруг показались не такими уж невыносимыми по сравнению с этой необъяснимой, ползучей тревогой. Здесь, в этой тишине, не от кого было бежать, кроме как от самой себя. Или от чего-то ещё, что жило в этих стенах и только-только начинало подавать голос. И самое страшное заключалось в том, что внутри, под слоем рационального страха, шевельнулось что-то ещё - тёмное и липкое, как смола. Любопытство. Та самая нездоровая тяга, что заставляет подносить руку к огню, чтобы проверить, действительно ли он обжигает.
Глава 3. Ключ от подвала.
Следующие несколько недель Алёна провела в странном, двойственном состоянии. С одной стороны, её отчаянно тянуло наверх, в свою комнату, где сквозь запылённое стекло бил в глаза солнечный свет и была хоть какая-то иллюзия безопасности. С другой - библиотека внизу манила с непреодолимой силой. Каждый раз, спускаясь по скрипучей лестнице, она ловила себя на том, что её взгляд сам собой скользит по полу, по стеллажам, выискивая новые «сюрпризы» - сместившуюся книгу, упавшую ручку. И они были. Мелкие, почти незначительные, но неумолимые, как тиканье часов.
Мысль о том, чтобы всё бросить и уехать, приходила, но тут же наталкивалась на упрямство. Уехать - значит признать, что она испугалась деревенских баек. Признать
свою слабость. И это упрямство оказалось сильнее страха. Решив взять ситуацию под контроль, она начала тотальную инвентаризацию. «Если я наведу здесь идеальный порядок, - думала она, - всё это прекратится. Не будет мест для пыли, тайн и… всего прочего». День за днем она планомерно делала уборку в свободное время, перетирала каждую полку, аккуратно расставляла книги по алфавиту и рубрикам. Иногда приходил Николай Петрович, и помогал двигать стеллажи и шкафы, но чаще она все делала сама. Именно так, двигая тяжёлый шкаф с подшивками местной газеты, она и обнаружила её. Дверь. Обитая когда-то тёмным, теперь почерневшим и потрескавшимся деревом, она была встроена в стену и почти не видна за массивным корпусом шкафа, Ручки снаружи не было - лишь небольшое, почти незаметное отверстие для ключа. Кто-то намеренно спрятал её, загородив мебелью. Сердце Алёны забилось чаще.
Подвал. Тётя Люда не обмолвилась о его существовании. Она обошла всю библиотеку, проверяя ящики стола, полки у входа. Ничего. И тут её взгляд упал на единственную картину в комнате - пожелтевший офорт, изображавший незнакомый лесной пейзаж. Он висел криво. Алёна, движимая внезапным импульсом, поправила его. И замерла. Прямо за рамой, на торчащем из стены гвоздике, висел ключ. Небольшой, старинный, весь в причудливых завитках, он был холодным, будто только что принесённым с мороза, хотя в библиотеке стояла ленивая летняя жара. Взяв его в руку, Алёна почувствовала странное, едва уловимое покалывание в кончиках пальцев, которое тут же списала на собственную нервозность. Вставить ключ в скважину оказалось непросто - железо заедало, механизм проржавел. С глухим, недовольным скрежетом замок поддался. Алёна с усилием потянула дверь на себя. На нее пахнуло воздухом, густым и спёртым, пахнущим влажной землёй, столетиями пыли, сушёными травами, и чем-то ещё сладковатым и тяжёлым, похожим на запах тления. Из чёрного квадрата проёма тянуло не просто сыростью, а леденящим холодом, не имеющим ничего общего с температурой на улице.
Алёна включила фонарь на телефоне, и луч, как нож, разрезал мрак, выхватывая из тьмы первые ступени крутой, почти вертикальной лестницы. Дерево скрипело под её
ногами, жалуясь на каждом шагу. Подвал оказался просторным, гораздо больше, чем она предполагала. И он был не просто кладовкой. Это была старая библиотека или сказочный кабинет хозяина чернокнижника. Стеллажи, заполненные книгами в кожаных и холщёвых переплётах, стояли вперемешку с ветхими сундуками, ящиками и странными предметами, назначение которых было неясно: керамические горшки, пучки засохших трав, свисающие с балок, как лапы мёртвых зверей, металлические сосуды с копотью на стенках.
У Алёны захватило дух. Она замерла на последней ступеньке, не в силах оторвать взгляд от этого хаотичного богатства. Луч фонаря скользил по корешкам, и ей мерещились слова «Обрядник», «Травник», «Древние заговоры». Это же... Это же настоящая сокровищница! Не просто старый хлам, а уникальный, нетронутый архив. Тот самый, который краевед-энтузиаст Николай Петрович, вероятно, мечтал найти всю свою жизнь, перелопачивая архивы и расспрашивая старожилов. А он был тут, под ногами, всего лишь в паре метров от его любимой библиотеки, просто спрятанный за дверью. Неужели за столько лет никому не пришло в голову обследовать дом?
«Господи, - пронеслось в голове, - да он будет без ума от счастья». Мысль о том, что она, случайная библиотекарша, сможет подарить ему это открытие, заставила её сердце забиться от восторга. Она представила его сияющее лицо, его жадный, исследовательский блеск в глазах. Вдруг её собственное бегство в эту глушь обрело новый, благородный смысл. Она не просто пряталась от проблем - она нашла утерянные страницы истории.
Её тревога отступила перед жгучим, почти детским азартом. Луч фонаря выхватывал из мрака тиснёные корешки фолиантов, поблёскивающие стёкла склянок, груды пожелтевших бумаг. И повсюду - паутина, густая, как вуаль, окутывающая всё в саване забвения. Давящая тишина, и первобытный страх, шептавший о том, что нужно бежать отсюда, смутное ощущение чужого присутствия, чьего-то незримого взгляда из густой тени за стеллажами, - все это отступило на край сознания. Все затмил внезапный, всепоглощающий восторг. Он накатил горячей волной, смывая и тревогу, и сомнения, и даже память о ночных шорохах. Этот подвал был не проклятым местом, а величайшей находкой, сокровищницей, которую ей повезло найти.
Что за тайны хранят эти книги? Какие истории вросли в пожелтевшие страницы? Что за люди собирали эту коллекцию - эти «знающие» Омутовские? Она должна это узнать. Прямо сейчас. Немедленно.
И этот немой зов из тьмы, исходящий от самой истории, оказался куда сильнее любого призрака. Он был непреодолим. Сделав шаг вперёд, Алёна протянула руку к ближайшему стеллажу, уже не чувствуя ни холода, ни страха, а лишь жадное желание найти ответы. Ответы на все вопросы о доме, о его бывших хозяевах, о тех силах, что всё явственнее давали о себе знать.
Глава 4. Невидимые нити.
Открытие подвала стало точкой невозврата. Словно поворот ключа в скважине не просто отпер дверь, а щёлкнул неким внутренним замком в самой Алёне. Теперь её жизнь разделилась на два русла: дневное, под солнцем, где она механически выдавала книги и отвечала на редкие вопросы, и ночное, погружённое в тень и тайну. Мысль о том, чтобы рассказать о находке Николаю Петровичу, пришла лишь однажды - в самое первое мгновение, когда восторг от обнаружения сокровищницы был свеж. Но почти сразу же её пронзила резкая, почти физическая боль при мысли, что сюда войдёт кто-то другой. Чужое дыхание всколыхнет вековую пыль, чужие руки будут листать эти хрупкие страницы, чужой, пусть и доброжелательный, ум начнёт выстраивать свои, скорее всего, неверные версии.
«Нет, -прозвучало внутри твёрдо и властно. -Это моё».
Эта мысль удивила её своей силой и какой-то болезненной ревностью. Она сама нашла дверь, сама отыскала ключ. Эти книги, эти тайны ждали именно её. Поделиться ими -значило предать, расплескать драгоценную влагу, которую она только-только начала собирать по капле. «В конце концов, у краеведа была масса возможностей, этот дом стоял тут почти две сотни лет, и если до сих пор тайна не открылась никому, кроме неё, то значит все остальные недостойны этой тайны». – Эти мысли прочно поселились у нее в голове. Николай Петрович со своим рациональным подходом всё испортит, всё обесценит, назовёт суевериями. А она-то чувствовала - здесь кроется нечто большее, чем просто исторический артефакт. Нечто живое. И потому, встретив его на следующий день, она лишь вежливо улыбнулась и пожаловалась на скучную рутину. Слово «подвал» не сорвалось с её губ, будто кто-то невидимой рукой сжал горло, не давая произнести его вслух. Она видела искренний интерес в его глазах и чувствовала странное, горькое превосходство: я знаю то, о чём ты лишь мечтаешь. И это знание принадлежит только мне. Она не понимала, что эта внезапная жадность, это желание замкнуться на своей тайне - такие же чуждые, как голос, что нашептывал ей в ночи. Всё это были тонкие, невидимые нити, которые опутывали её волю, заставляя оберегать своё порабощение как величайшую ценность. И чем туже затягивались эти нити, тем слаще и желаннее становилась та тьма, что звала её вглубь.
Сны пришли той же ночью. Яркие, выписанные с болезненной чёткостью, они были не сновидениями, а вторжением. Она стояла в знакомой библиотеке, но сквозь стены прорастали ветви чёрных, голых деревьев, а из-под пола сочился туман. Посреди зала, спиной к ней, стояла девушка в старинном платье цвета увядшей листвы. Она что-то шептала, но Алёна слышала не её, а другой голос - низкий, бархатный, настойчивый. Мужской голос. Он читал что-то на непонятном, гортанном языке, и слова обжигали сознание, как раскалённые угли, оставляя после пробуждения лишь смутное чувство ужаса и горьковатый привкус полыни на языке. Утром, умываясь ледяной водой из умывальника, она заметила на кончиках пальцев тёмные, фиолетовые разводы. Чернила. Она с недоумением разглядывала пятна. Ручкой она писала, но это была обычная шариковая ручка. Эти же пятна были фиолетовыми почти что черными, и пахли… пахли так же, как воздух в подвале - пылью, железом и чем-то ещё, терпким и древним.
Спустившись в библиотеку, она взяла пачку формуляров, чтобы привести их в порядок. И замерла. На чистой, разлинованной стороне одного из них, рядом с фамилией «Иванова», был начертан странный знак - спираль, заключённая в треугольник, с глазом в центре. Линии были неровными, дрожащими, будто их выводили в полной темноте или в состоянии транса. Чернила - те самые, фиолетово-чёрные. Ледяная полоса пробежала по спине. Она лихорадочно перебрала остальные листки. Ещё один символ, на этот раз похожий на переплетённых змей, красовался на обороте сданной кем-то книги. Она не помнила, чтобы рисовала это. Не помнила…
Её собственное отражение в тёмном окне вечерами казалось ей чужим. Тени под глазами углубились, взгляд стал отсутствующим, устремлённым куда-то внутрь, будто она постоянно прислушивалась к тихому голосу, звучащему в самой глубине сознания. Она ловила себя на том, что раздражается по пустякам: на скрип половицы, который прежде казался милой особенностью старого дома, а теперь резал слух, словно чья-то насмешка; на слишком громкий щебет птиц за окном, нарушавший важную, сосредоточенную тишину; на простодушные вопросы тёти Люды о том, «вкусная ли была сметана» и «не замёрзла ли ночью». Эти проявления заботы стали казаться ей невыносимо банальными, грубым вторжением в её хрупкий, наполненный тайнами мир. Её тянуло к одиночеству, как больного лихорадкой тянет к постели. Мысли о городе, о бывшей жизни, о друзьях, которые, наверное, пытались её найти, вызывали лишь смутную досаду и чувство глубокого, непреодолимого отчуждения. Телефон, её последняя связь с прежней жизнью, чаще лежал разряженным в стороне. Зачем? Там, в том мире, не было ничего важного. Ничего настоящего.
А настоящее было здесь. Оно дышало со страниц книг из подвала, шепталось в скрипе половиц, смотрело на неё с портретов незнакомых людей в старинных рамках. Прежняя Алёна, городская, рациональная, немного наивная, казалась ей теперь призраком, бледной и неинтересной девочкой. А новая, настоящая, рождалась здесь, в этом доме, впитывая его пыль и его тайны. Она чувствовала себя посвящённой в нечто великое и страшное, и это знание наполняло её странной, тёмной гордостью. Одиночество больше не пугало - оно возвышало. Оно отделяло её от «них», от всех этих Люд и Николаев Петровичей, которые жили на поверхности, ничего не подозревая о тайнах, что были у них прямо под носом. И она, Алёна, была единственной, кто сумел заглянуть в эти тайны. Единственной, кого они звали.
Тяга в подвал стала физической, навязчивой, как жажда или голод. Это было уже не просто любопытство, а глубинная, почти инстинктивная потребность. В течение дня,
занимаясь библиотечными делами, она ловила себя на том, что её мысли непрерывно возвращаются к двери за шкафом. Она могла бесцельно бродить между стеллажами в основной библиотеке, но её ноги неумолимо несли её к той самой стене. Она прикасалась к холодной двери, не открывая её, просто слушая гулкую, густую тишину за деревом. Иногда ей казалось, что в ответ она чувствует едва уловимое движение -словно кто-то большой и могучий по ту сторону двери тоже замер, прислушиваясь к её дыханию. И тогда она не выдерживала. Спускалась вниз без всякой цели, без плана. Просто постоять несколько минут в этом густом, насыщенном прошлым воздухе, который
обволакивал, как тяжёлые, бархатные портьеры. Она подходила к полкам и протягивала руку, позволяя пальцам самим выбрать книгу. Иногда её ладонь сама ложилась на
шершавый, потёртый переплёт, и тогда по телу разливалось странное спокойствие и призрачное ощущение силы - будто она подключалась к невидимому источнику, черпая из него уверенность и понимание.
Страх ушёл, растворился без следа. Его место заняла тёмная уверенность, что все ответы- здесь, в этом каменном чреве дома. Что нужно лишь копнуть глубже, всмотреться внимательнее в причудливые буквы, вдохнуть полнее этот терпкий воздух -и всё станет ясно. Завеса между мирами здесь была тоньше паутины, и она, Алёна, была избрана, чтобы прикоснуться к тому, что скрыто за ней. Это знание жгло её изнутри, и единственным утолением этой жажды был холодный, молчаливый подвал. Она уже не спрашивала себя, кто рисует эти символы её рукой и что говорит тот голос в её снах. Она начала прислушиваться. И ждать, когда нити, невидимо опутавшие её, натянутся до предела и куда-нибудь приведут.
Глава 5 «Стезя огненного духа».
Мысль пришла не как внезапное озарение, а как давно вызревавшее решение. Подвал требовал не просто визитов, а порядка. Её порядка. Идея превратить это заброшенное хранилище в нечто личное, сокровенное, наполняла её странным, почти детским восторгом. «Мой тайный кабинет чернокнижника», - с удовольствием думала она, и эти слова казались ей не пустой фантазией, а точным, верным определением.
С наступлением темноты, когда библиотека наверху затихала и превращалась в безмолвную скорлупу, она спускалась вниз с керосиновой лампой в руке. Дрожащий свет бросал на стены гигантские, пляшущие тени, превращая стеллажи в сонмище искажённых существ, но это уже не пугало, а, наоборот, радовало. Это была её компания. Её молчаливая свита. Работа продвигалась медленно, потому что каждый предмет, каждая книга требовали внимания. Она не просто сдвигала груды бумаг - она изучала их, ощущая под пальцами шершавую поверхность столетних писем, рассыпающиеся переплёты учётных книг и гладкую, почти живую кожу старинных фолиантов. Она аккуратно смахивала пыль с корешков, расставляла тома по темам, которые угадывала интуитивно: травники, книги по звёздам, манускрипты с непонятными символами. Она создавала свою собственную, тайную классификацию для своей тайной библиотеки.
Пыль поднималась столбом, кружась в луче света, и ей казалось, что это не просто пыль, а сам воздух прошлого, который она вдыхает и делает частью себя. С каждым вечером её «кабинет» становился всё более обжитым, всё более её. И где-то в глубине души зрела уверенность, что среди этого моря бумаг и странных артефактов должно скрываться нечто главное. Ядро. Сердце всей этой истории. И она обязательно его найдёт, потому что это её предназначение.
И вот, в одну из таких ночей, разбирая старый сундук в самом дальнем углу, её пальцы наткнулись на нечто, завернутое в кусок старого зеленого сукна. Не книга, а скорее тетрадь или дневник в потрёпанном кожаном переплёте, потемневшем от времени и рук. На обложке не было ни названия, ни каких-либо опознавательных знаков, лишь гладкая, хорошо обработанная, кожа. Она взяла её в руки. И ахнула. Книга была тёплой, согретой живым теплом, будто её только что выпустили из рук. И сквозь эту теплоту Алёне почудился ровный, неспешный пульс - тихое биение, отдававшееся в её ладонях.
Сердце её заколотилось в унисон этому странному ритму. Она не испугалась. Напротив, её охватил ликующий, почти триумфальный восторг. Вот ОНО. То, что она искала. То, что ждало именно её. Она бережно, почти благоговейно, отнесла находку к единственному свободному ящику, служившему столом, и села на перевёрнутый чурбан. Дрожащими от нетерпения пальцами она раскрыла книгу. Бумага была плотной, желтоватой, испещрённой ровным, убористым почерком. Чернила местами выцвели, но текст читался. И он был написан не на русском. Да и не на старославянском, который она могла бы узнать. Это были странные, витиеватые символы, перемежающиеся схематичными рисунками растений, звёзд и существ, лишь отдалённо напоминающих человеческие фигуры. И всё же… она понимала. Стоило ей скользнуть взглядом по строке, как в сознании всплывали обрывки смыслов, тени значений. «Путь… огонь… дух… зов… возвращение…»
Она листала страницу за страницей, и перед ней открывались сложные схемы ритуалов, списки ингредиентов - от обычных трав до откровенно жутких, вроде «прах пращура» или «слеза невинной при полной луне». Это был учебник. Но учебник по чему-то, лежащему за гранью привычного мира. И тогда её взгляд упал на титульный лист, вернее, на его оборот, где чья-то рука вывела теми же чернилами, что и в книге, но более крупно и размашисто, будто оставляя подпись владельца:
«Стезя Огненного Духа» Сие есть воля моя и путь мой. Алексей Омутовский.
Имя ударило в сознание, как гонг. Алексей. Тот самый сын, о котором с такой опаской говорил Николай Петрович. Колдун. Хозяин этого дома. Алёна сидела, не в силах оторвать взгляд от строк. Книга лежала перед ней, тёплая и живая, и её пульс, казалось, заполнил собой всю подвальную тишину. Она нашла не просто артефакт. Она нашла ключ. И теперь ей предстояло решить, какую дверь он сможет открыть. Но в глубине души она уже знала ответ. Дверь была одна, и она вела в самое сердце тьмы, что так сладко и неумолимо звала её все эти дни.
Глава 6. Голос в ночи.
«Стезя Огненного Духа» больше не была просто книгой в её тайном кабинете. Она стала центром, вокруг которого вращалась теперь вся жизнь Алёны. Она приносила её наверх, в свою комнату, и теперь гримуар лежал на её тумбочке, заменяя смартфон и книги, которые она раньше читала. Его физическое присутствие было утешительным, как присутствие старого друга, а его тепло, казалось, согревало её даже на расстоянии.
В первую же ночь после находки её разбудил шепот. Он исходил не из углов комнаты и не из-за двери. Он струился прямо из темноты, где лежала раскрытая книга. Тихий, настойчивый, похожий на шелест сухих листьев, но при этом складывающийся в слова. Она не могла разобрать их, но ритм был знаком - тот самый, что она видела на страницах. Это был голос самого текста. Алена села на кровати, не испытывая страха. Лишь любопытство. Она подошла к тумбочке и поднесла ладонь к открытой странице. Шепот стал громче, но понятнее не сделался. И тогда она позволила взгляду погрузиться в завитки странных букв. И случилось чудо. Текст начал меняться. Значки, казалось, шевелились на пергаменте, перетекали друг в друга, и внезапно их значение вспыхивало в её сознании ясным и чистым, как родниковая вода. Это был не перевод в привычном смысле, а прямое знание, возникающее в уме. Смесь архаичного славянского и тайного шифра больше не была преградой. Книга позволяла себя читать. Она хотела, чтобы её читали.
С этого момента Алёна жила в двух реальностях. Днем она была тенью, механически выполняющей обязанности. А ночью она оживала. Она читала, и голос в ее голове становился громче, настойчивее, превращаясь из шепота во внятную, убедительную речь. Он объяснял, наставлял, открывал тайны мироздания, спрятанные в ритуалах и заклинаниях.
Однажды утром, придя в себя за столом в библиотеке, она с удивлением обнаружила перед собой чистый лист бумаги, испещренный ровными строчками. Ее собственная рука, еще хранящая вмятину от ручки, вывела сложную последовательность слов на том самом странном языке, который теперь был ей понятен. Она переписала заклинание, даже не осознавая этого. Это был ритуал обращения к «духам места», призыв явить свою сущность. Она не помнила самого процесса. Ее рука двигалась сама, ведомая тихим, ласковым голосом, звучавшим в ее сознании. Это стало происходить все чаще. Она находила листы, исписанные ее почерком, с инструкциями по созданию оберегов, смешиванию мазей, сложными схемами кругов для призыва. Эти ритуалы, подробные и детальные, словно бы сами «просились» быть исполненными. Мысль о том, чтобы провести их, возникала в голове и нарастала, как навязчивая мелодия, не давая покоя, пока все необходимое не было собрано и все действия не были продуманы.
Рациональная часть ее, та, что еще помнила о жизни до «Стези», иногда пыталась протестовать. « Это безумие», - кричал внутри тихий, слабеющий голосок. Но его тут же заглушал бархатный, спокойный голос книги. Он убеждал ее, что это не безумие, а Просветление. Что она была слепа, а теперь прозревает. Что сила, которую она ощущает, реальна и должна быть использована. И Алёна верила. Потому что голос в ночи был единственным, кто говорил с ней по-настоящему. Единственным, кто понимал ее. И он обещал ей так много.
Глава 7. Призыв.
Ритуал сам выбрал себя. Текст на разлинованной ею же странице будто светился изнутри, и мысленное указание - сделай это - было настолько ясным и неоспоримым, что не оставляло пространства для сомнений. Это был «Зов Отсутствующего Голоса», простейший из обрядов призыва, не требующий кровавых жертв, лишь чистую волю и правильные инструменты. Воля Алёны была готова. Более чем. Она дождалась, когда деревня окончательно погрузится в сон, и спустилась в подвал. Её тайный кабинет был готов: в центре очищенного пространства на полу она расстелила старую, выцветшую скатерть. Расставила по кругу пять толстых восковых свечей, добытых из запасов тёти Люды. В центр положила небольшое овальное зеркало в серебряной оправе, найденное в одном из сундуков. Рядом с ним - пучок сушёной полыни, горсть земли, взятой у порога дома, и чашу с водой из колодца.
Она не чувствовала страха. Лишь холодную решимость и странное, щекочущее нервы ожидание. Голос в её голове нашептывал инструкции, направляя каждое движение. Она зажгла свечи, и дрожащий свет заставил тени плясать на стенах, превращая знакомые очертания стеллажей в нечто чуждое и древнее. Алёна встала в круг, взяла в руки «Стезю Огненного Духа» и начала читать. Слова, непонятные и чужие ещё неделю назад, теперь лились легко и свободно, наполняя подвал гулом, похожим на пчелиный рой. Она не просто произносила их - она вкладывала в них всё своё существо, свою жажду познания, своё одиночество, свою потребность прикоснуться к чему-то большему.
- Приди, голос из-за пелены. Приди, воля, лишённая плоти. Приди к тому, кто зовёт тебя именем Огня и Духа!
Воздух в подвале застыл. Пламя свечей вытянулось в тонкие, почти не колеблющиеся иглы, а затем резко погасло, словно его захлестнула невидимая волна. Но тьма не наступила. В центре круга, над зеркалом, пространство начало мерцать, как раскалённый воздух над огнём. Оно сгущалось, образуя пятно искажённой, дрожащей пустоты, в которой не было ни света, ни тени. Ледяной холод, куда более пронзительный, чем обычная сырость подвала, ударил от этого пятна, заставив Алёну вздрогнуть. Она чувствовала, как её дыхание превращается в пар.
И тогда в её сознании, прямо в самой ткани мыслей, прозвучал Голос. Не шепот книги, а новый - низкий, бархатный, полный безмерной древности и безраздельной власти.
« Наконец-то».
Слово было не звуком, а ощущением, вселенским вздохом облегчения. Оно заполнило её разум, вытеснив все другие мысли. Алёна стояла, не в силах пошевелиться, глядя на дрожащее пятно холода и пустоты. Бесплотный дух. Призрак. Алексей Омутовский.
«Ты позвала, и я пришёл. Спустя столько лет... нашёлся ключ. Нашёлся проводник».
Голос был убедительным, как самая сокровенная мечта. В нём не было угрозы, лишь спокойная, неоспоримая сила и... признательность. Это пьянило сильнее любого вина.
- Я... я сделала это, - прошептала она, и её собственный голос показался ей писком на фоне этого величия.
«Да, дитя мое. Ты сделала. И это лишь начало».
Глава 8. Хозяин дома.
Ледяное пятно в центре круга пульсировало, словно чёрное сердце, вывернутое наизнанку. Холод, исходивший от него, был не просто отсутствием тепла -это была активная, пожирающая сила, вытягивающая жизнь из воздуха. Но Алёна почти не чувствовала его. Её сознание было заполнено Голосом. Он обволакивал её разум, как тёплое, тяжёлое одеяло, заглушая первобытный страх, который должен был бы кричать в ней при виде этого воплощённого небытия.
«Благодарю тебя», - прозвучало в её голове, и в этих словах была такая неподдельная, почти отеческая теплота, что у неё предательски задрожали губы. «Ты вернула голос тому, кто был обречён на вечное молчание. Меня зовут Алексей. Алексей Омутовский. И этот дом… когда-то был моим».
- Я знаю, - выдохнула Алёна, чувствуя себя школьницей перед великим учителем. - Мне рассказывали.
«Рассказывали?» - в Голосе прозвучала лёгкая, снисходительная усмешка. «Наверняка. Страшные сказки для тёмных вечеров. О колдуне, который водился с нечистой силой. Они всегда боятся того, чего не понимают. Боятся силы». - Он помолчал, давая ей прочувствовать горечь этой несправедливости.
«Меня оторвали от моего дела. От моих изысканий. Несправедливо и жестоко. Я шёл по пути, который мог бы открыть тайны мироздания, но меня прервали. И вот я… здесь. В подвешенном состоянии. Ни жив, ни мёртв».
Алёна слушала, и её сердце сжималось от сочувствия. Она сама чувствовала себя непонятой, оторванной от своей прежней жизни. Он был таким же, только в тысячу раз несчастнее.
- Чем я могу помочь? - спросила она, и её собственный голос прозвучал жалко и слабо на фоне его могущественного присутствия.
«Ты уже помогаешь, дитя моё. Твой дух, твоя воля… они стали якорем для меня в этом мире. Но этого недостаточно». - Голос стал тише, доверительнее. «Чтобы вернуться, чтобы завершить то, что я начал, мне нужна плоть, новый сосуд».
Алёна замерла.
«Живое тело», - мягко объяснил Алексей, словно говоря о самом простом и естественном процессе. «Без него я останусь лишь эхом, тенью, неспособной воздействовать на мир. А сила, что я могу принести…» - В его словах зазвучала мечтательная нота. «Мы могли бы творить чудеса. Ты, с твоим пытливым умом, стала бы моей ученицей. Хранительницей настоящего знания. Вместе мы смогли бы вернуть этому месту его былое величие».
Он играл на струнах её души с виртуозностью мастера. Одиночество. Жажда знания. Желание обрести силу и цель. Всё это он видел в ней насквозь.
- Сосуд… -медленно повторила Алёна, и её взгляд невольно скользнул по своему собственному телу.
«Не бойся», - тут же успокоил её Голос, будто угадав её мгновенную, инстинктивную мысль. «Ты - проводник. Ключ. Твоя роль куда значительнее. Мы найдём другой сосуд. Подходящий. Достойный принять то, что я могу дать».
Он сделал паузу, и ледяное пятно перед ней словно бы приблизилось, стало плотнее.
«Но для этого мне нужна твоя помощь. Твоя воля. Готова ли ты, Алёна, стать моей правой рукой? Помочь мне вернуть то, что у меня отняли?»
Он не приказывал. Он предлагал. Просил. И в этом была самая страшная и самая сладкая ловушка. Она смотрела на дрожащую пустоту и видела не чудовище, а несправедливо обиженного гения, учителя, союзника. И себя - не жертву, а избранную сподвижницу.
- Я… я готова, -прошептала она.
Холод в подвале, казалось, на мгновение отступил, сменённый странным, леденящим душу теплом одобрения, хлынувшим из самого центра её сознания.
Глава 9. «Верни мою дочь!»
Присутствие Алексея стало для Алёны таким же естественным, как дыхание. Его Голос был теперь постоянным фоном в её сознании - советчиком, утешителем, единственным по-настоящему близким существом. Он открывал ей тайны «Стези», и её понимание магии росло, как сорняк после дождя - бурно и неуправляемо. Она уже не просто переписывала ритуалы; она чувствовала их, ощущала, как энергия дома и земли откликается на её призыв. И с каждым днём её собственная, скудная сила, как ей казалось, возрастала.
Именно в один из таких моментов, когда она ощущала прилив уверенности, Алексей обратился к ней с новой, пронзительной нотой в своём беззвучном голосе.
«Ты стала сильнее, дитя моё. Твоя воля закаляется. Но для того, чтобы выполнить главную задачу - обрести для меня сосуд, - тебе потребуется куда больше мощи. Больше, чем есть сейчас. И больше, чем могу дать я в этом своём… урезанном состоянии». - Он помолчал, давая ей осознать эту мысль.
«Есть и другая несправедливость, другая рана, что ждёт исцеления. Моя дочь… Мария». - Впервые в его безгранично спокойном голосе прозвучала подлинная, глубокая боль.
«Она ушла слишком молодой. Её дух, светлый и яркий, тоже заточён в этом мире, не имея покоя. Не имея пути». - В его словах была такая тоска, что у Алёны сжалось сердце. «Я не могу обрести свободу, зная, что она страдает».
Алёна мысленно представила её - ту самую девушку из своих снов. Незнакомку в старинном платье.
«Верни её, Алёна», - прошептал Голос, и в этом шёпоте была вся мольба отчаявшегося отца. «Верни мою дочь. Проведи обряд «Возвращения Угасшей Звезды». Её сила… её чистая, незапятнанная сила соединится с твоей. Удвоится. И этой объединённой мощи будет достаточно. Достаточно, чтобы разорвать оковы и для меня. Чтобы вернуть меня в мир живых. И тогда… тогда мы все обретём покой. И она, наконец, сможет упокоиться, зная, что её отец свободен».
Логика была безупречной. Он просил не ради себя, а ради дочери. Он предлагал ей не просто силу, а возможность исправить величайшую несправедливость, даровать покой страдающей душе. Сомнений не было. Как можно было отказать? Как можно было усомниться в столь ясном и благородном пути?
- Я сделаю это, - сказала Алёна, и её голос прозвучал твёрдо и ясно в тишине подвала. - Я верну её.
Волна леденящего одобрения, столь сильного, что у неё перехватило дыхание, окатила её. Это была не просто благодарность. Это было торжество.
«Приготовься», - прозвучал Голос, и теперь в нём вновь звучала вся его неумолимая сила. «Мы начинаем. Скоро моя Мария будет с нами. И ничто уже не сможет нас разлучить». Алёна кивнула, её глаза горели решимостью. Она не видела ловушки, не слышала двусмысленности в его последних словах. Она видела лишь цель - великую, благородную цель, ради которой стоило использовать всю свою растущую силу.
Глава 10. Потеря себя.
Ритуал «Возвращения Угасшей Звезды» был куда сложнее первого. Алёна провела много часов, очерчивая на полу подвала двойной круг - внешний для удержания энергии, внутренний для призыва. Свечи, травы, зеркала - всё было расставлено с предельной точностью, как учил Алексей. Он направлял её, его Голос был спокоен и уверен, вселяя в неё ту же уверенность. «Ты вернёшь ей голос, как когда-то вернула его мне», - говорил он, и Алёна, разжигая огонь в ритуальной чаше, чувствовала себя орудием высшей справедливости. В её воображении возникал образ: вот она, Мария, является в мире, подобно своему отцу - прекрасным, печальным духом, бесплотной, но говорящей тенью. Они будут вместе, три искателя истины, объединённые великой целью. Её сила и сила Марии сольются, и этого будет достаточно, чтобы освободить Алексея. Она думала о союзе, о помощи. Мысль о том, что «слияние» может быть буквальным, что «сосуд» может быть её собственным телом, даже не приходила ей в голову. Алексей тщательно обходил эту деталь, говоря о «единении воли».
Когда всё было готово, она встала в центр круга, в самое сердце ритуальной схемы. «Стезя» лежала у её ног.
- Призываю тебя, дух, разлучённый с миром по злой воле. Мария, дочь Алексея, я возвращаю тебя из забытья! - её голос, усиленный волей и верой, гремел под сводами. Воздух загудел. Свечи погасли разом, но чаша с огнём вспыхнула ослепительным зелёным пламенем. Из тьмы за пределами круга начало формироваться пятно - не холодное и пустое, как у Алексея, а тёплое, золотистое, словно рассветный свет. И тогда Голос Алексея, всегда звучавший лишь в её разуме, прозвучал снаружи, обращаясь к этому свету, властно и повелительно: « Войди в уготованную обитель, дитя моё! Прими дар плоти и крови!» У Алёны ёкнуло сердце. «Обитель? Плоть?» Успела ли она подумать, пронесся ли миг сомнения - но было поздно. Золотистый свет не остался за пределами круга. Он рванулся к ней. Не потоком, а сгустком, раскалённым и невесомым одновременно. Он вонзился ей в грудь.
И мир взорвался болью. Это была не физическая боль. Это было ощущение, будто её собственное «я» с силой вышвырнули на обочину её же сознания. В её уме, в её воспоминаниях, в её теле бушевал чужой вихрь. Она увидела чужие воспоминания - лес, старинное платье, лицо Алексея, молодым и строгим. Она услышала чужой смех. Она почувствовала чужую тоску.
«НЕТ»! - попыталась крикнуть она, но её голос был лишь слабым эхом в глубине черепа. Но её услышали.
«Тише, гостья», - прозвучал в её разуме новый голос. Молодой, мелодичный, но с безжалостными нотками. Голос Марии. «Этот дом всегда был моим. Это тело теперь будет служить мне. Ты выполнила свою роль. Благодарю».
Алёна отчаянно сопротивлялась, пытаясь вытолкнуть захватчика, вернуть контроль над руками, ногами, голосом. Но её воля, её «светлая, рациональная часть», как тонкая плёнка льда, треснула и рассыпалась под напором древнего, могучего духа. Её отбросило, заперев в самой дальней, тёмной камере её собственного разума. Её душа стала пленницей в теле, которое больше ей не принадлежало. Она могла лишь чувствовать. Чувствовать, как её руки поднимаются и гладят ткань её же платья с непривычным, чуждым любопытством. Чувствовать, как её губы растягиваются в улыбке, которой она никогда не улыбалась - надменной и холодной. И она своими ушами - или уже не своими? - услышала свой же голос, но с иными интонациями, твёрдыми и властными:
- Отец. Я дома.
Ледяное пятно пульсировало ликующим, торжествующим холодом.
- Добро пожаловать, дитя моё.
Глава 11. Пробуждение Марии.
Сознание приходило медленно, как поднимающееся тесто, заполняя собой каждую клеточку, каждый нерв этого нового, странного тела. Оно было… тесным. Ограниченным. Грубым. Но живым. О, Боги, живым! Мария ощущала ток крови, стук сердца, растяжение лёгких при вдохе. Дыхание. Она снова дышала. Она открыла глаза - глаза этой девушки, Алёны - и села на кровати. Движение вышло немного скованным, мышечная память ещё сопротивлялась, но её воля была сильнее. Она подошла к зеркалу. В тусклом стекле на неё смотрело бледное, искажённое отражение с тёмными провалами глаз и спутанными волосами. Не её лицо. Чужое. Простое. Но… годное. Уголки губ сами собой поползли вверх в надменной усмешке. «Спасибо, «гостья», - мысленно бросила она вглубь этого сознания, где томилась слабая вспышка чужого «я». «Ты стала достойным вместилищем».
Её мысли текли ясно и холодно. Отец. Он ждал. Его план сработал безупречно. Эта наивная душа, верившая в «союз» и «помощь», стала идеальным сосудом. Теперь у её отца есть руки, чтобы действовать, и голос, чтобы повелевать. И этими руками и этим голосом буду я, подумала Мария с гордостью.
Первым заметил перемены Николай Петрович. Он зашёл в библиотеку на следующий день после «возвращения», с новой папкой выписок из областного архива. Его лицо озарилось привычной приветливой улыбкой.
- Алёна, здравствуйте! Я кое-что нашёл про…- Он запнулся, встретив её взгляд. Это был не рассеянный, немного усталый взгляд библиотекарши, а пристальный, изучающий, холодный. Как будто она оценивала его - и находила не слишком стоящим.
- Николай Петрович, - Имя всплыло как подсказка откуда-то из глубины сознания. Голос был тем же, но интонации… интонации были другими. Чёткими, отточенными, без тени симпатии или заинтересованности. - Мне сейчас некогда. Отложите.
Она повернулась и ушла вглубь залов, её походка была странно плавной, почти скользящей, совсем не похожей на легкую походку Алёны. Учитель истории остался стоять с раскрытым ртом, папка в руке вдруг показалась ему нелепой и ненужной. «Что с ней?» - пронеслось в голове. «Может, поссорилась с кем?» - Но нет, в её поведении было нечто большее, чем просто дурное настроение, словно подменили человека.
Следующими были читатели. Пожилая Агафья, принесшая сдать книгу, робко протянула потрепанный том. Мария (в теле Алёны) взяла его, и резким движением швырнула книгу на полку с таким видом, будто делала одолжение.
- Всё? - спросила она, не глядя на старушку. Агафья, не сказав ни слова, поспешно ретировалась, на ходу крестясь.
Но самый вопиющий случай произошел с тётей Людой. Женщина, завидев фигуру у колодца, как обычно, окликнула её приветливо:
- Алёнушка! Я тебя с утра ждала! Молочко сегодня отменное, да и яичек свеженьких набрала.
Марья в теле Алёны медленно, с пренебрежением повернула голову. В её глазах читалась скука и легкое отвращение, будто она смотрела не на живого человека, а на назойливого слугу.
- Принеси, - холодно бросила она, не удостоив тётю Люду ни взгляда, ни благодарности. - И чтобы скорлупа была чистой. Мне не нужны твои грязные яйца.
Тётя Люда замерла с открытым ртом, словно не веря своим ушам. Эта резкая, высокомерная команда, этот тон, не терпящий возражений… Это была не Алёна.
- Алёна, милая, да ты как? - растерянно проговорила она, всматриваясь в осунувшееся лицо девушки. - Тебе нехорошо? Может, голова болит? Ты на себя не похожа…
- Ты слишком много позволяешь себе, женщина, - перебила её Марья, и её голос стал тише, но от этого лишь опаснее. - Не твоё дело - как я. Принеси то, что велено, и не докучай мне пустыми разговорами. Я не намерена тратить время на болтовню с прислугой.
Она развернулась с такой надменной грацией, какой у простой деревенской библиотекарши быть не могло, и ушла, не оглядываясь. Тётя Люда неподвижно стояла на пороге, и в её душе медленно расползалась не обида, а тяжёлая, леденящая душу тревога. «Да она совсем больная… Или бес в неё вселился», - прошептала она про себя, судорожно крестясь. - «Неужели Агафья права была и это дом так на неё влияет?» Та девушка, которая улыбалась её простой заботе, исчезла. А на её месте была другая. Чужая. И от этой чужой веяло таким холодом, что по коже бежали мурашки.
В деревне зашептались. Сначала тихо, потом всё громче. «Сглазили её, что ли?», «В доме том никому добра не бывает», «Словно бес в неё вселился». Николай Петрович, слушая эти разговоры, уже не отмахивался от них как от суеверий. Он смотрел на изменившуюся Алёну и впервые за долгие годы своих рациональных изысканий почувствовал ледяной укол необъяснимого мистического страха. Ему нравилась та, прежняя Алёна. А эта ходила теперь по библиотеке, смотрела на мир глазами Марии Омутовской, и в её глазах не было места ни симпатии, ни жалости. Только холодная решимость и воля к власти.
Глава 12. В поисках сосуда.
Мария с отвращением осознавала: мир за стенами родового гнезда изменился до неузнаваемости. Эти простолюдины - они больше не склоняли головы при её появлении, не спешили исполнить любое повеление. Напротив, её манеры вызывали у них лишь страх и отторжение. Деревенские шарахались от неё в сторону, старухи шептались за спиной, крестясь, а дети замирали, глядя на неё широкими испуганными глазами. Хуже всего был взгляд того учёного мужа - Николая Петровича. Его настороженный, изучающий взгляд которым он всякий раз смотрел ей во след . Этот человек
был опасен своей наблюдательностью.
«Нельзя так, - с досадой думала Мария, - нельзя отпугнуть дичь, ещё не начав охоту». Она с тоской вспоминала прежние времена, когда одно её слово заставляло людей
трепетать. Но теперь приходилось играть по новым, чужим правилам. Сжав зубы, Мария впервые ослабила свою власть над пленённым сознанием. Она не собиралась выпускать эту жалкую девчонку на свободу - лишь приоткрыла щель в темницу, где томилась Алёна.
«Слушай, „гостья“, - мысленно бросила она вглубь сознания, - твоё знание этого... нового мира мне потребуется. Эти люди - они не понимают моего обращения». Алёне ничего не оставалось, как поделиться с нейсвоими знаниями. Она не оставляла надежду, что ей удастся как-то избавиться от захватчицы.
Мария с внутренним омерзением начала перенимать манеры Алёны. Её гордая осанка сменилась более скромной позой, властный взгляд научился опускаться, а речь приобрела оттенки простодушия. Она заставляла себя улыбаться этим «мужикам» и «бабам», делать мелкие одолжения и даже благодарить за услуги. Каждое такое взаимодействие с внешним миром давалось ей с трудом. Она чувствовала себя актрисой, вынужденной играть унизительную роль. Но иного выхода не было - чтобы найти достойный сосуд для отца, нужно было сначала заслужить доверие этой черни.
- Простите, тётя Люда, - произнесла как-то Мария встретив её на улице, и голос её звучал надтреснуто, будто два человека говорили в унисон. - Я… я неважно себя чувствовала. Голова болела. Если молоко ещё есть… я буду благодарна.
Тётя Люда, хоть и с опаской, но кивнула. «Вот и хорошо, отошла девочка, - с облегчением подумала она. - Болезнь всё это, нервы». Деревенские понемногу перестали шарахаться. Мария с холодной улыбкой наблюдала за их доверчивостью. «Пусть думают, что я их прежняя библиотекарша, - думала она, - скоро вы все узнаете, кто здесь настоящая хозяйка». Но пока приходилось терпеть эту унизительную комедию - ради отца, ради их великой цели.
- Критерии ясны, - вещал Голос Алексея, и пустота в подвале колыхалась в такт его словам. - Сила. Здоровье. И… предрасположенность. Кровь, что помнит зов. Плоть, что не отторгнет мою сущность.
Мария, облачённая в тело Алёны, кивнула. Её собственное сознание, отточенное годами обучения и тёмных практик, сразу начало перебирать варианты.
Николай Петрович. Умен. Его знания о местной истории и оккультных традициях были бесценны. Его разум был бы идеальным инструментом. Но… он был слишком наблюдателен. Слишком умен. Риск сопротивления был велик.
Сергей, лесник. Молчаливый, угрюмый мужчина лет сорока, крепкий и жилистый. Физическая мощь - идеальная. Но связь с духами? Лесник, конечно, ближе к природе, но его дух был закалён в трудах и вероятно, слишком крепок для быстрого подчинения.
Парень из соседней деревни, Витя. Потомок старого рода конюшенных, тех, что знали заговоры на скотину. В его крови могла тлеть искра наследия. Молод, здоров. Но был ли он достаточно силён духом, чтобы выдержать вселение?
Мария, пользуясь своим «новым» обликом, начала осторожную разведку. Заходила в гости к тёте Люде, расспрашивала о людях. Задавала Николаю Петровичу вопросы о местных жителях, потомков тех, что жили в деревне еще при Омутовских. Всё это она проделывала с внутренним омерзением, заставляя себя улыбаться этим «простолюдинам». Но игра была необходима.
Внутри, в темнице собственного разума, Алёна с ужасом наблюдала за этим. Она видела, как Мария изучает Николая Петровича, как оценивающим взглядом окидывает крепкое сложение лесника Сергея. И впервые с момента заточения её собственная, запертая воля, сжатая в крошечный комок отчаяния, стала собираться с силами. Она видела цель. И теперь ей нужно было найти способ предупредить их. Но как, будучи лишь эхом в собственной голове?
Глава 13. Последний ритуал.
Воздух в Омутово стал тяжёлым и сладковатым, пахнущим, как прокисший мёд. Сперва никто не придал этому значения, списав на осеннее ненастье. Но вскоре странности посыпались одна за другой. Крапива и лопухи у заборов поникли и почернели, будто их опалило невидимым огнём. Куры перестали нестись, а корова тёти Люды, всегда такая спокойная, мычала по ночам, бешено вращая глазами. А ночи… ночи стали кошмарными. Люди просыпались в холодном поту, не в силах вспомнить сон, с чувством ужаса, от которого немело сердце.
Марья, под личиной «оклемавшейся» Алёны, наблюдала за этим с холодным удовлетворением. Отголоски прошедшего обряда просачивались в мир, отравляя его. Она знала, что времени осталось мало. Деревенское терпение не безгранично, и скоро страх сменится гневом.
В своём тайном кабинете-подвале она готовилась. Ритуал вселения требовал не только силы воли, но и физических компонентов. Она собирала их с маниакальной тщательностью: землю с могилы первого Омутовского, выкопанную в полночь; воск от свечи, что горела в подвале в ночь её смерти; железный гвоздь, пролежавший под порогом сто лет. Каждый предмет был заряжен памятью и болью этого места. «Стезя Огненного Духа» лежала на столе, раскрытая на странице с изображением сложной спирали - схемой переноса души.
Николай Петрович не мог не заметить изменений. Как историк, он видел закономерности. Как краевед, помнил старые записи. В архиве он когда-то наткнулся на пожелтевший листок с описанием «знамений, предшествующих великому деянию тёмных сил»: увядание растений, мор скота, кошмары у жителей. Тогда он счёл это суеверной чепухой. Теперь же, глядя на почерневшие листья и испуганные лица соседей, он чувствовал ледяную руку на спине.
В глубине души он догадывался, Алёна - или то, что притворялось ею, - готовило что-то ужасное. Что-то, что могло погубить всю деревню. В его памяти всплыли обрывки знаний о защитных оберегах: о «слезе Богородицы» - растении растущем на северных склонах оврагов, о старых железных подковах, закопанных под порогом. Он решил действовать. После заката, с фонарём в дрожащей руке, он отправился к старой кузне, надеясь найти там хоть что-то, что могло бы помочь.
Мария, чьё восприятие было обострено до предела предстоящим ритуалом, почувствовала его тревогу и его решимость. Он стал угрозой. Угрозой, которую нужно было нейтрализовать. И она знала, как это сделать. Когда ничего не нашедший, Николай Петрович, возвращался от кузни, она вышла ему навстречу. На её лице играла мастерски сыгранная смесь страха и возбуждения.
- Николай Петрович!
Учитель обернулся и увидел Алёну. Она выглядела взволнованной, её глаза блестели, а пальцы нервно теребили край кофты. Казалось, она вот-вот подпрыгнет от нетерпения.
- Я должна вам кое-что показать! В подвале. Вы не поверите! - её голос дрожал от искусно подобранной смеси страха и восторга. Он насторожился. Всё в нём кричало об опасности. Но что-то в её возбуждении было таким... искренним. Таким, каким он сам чувствовал себя, находя старую карту или неизвестную запись.
- Я... хотела передвинуть старый шкаф, ну тот, что стоит в углу с периодикой, - она заговорила быстро, слова путались, вырываясь наружу. - И там оказалась дверь! Совсем
незаметная! А ключ... ключ висел за той старой картиной, помните? Я её поправить хотела... И я спустилась... Николай Петрович, там... там целая комната! В подвале!
Она схватила его за рукав, и в её глазах горел такой неподдельный огонь открытия, что его собственная учёная душа не могла не откликнуться.
- Там книги! - прошептала она, широко раскрыв глаза. - Десятки, сотни книг! Старые, в кожаных переплётах. И рукописи, и какие-то бумаги... Я не всё разглядела,
испугалась одна. Но я видела фамилию - Омутовский! Мне показалось, это настоящий клад... для ваших исследований.
Сердце Николая Петровича ёкнуло. «Омутовский» - это было то самое слово, что заставляло его часами сидеть в архивах. Все его опасения, вся тревога мгновенно померкли перед ослепительной перспективой. Личный архив Омутовских! Не передаваемые, сто раз изменённые легенды, а документальные свидетельства! Возможность наконец отделить правду от вымысла. Исследовательский дух в нём вспыхнул с новой силой, затмив голос разума. Возможно, её странное поведение последних дней было просто следствием этого шока, этого открытия.
- Покажите, - хрипло, с внезапно пересохшим горлом, сказал он, и в его глазах загорелся тот самый азарт, на который она и рассчитывала.
Она повела его в библиотеку, к зловещей двери, мимо которой он, краевед, много лет проходил, даже не подозревая о её существовании. Замок скрипнул, и на них пахнуло
знакомым ей, но смертельно опасным для него холодом и запахом древней бумаги.
- Здесь, - она указала вглубь подвала, где в полумраке мерцали свечи, будто ожидая их. - Эта комната похожа на старый кабинет хозяина. Там в углу сундуки с грудами книг. Я побоялась идти туда дальше.
Николай Петрович сделал шаг вперёд... и замер. Его глаза расширились. В слабом свете, падающем из библиотеки, он увидел их - стеллажи, ломящиеся от фолиантов в
кожаных переплётах, груды рукописей на столах, странные приборы на полках. Это было больше, чем он мог себе представить.
- Боже правый... - вырвалось у него. Все его подозрения, вся осторожность мгновенно испарились перед этим зрелищем. Исследовательский азарт захлестнул его с головой. - Это же... это невероятно!
Он, не помня себя, шагнул вперёд, вглубь подвала, его руки сами потянулись к ближайшему фолианту. В этот миг он был готов простить "Алёне" все её странности - ведь именно она подарила ему это открытие. Внезапно дверь с оглушительным грохотом захлопнулась. Резкий звук заставил его вздрогнуть и обернуться. И он увидел... Ту же Алёну. Но теперь её лицо было искажено совершенно иной гримасой - холодной, торжествующей улыбкой. В её руке, освещённой дрожащим светом свечей, блеснул
длинный ржавый гвоздь.
- Спасибо, что пришли, учёный муж, - прошипела она, и голос её звучал чуждо, принадлежа другой эпохе, другой женщине. - Ваша кровь, ваша связь с этой землёй... вы
станете идеальным сосудом для обряда. Отец будет доволен.
Николай Петрович отшатнулся, но было поздно. Из глубины подвала на него надвинулось леденящее пятно - та самая пустота, что когда-то была Алексеем Омутовским. Оно пульсировало в такт нарастающему гулу, заполняющему подвал. Последнее, что увидел Николай Петрович, прежде чем тьма поглотила его, - это холодное железо, вонзающееся ему в ладонь, и торжествующий взгляд Марии, наблюдающей за ним глазами Алёны.
Глава 14. Голос изнутри.
Подвал превратился в сердце тьмы. Воздух гудел от сконцентрированной мощи, пламя свечей не колыхалось, застыв в неестественно вытянутых языках. На полу, в центре сложной спирали, вычерченной мелом и чем-то тёмным и липким, лежал бесчувственный Николай Петрович. Его лицо было бледным, а на ладони зияла рваная рана - источник крови для обряда. Мария, стоя над ним, была сосредоточена до предела. Это был не тот простой ритуал подселения, что когда-то провела наивная Алёна. «Возвращение Властелина», описанное в «Стезе», требовало не просто открыть дверь для духа, а насильно вырвать прежнего хозяина и сжечь его сущность дотла, освобождая «сосуд» для нового владельца. Это была работа, требующая абсолютной точности и колоссальной силы.
- Теперь, дочь моя, - пронизывающий холод голоса Алексея был твёрдым, как сталь. – Верни меня в мир живых. А после… после мы навсегда избавим тебя от этой назойливой гостьи.
Мария подняла руки, и слова древнего заклятья полились с её губ, тяжёлые и неумолимые, как погребальный звон. Каждое слово вплеталось в энергетическую сеть, опутывающую тело учителя, вытягивая из него серебристую сущность - его душу. Николай Петрович бессознательно застонал, его пальцы дёрнулись. И в этот миг, когда воля Марии была напряжена до предела и целиком обращена вовне, в самой глубине, за железными засовами её власти, пошатнулась одна скоба. Алёна, задавленная, почти угасшая, увидела щель. Не мыслью, не разумом – инстинктом самосохранения. Она увидела муку Николая Петровича, ощутила леденящую ненависть Алексея и торжествующую жестокость Марии. И этого хватило.
Она не крикнула. Не стала бороться за контроль. Её воля была слишком слаба для этого. Вместо этого она, как умирающий, судорожно сжавший руку врага, сделала единственное, что могла - она дёрнула.
Это было крошечное, невидимое движение в самом механизме произнесения заклинания. Никто не услышал разницы. Но в тот миг, когда Мария должна была произнести ключевое слово «alligare» - «соединить», её губы, на долю миллисекунды подчиняясь чужому импульсу, исказили его в «alegare» - «отречься».
Эффект был мгновенным и катастрофическим. Энергетическая спираль, закручивавшаяся для переноса духа Алексея в приготовленную плоть, не сомкнулась. Она рванулась в обратную сторону. Ледяное пятно, бывшее колдуном, не двинулось к телу Николая Петровича, а вместо этого начало стремительно расползаться, как дым на ветру. Это был безвозвратный поток в небытие, гибельный вихрь, созданный самим искажённым заклинанием.
- НЕТ! - взревел Голос, но в нём уже не было власти, лишь животный, панический ужас. - МАРИЯ!
Он инстинктивно ухватился за единственную близкую родственную душу, за свою дочь, чей дух был проводником ритуала. Цепкая тьма, рождённая словом «отречься», обернулась и вокруг неё. Мария почувствовала, как её вырывают из тела Алёны с силой, против которой она была бессильна. Невыразимый ужас исказил её лицо. Она успела кинуть последний взгляд на расплывающееся пятно отца - и затем не стало их обоих. Ледяной холод и бархатный Голос исчезли, поглощённые пустотой, из которой нет возврата.
В подвале воцарилась оглушительная тишина. Свечи погасли. Единственным светом была тусклая полоска под дверью. На полу, в кромешной тьме, лежали два тела. Алёна и Николай Петрович. Ни движения, ни звука. А на каменной плите, где ещё несколько минут назад лежала «Стезя Огненного Духа», зияла лишь горстка серого пепла. Книга, бывшая сердцем тьмы этого дома, обратилась в прах, унесённая в небытие своими последними хозяевами.
Эпилог
Прошёл месяц. Деревня Омутово медленно, но верно возвращалась к жизни. Тяжёлый, сладковатый запах рассеялся, уступив место обычным осенним ароматам влажной земли
и дымка из печных труб. Крапива и лопухи, хоть и поникшие, дали новые побеги. Корова тёти Люды снова доилась, а куры неслись, словно и не было тех странных, тревожных дней. Кошмары отступили, оставшись лишь в виде смутных, неприятных воспоминаний, о которых не любили говорить.
Николай Петрович стал завсегдатаем библиотеки. Вернее, её подвала. Открытие архива Омутовских стало для него величайшим даром судьбы. Он проводил там часы, разбирая
пожелтевшие рукописи, изучая старинные фолианты. События той роковой ночи стёрлись из его памяти совершенно. Он искренне верил, что, спустившись в подвал, поскользнулся, упал, поранил руку о торчащий гвоздь и от потери крови потерял сознание.
И ещё… он стал чаще обращать внимание на Алёну. На ту самую, настоящую Алёну, которая вернулась - тихую, немного грустную, но невероятно отзывчивую. Он видел в её глазах какую-то глубокую, непрожитую боль, и это вызывало в нём желание защитить её, окружить заботой. Он начал за ней ухаживать - робко, неуклюже, принося то яблоки из своего сада, то новую книгу по краеведению. И, к его удивлению и радости, она не отталкивала его. В её улыбке, в её спокойном внимании к его рассказам он находил тихую гавань.
Алёна… Алёна помнила всё. Каждую секунду. Каждое слово. Каждый миг отчаяния в темнице собственного сознания. Она продолжала работать в библиотеке, но в подвал теперь спускалась с тяжелым сердцем. Она помогала Николаю Петровичу с архивом, и её пальцы иногда дрожали, когда она брала в руки книги, от которых когда-то исходило зловещее тепло.
И бывали ночи. Особые лунные ночи, когда серебристый свет заливал её комнату, словно призывая кого-то. Тогда её охватывала странная, ноющая тоска. Тоска не по дому, не по прошлой жизни, а по чему-то иному. По шепоту страниц, который она когда-то понимала. По ощущению тёмной, безграничной силы, что когда-то текла в её жилах. По
утраченным возможностям, манящим и жутким. Но она тут же гнала эти мысли прочь, с силой сжимая кулаки. Она смотрела на спящую деревню за окном, на тёмный силуэт дома Николая Петровича, и холодный ужас пробирал её до костей. Она представляла, каким был бы мир сейчас, если бы ей не удалось совершить тот крошечный, отчаянный рывок. Не было бы её, лишь оболочка для тёмной силы. Не было бы Николая Петровича, чьё тело и душа были бы стёрты и заменены древним злом.
Она делала глубокий вдох, чувствуя вкус обычного, чистого воздуха. Нет. Та сила, то знание - это была не возможность. Это была ловушка. И ей чудом, удалось из неё вырваться. И этот мир, тихий, простой и лишённый магии, с человеком, который смотрел на неё с теплотой, а не с холодным расчётом, был единственным миром, в котором она хотела жить. Она закрывала окно, гася зов луны, и ложилась спать, слушая привычный, успокаивающий скрип старого дома, который наконец-то обрёл покой.