Серое небо висело над трущобами, будто наложили на город свинцовую крышу.
Ветер гулял между перекошенными строениями, пробираясь в щели, заставляя крыши из металлопрофиля дрожать и скрипеть, а людей — кутаться в свои тряпки поплотнее. Пахло землёй, сыростью, тухлой капустой и дымом от чьей-то печки.
И тут, нарушая обычную сонную мрачность улицы, из одной подворотни вылетела странная парочка — но для местных знакомая и, надо признать, вполне органичная.
Паренёк, худой, но быстрый, и девчонка — маленькая, лохматая, с вечной ухмылкой. Они неслись так, будто за ними гнался гримм, а впереди них с визгом прорывалась огромная серая крыса, несущаяся как безумная.
— Картон! — крикнула девчонка, обернувшись. В руках у неё была палка с приделанной к концу сеткой. — Шустрее давай!
— Лапша! — огрызнулся он, размахивая своей заострённой палкой. — Ты лучше на дорогу смотри!
— Да я и так… ой!
Она не успела договорить — и со всего маху впечаталась в грузного, лысого мужика в выцветшем комбинезоне. Тот нёс деревянный ящик и теперь выпавшие огурцы покатились по улице. Мужик упал прямо на задницу, а девчонка рухнула рядом.
— Ой, блин… простите! — вскрикнула она, отползая назад.
— Лапша! — рявкнул мужик, узнавая мелкую, — ах ты мелкая…
Он начал подниматься, глаза налились злобой.
Но Картон не стал ждать продолжения: схватил Лапшу за капюшон и дёрнул вверх.
— Извините, сэр! — крикнул он быстро.
И они сорвались дальше, пока грузный «сэр» осыпал их всеми словами, что знал, а огурцы катились в грязь.
Дальше — ещё один преградивший дорогу работяга, ещё грязнее и лохматее, в рваной одежде, тащивший ящик пустых стеклянных бутылок.
— Да вы задолбали уже тут бегать! — взвыл он, прижимая свой ящик к груди, словно спасая сокровище.
Лапша и Картон проскочили под его локтем, не сбавляя темпа. Крыса мчалась впереди всё так же отчаянно, визжа и петляя.
Картон метнул палку, рассчитывая попасть — но промахнулся и его "копьё" с хрустом пробило стену ближайшего домишки из гипсокартона.
— Какого черта?! Кто это сделал?! — донёсся возмущённый крик изнутри.
Но дети уже свернули за угол, оставив позади возмущения, грохот и стеклянный звон.
Крыса метнулась к дыре под старым забором — узкой, почти незаметной среди досок и мусора. Ещё мгновение — и она бы исчезла. Но Лапша, собравшись, подпрыгнула во весь рост.
Прыгнула — и не прогадала.
— Ага! — воскликнула она, накрывая крысу сеткой в последний момент.
Грызун визжал, бился, пытался вырваться. Картон подбежал и, не раздумывая, наступил на неё. Один раз. Второй. Третий — пока визг не стих.
— Хорош! — возмутилась Лапша, поднимая голову. — А то раздавишь в труху!
Картон отступил, тяжело дыша, и кивнул. Девчонка аккуратно подняла зверька внутри сетки, положила палку на плечо, словно несла не крысу, а трофей охотника.
И они пошли обратно, довольные своей добычей.
По дороге люди подшучивали, кто улыбаясь, кто ворчливо:
— Лапша, ты прямо настоящая охотница!
— Да-а-а, того и гляди, то когда-нибудь и на гримм так же пойдёшь!
Девчонка расправила плечи и выпятила грудь:
— Хе-хе! Я когда вырасту, точно стану охотницей!
Толпа засмеялась. Кто-то покачал головой, кто-то тихо хмыкнул. Но её это ничуть не смущало.
Картон шёл рядом, задумчивый и слегка отрешённый.
— Эй, — Лапша ткнула его локтем. — Картон, ты чего такой кислый?
— Да вот думаю, сколько нам Леди Чао даст за эту крысу.
— Да минимум пятьдесят лиен! — уверенно сказала Лапша. — Купим ещё чего поесть!
— Нам надо ещё хотя бы три крысы, — вздохнул Картон. — Тогда что-то нормальное купим... или отложим на потом.
— Поймаем! — Лапша аж подпрыгнула. — Ты только клювом не щёлкай!
Они прошли мимо мусорщиков, что волокли мешки со всем, что хотя имело бы какую-то ценность из огромной ямы, куда каждый час сбрасывали мусор из мегаблоков столицы.
Мимо рабочих из самопальных мастерских, пахнущих краской.
Мимо фермеров, что выращивали что-то на крошечных участках земли между бараками.
Среди всех этих шумных, грязных, но полных жизни трущоб двое мелких сорванцов смотрелись так, будто всегда тут были.
Но они явно не собирались оставаться здесь надолго.
***
Закусочная Леди Чао была одним из тех странных мест, которые в трущобах держались уже столько лет, что казалось — стояла тут всегда. Выпирающая крыша из металлопрофиля, стены из сколоченных листов гипсокартона, запах жареного масла, дешёвых специй и чего-то ещё…
Картон и Лапша стояли перед прилавком, а за ним — сама Чао. Смуглая, поджарая, лет двадцати пяти, с мускулами, будто на статуе, созданной настоящим мастером. На правом плече — татуировка: штурмовая винтовка, обвитая змеёй. На голове — красная бандана, на теле — чёрная майка и рваные джинсы, поверх которых висел удивительно чистый белый фартук, нелепо аккуратный для этого места.
Перед ней — корзина с добытыми детьми крысами.
Чао покачала головой:
— Ну что же… в принципе неплохо. Но какие-то они у вас все расплющенные. Надо было поаккуратнее...
— Ой, Чао, да хорош уже! — возмутилась Лапша, уперев руки в бока. — Мы что, должны были их живыми тебе принести?!
Чао хмыкнула, а затем махнула рукой:
— Ладно уж, уговорили… — она сунула им несколько мятых бумажек. — Только сразу всё не тратьте.
Лапша радостно схватила деньги и, даже не дожидаясь Картонa, уже на ходу стала их пересчитывать, будто боялась, что купюры испарятся сами собой.
Чао тем временем положила одну из крыс на разделочную доску, взяла нож, блеснувший в тусклом свете лампы.
— Берегите себя, охотнички! — сказала она, не глядя.
Снаружи, когда ветер ударил в лицо и шум улиц снова накрыл их, Картон сказал:
— Ладно. Возьмём галеты за шестьдесят. Пока что хватит.
Лапша посмотрела на него… как-то так, будто хотела сказать что-то, но сдержалась.
— Ты что-то хотела сказать? — спросил он.
— Да нет, ничего...
Они пошли дальше, между рядами навесов, бараков и людей, которые вечно куда-то тащили свои узлы. Наконец добрались до местного магазина — точнее, сооружения из профлистов и гипсокартона, на котором мелом было выведено слово «ТОВАРЫ».
За стойкой стоял здоровенный лысый мужчина — чернокожий, плечистый, в грязноватом синем комбинезоне. На стойке перед ним лежали обрез и мачете — не ради красоты, а как часть местной "культуры торговли".
Он смерил детей взглядом:
— Ну? Чего вам надобно, шпандюки? Бесплатно я вам в этот раз ничего не дам!
— Эй! — возмутилась Лапша, достав бумажки. — У нас вообще-то деньги есть!
— Да ладно… — буркнул он, будто не верил своим глазам.
Картон сделал шаг вперёд:
— Сэр, дайте нам галеты. — Он аккуратно положил на стойку мятый полтинник и две пятёрки.
Мужчина взял купюры, поднёс к свету, хмыкнул:
— Вроде бы как даже настоящие… Ладно, хрен с вами!
Он развернулся:
— Тимми! Принеси галеты! Одну упаковку!
Из тёмного прохода показался пацан примерно их возраста — худой, в грязной майке. Он принёс прозрачную упаковку галет: два ряда квадратных тонких печенек в пластиковой упаковке под целлофаном, также на ней был крупно указан вес.
430 грамм.
Дешевизна чувствовалась во всём — от вида до хруста пластика.
Лапша тут же взяла упаковку к себе.
— Это всё? — спросил мужчина.
Картон кивнул:
— Да, это всё. Пошли, Лапша!
— А? А, да… — она оторвалась от витрины.
Картон заметил её взгляд. Она смотрела на бумажные изображения с консервами, колбасой, сосисками, а на сверкающие упаковки быстрозавариваемой лапши она пялилась, как на настоящие сокровища.
Глаза у неё блестели так, будто она стояла перед витриной богатейшего магазина Среднего города.
Картон это тоже увидел… и почувствовал внутри знакомый укол. Но он подавил его. Сжал кулак. Взял Лапшу за руку.
— Пойдём, — тихо сказал он.
И, отвернувшись от разноцветных бумажек, потянул её прочь.
"В другой раз… обязательно... Но пока надо держать про запас. На всякий пожарный."
И они снова растворились в трущобной толпе, такой же суматошной, шумной и живой, как и всегда.
***
Здание, куда они вошли, выбивалось из трущоб словно гость из другого мира.
Серое, бетонное, массивное — таких здесь было всего несколько штук.
И все они принадлежали правительству.
Над ним развевался флаг с гербом Вэйла.
Внутри ощущался запах хлорки.
Люди стояли в аккуратной очереди, непривычно тихие и собранные, впрочем объяснение было простое.
У стены маячили вооружённые солдаты с винтовками за плечом, щитами и дубинками в руках, а защищены они были бронежилетами с высоким воротником, наручами и поножами, а также касками с противогазами.
За порядком тут следили жёстко, так что даже самые буйные и отбитые местные вели себя как говорится тихо и стандартно.
Другие солдаты - явно срочники - в простых выцветших униформах раздавали пятилитровые бутылки очищенной воды — прозрачной, как стекло, что было настоящей роскошью для данных мест, пока этим вопросом не занялось государство.
Картону вручили тяжёлую пластиковую бутыль. Он едва удержал её, перехватил поудобнее и сжал зубы. Лапша стояла рядом со своей пачкой галет, небрежно, но с тем самым выражением, полным внутреннего огонька.
Выйдя наружу, они повернули на запад. Ветер с океана был прохладный и пах чем-то солёным. Девчонка шла легко, покачивая галетами, а Картон нёс воду обеими руками — медленно и аккуратно, как будто это был мешок с золотом.
Скоро вдалеке показались деревянные причалы старой гавани.
Порт был почти мёртвым — или, вернее, полуживым, как и всё в трущобах. Настоящие Мегаверфи находились у Мегаблоков, где бесперебойно прибывали, загружали и разгружали контейнеровозы размером с многоэтажки. А тут стирали одежду, мылись, кто-то удил рыбу, кто-то даже бросал сети. Люди сидели на краю потрескавшихся бетонных причалов, свесив ноги в мутную воду, болтали, ругались, смеялись.
Но у Картонa и Лапши было своё, особенное место.
У самого дальнего пирса, почти у стены Внешнего города, к торчащей из бетона загнутой арматуре с задней стороны причала подальше от чужих глаз была привязана их лодка — простая, деревянная и старая, но очень уютная. В ней как раз и жили двое подростков, натянув сверху брезент, защищавший внутренности от дождя и ветра.
Лапша подошла к бетонному краю, ловко взялась за свисающую верёвку и ловко спустилась. Под ногами заскрипели старые, но надёжные доски. Она выпрямилась и подняла руки вверх.
— Давай!
Картон аккуратно опустил бутылку вниз и девчонка поймала её, кое-как удержав, хоть и упав на колени от тяжести. Затем и он сам соскользнул по верёвке вниз и приземлился на лодку.
Первым делом — к воде.
Картон нагнулся через левый борт, зачерпнул ладонями и умылся. Холодная вода ударила в лицо, пробрав до костей. Он шумно фыркнул и тут же высморкался за борт — быстро, по-уличному.
Лапша сделала то же самое со своей стороны, за правым бортом: утерла лицо и шею, потом достала полотенце, сушившееся на поставленных под углом вёслах — серое, малость засаленное по краям, но всё же более-менее чистое. Протёрла лицо, руки, шею, передала его парню.
Картон вытерся, свернул полотенце и положил обратно.
— Фух! — Лапша плюхнулась на скамейку, с облегчением выдохнув. — Ну и денёк! Крыс наловили! Денег подзаработали!
— Ага, хорошо поработали... — ответил он и лёгкая улыбка мелькнула на его лице. — Ладно! Давай рыбу половим на ужин.
Они отвязали верёвку и лодка медленно отошла от пирса, качаясь на волнах. Картон взялся за вёсла и привычными движениями переместил их подальше, туда, где вода была почище, а шум гавани слышался приглушённо, только ветер свистел из-за массивной бетонной стены.
Удочки у них были простые: две палки, леска, крючки и простая пластиковая банка, где копошились червяки.
Лапша открыла её, поморщилась, нацепила одного на крючок.
Они забросили леску… и наступила та редкая для трущоб тишина, которая бывает только на воде. Ветер шелестел брезентом, лодка покачивалась, вода плескалась о борта.
Они сидели рядом, молчали и ждали...
Хотя бы что-то — одну рыбёшку, две — всё равно хватит.
Лишь бы было что-то, что можно приготовить и поесть.
И эта тишина, странная, но спокойная, была, возможно, единственным настоящим отдыхом, который им изредка выпадал.
***
Лодка медленно покачивалась на воде, как старая люлька, а их удочки тихо звенели лесками на ветру.
Молчание тянулось долго — слишком долго для Лапши.
Она дёрнула ногой, посопела и наконец не выдержала:
— Слышь, Картон!
— Ммм? — спросил он, не отводя взгляда от воды.
— Я хочу рассказать тебе свой самый главный секрет!
Он лениво приподнял бровь:
— Ну-у-у… давай, говори.
Лапша прищурилась серьёзно-серьёзно.
— Ты только никому не рассказывай об этом, ясно?
— Ага...
— Поклянись!
Он вздохнул, но поднял руку.
— Клянусь...
— Хорошо! — она втянула воздуха побольше и задержала дыхание, будто собиралась раскрыть секретнейшую тайну мира, а затем начала, — Слушай! На самом деле - я из семьи охотников!
Картон чуть-чуть улыбнулся уголками губ, почти не заметно:
— Да ладно?
— Да-а-а! — уверенно кивнула девочка. — Просто… в детстве, когда мои родители были на задании и сражались с гримм, я отправилась в плавание с острова Патч. Но начался шторм! Большой такой и мощный! Лодку переворачивало, я чуть было не утонула, а затем ветром меня унесло сюда! Вот так я здесь и оказалась!
— Во как… — спокойно ответил Картон, закрепляя удочку и вытаскивая из сумки смятую газету.
Лапша не заметила сарказма — или сделала вид, что не заметила.
— Это вот поэтому, когда мы с тобой встретились, у меня уже была эта лодка! — она постучала по борту. — Это моя! Вообще-то я тебе позволяю здесь жить, ясно?
— Да-да, ясно-ясно...
Она зажмурилась и запрокинула голову, будто вспоминала далёкое-предалёкое золотое детство...
— А ещё… пока я жила с родителями… у нас был огромный-преогромный особняк! А ещё слуги! Толпы слуг! Мраморные полы блестели как зеркала! И я каждый день носила красивые-прекрасивые платья! Такие пышные и яркие, как в том журнале у леди Чао! И у нас регулярно были завтрак, обед, ужин — ой, ну прямо праздник каждый день! И игры эти, как их там, виртуальные которые! Такие классные, что прямо ваще!
Картон молча химичил с газетой, делая с ней что-то.
— Понятно...
— А ещё меня тренировали как охотницу! — продолжала Лапша. — Поэтому я вообще-то могу навалять кому угодно! И гримм тоже, вот! Да и вообще… ты меня слушаешь?
— Да-да-да…
Она вдохнула поглубже и продолжила говорить так эмоционально и захватывающе, что у неё аж самой глаза заблестели, в то время как ветер завывал, а Картон молча слушал её.
Под конец она сказала:
— Во-о-от… так что теперь-то ты понимаешь, что я вообще-то самая настоящая принцесса?
В этот момент Картон повернулся.
Он закончил мастерить из газеты лёгкую, смешную, но аккуратно сложенную «корону» и молча надел её девочке на голову.
— С днём рождения, Ваше Величество!
Лапша замерла.
Улыбка, которой она всегда прикрывалась, дрогнула. Губы поджались. Ресницы затрепетали, она резко отвернулась к морю и спрятала лицо в коленях.
— Эй… — Картон наклонился. — Ну хорош, Лапша! Я тебе верю, правда!
Она всхлипнула тихо-тихо, будто не хотела, чтобы хоть кто-то услышал.
Картон протянул руку и погладил её по голове и плечам — аккуратно, не навязчиво. Она дрожала, но не отодвинулась.
— Для меня, — сказал он тихо и с заботой, — ты всегда будешь принцессой! Ты же знаешь это...
Море слегка покачивало лодку, ветер шелестел брезентом и трепетал волосы, а маленькая, упрямая, шумная Лапша, которая никому на свете не позволяла видеть её слабость, сидела в лодке с бумажной короной на голове и тихо плакала под давящим свинцовым небом, пока волны мягко ударялись о борт...