Мысленно я прикусил язык, как делал это в прошлой жизни, когда реставрировал картины.

Не знаю почему, но это всегда помогало мне сконцентрироваться. Внешне же ничего не менялось. Я отвёл взгляд от полотна и посмотрел в зеркало: двадцатилетний парень в тёмном фартуке сидел за мольбертом, ровный, спокойный, абсолютно лишённый каких-либо эмоций. На лице — ни одной тени, ни одного мускула, который бы говорил, что внутри него что-то происходит.

У этого тела своя плохая история. И именно в него я попал. Человек, который всю прошлую жизнь прожил на эмоциях… и из-за них же умер. Но сейчас это лирика.

Главное — тот самый кайф, который ждёт меня, когда я сделаю последние два мазка.

«Да улыбнись ты хоть чуть-чуть», — пытаюсь мысленно подбодрить себя и напрягаю мышцы лица. И да, у меня получается изобразить подобие улыбки, но это не эмоция. Это просто движение, которое я заставил тело выполнить. Настоящей реакции тут нет. Настоящей эмоции тоже. Эйфория внутри — огромная, живая, теплая — а тело будто не понимает, что с ней делать.

Очень странное существование: можешь управлять каждым движением, но никак не можешь проявить хотя бы крупицу того, что чувствуешь. Я слышал о болезнях, когда люди теряют эмоциональность, но не думал, что можно жить так — с эмоциями в голове, но снаружи быть каменной статуей.

Ладно, нечего растягивать. Пора заканчивать.

Я макнул кисточку в раствор, смыл старую краску и подобрал на палитре тот самый оттенок, который идеально ляжет на трещину. Цвет не должен выбиваться, он должен вернуться картине её прежний вид. Кстати, эта безэмоциональность иногда играет на руку — ошибок становится меньше, когда тело работает как чёткий механизм.

Вот она — заносится рука. Последний мазок. Кайф. Вот он, кайф. Он сейчас будет. И это тело наконец превратится из чёртовой каменной горгульи хотя бы в сияющего парня. Потому что уже надоело смотреть на ровное, пустое выражение лица. Я даже не могу сказать, выглядит ли оно хмурым или нет. Но тело, похоже, чувствует моё предвкушение: в пальцах всё-таки появилась лёгкая дрожь. Значит, эмоции есть — глубоко внутри, слабые, рваные, но есть.

Эта стенка между мной и телом никак не рушится, хотя я уже много раз получал тот самый всплеск, который жду сейчас. Мазок завершён.

О, да...

О, нет...

Художник, похоже, был очень хмурым человеком. Я повернулся в зеркало и увидел странное выражение — будто французский бульдог посмотрел на себя в понедельник утром. Губы опустились, взгляд стал тяжёлым, и мысли — такими же тяжёлыми. Мой дар работает максимально странно.

Как? Очень просто. Когда я завершаю реставрацию предмета, я получаю эмоции и характер человека, который вложил в него часть своей души. И тогда тело наконец может показывать эти эмоции. Но если попадается такой вот хмурый тип, то и я сам становлюсь хмурее тучи.

Зато теперь я могу нарисовать картину от нуля до конца. Нет, конечно, реставраторы и так художники — и по дереву работают, и по камню, и по живописи. Но полноценным художником назвать реставратора всё равно не всегда можно. Тут нужна муза, вдохновение, умение видеть то, что не видно обычному глазу.

А я, мать его, ещё и ослеп.

Это побочка. Пришла ровно в тот момент, когда я в последний раз видел своё лицо в зеркале. Нет, не полная темнота — просто всё размазано. Но что это сейчас у меня — близорукость или дальнозоркость — непонятно. Можно было бы попробовать взять очки, но они в другой комнате мастерской. А я боюсь, что разобью себе голову, пока туда доберусь. С пола я так и не убрал раскиданный инструмент.

Ладно. Закрою пока лавку. Чтобы никто не пришёл — какой из меня реставратор-оценщик-скупщик, если я ничего не вижу? Поднёс руки поближе — размыто. Подальше — так же. Что это? Близорукость с дальнозоркостью в одном лице?

Ну и прекрасно.

Спасибо тебе, великий магический дар, за такую безумную побочку и такой же характер человека.

Хотя… хотя бы сейчас я на самом деле чувствую, как лицо само грустит. Как губы опускаются. Как в глазах собирается влага. И всё это — не под моим контролем. Я действительно переживаю. Потому что по картине я ожидал совсем другого.

Весенний день. Девушки в ярких платьях. Белый лабрадор, перепачканный травой. Эта работа выглядела такой живой, такой солнечной… и я был уверен, что автор вложил в неё яркие, добрые эмоции. Поэтому я специально выкупил её, когда какой-то аристократический род распродавал имущество. Думал: здесь точно словлю весёлый жизнерадостный характер.

Вот как оно вышло.

Судьба любит пошутить.

Я на ощупь двинулся к двери, цепляясь за стены. Споткнулся обо что-то и едва не упал. Что там могло лежать? Ах да — я же сам оставил ломик для вскрытия деревянных коробок.

Я двигаюсь в сторону выхода и чувствую, как по щеке течёт слеза. Это, с одной стороны, приятно — наконец хоть какая-то эмоция выходит наружу, — а с другой… почему, мать его, именно такой унылый? Почему художник был таким мрачным? Почему он вложил столько тоски в такую яркую картину?

Я рассчитывал получить хорошую эмоцию, радость, тепло. А получил уныние. Судьба, мать её.

Я уже почти дошёл до двери, цепляясь за стены, пытаясь не рухнуть. Вляпался ногой во что-то, ударился больно и практически добрался до двери, ведущей в торговый зал.

Прекрасно. Унылый, слепой и ещё и спотыкающийся.

Ян Аронович Элистратов, гордость реставрационного дела, идёт закрывать лавку, чтобы никто не видел, что он сейчас представляет собой ходячий набор чужих эмоций и побочек.

И тут зазвенел колокольчик входной двери.

— Да мать его… — выдохнул я вслух и еле удержался, чтобы не выругаться громче. Отлично. Он ещё и матерился. Как теперь жить с этим комплектом? Точно надо закрывать лавку.

Я решил крикнуть из коридора — может, уйдут:

— Лавка пока не работает, товары не принимаем! Интернет пропал, перевести деньги не смогу! Света тоже нет!

По пути по памяти как раз дошёл до рубильника, нащупал его и вырубил свет — для убедительности.

— Видите? Свет тоже выключили. Так что ближайшие два-три часа лавка закрыта!

«Может, поверят, как раз побочка пройдёт, и я снова смогу видеть. В основном на это нужно несколько часов», — подумал я.

Но из зала раздался женский голос:

— Здравствуйте. Меня не интересует работа лавки. Меня интересует Ян Аронович Элистратов.

«В голове сразу мелькнуло: может, сказать, что его нет? Что его переехал трамвай… Трамвай… У нас в городе вообще есть трамвай? Нет. Ну и какой трамвай тогда мог меня переехать? Никакой. Значит, нужно идти», — мысленно буркнул я и крикнул в сторону двери:

— А вы по какому вопросу?

— Меня зовут Кира Викторовна Андросова. Детектив Имперской канцелярии по … — она замялась. — По особо тяжким делам, отдел убийств.

— Сейчас, сейчас, я иду, — голос у меня вышел каким-то грустным, будто у меня собака умерла. Хотя ни в этой жизни, ни в прошлой у меня её не было.

Вот он, вроде бы, торговый зал. Вроде. Ну, точнее, это он, но я его не вижу. Всё больше пятнами и оттенками цветов. Слева стеллажи с тем, что выкуплено и восстановлено. Справа — окно, выходящее на улицу; там сейчас, наверное, густо от людей — всё-таки два часа дня, час пик, если я правильно помню, когда в последний раз смотрел на часы. Кстати, сам себе злой Буратино, я и свою гостью не вижу. Полумрак из-за отсутствия света, так что она сливается с обстановкой.

Я решил обратиться к ней, чтобы понять, где она стоит.

— Что вам потребовалось от молодого лавочника, реставратора и скупщика? Кстати, ничего краденого, — решил добавить я на всякий случай. А сам уже считал ступеньки: вторая… первая… Вроде спустился и не убился.

— Что с вами? Вам нехорошо?

— Да нет, с чего вы взяли?

— Вы за стены держитесь.

— А… это… отсидел ноги. Картину восстанавливал, — быстро соврал я. «Я же не скажу ей, что я ослеп. Зачем?»

Нет, скрывать свой дар мне незачем — в нём ничего особенного нет. Но объяснять специфические способности — дело сложное. А я попал в мир магии, — альтернатива нашему миру, —только мир империи с аристократами и со всем этим...Такие дары как у меня встречаются, но редко. Они не уникальные — просто странные и, для большинства, бесполезные. Обычно стандартная стихийная магия, о которой можно было даже прочитать в моём прошлом мире в фэнтези книгах.

«В моём случае хоть что-то срослось. В прошлой жизни я был реставратором — так я в первые и узнал про этот дар. Когда в детстве восстановил старую игрушку. Но сейчас думать об этом некогда. Вопрос важнее: что от меня нужно имперскому детективу?»

Я подошёл ближе к стойке и, кажется, нащупал её рукой. Всё, значит, я у стойки.

— Так, а чем я вам могу помочь? — спросил я.

— Я бы хотела показать вам две фотографии. Возможно, вы знаете кого-то из этих людей?

"Ага, конечно… Даже если и знаю, то сейчас я никого не разгляжу. Но давайте посмотрим."

Фотографии, видимо, уже лежали на стойке.

— С вами точно всё в порядке? — спросила она.

— Да, извините, — я опустил голову, стараясь понять, где именно лежат снимки. Ага, вот они… два пятна, отличающихся от остальной поверхности. Значит, это и есть фотографии.

Я потянул руку — промахнулся. Со второго раза всё-таки нащупал одну, поднял, будто рассматривая.

— Нет, не вижу. Никого не узнаю.

Она замолчала.

— Что-то не так? — спросил я.

— Вы так спокойно смотрите на убитого человека.

Мать его! Конечно. Она же сказала — отдел по убийствам. Значит, это труп. Почему я сразу не понял?

— Вы понимаете, — сказал я как можно спокойнее, — я реставратор. Вижу картины и похуже: казни, бойни, драмы. Меня этим трудно удивить.

— Возможно, — кивнула она, — но убийства совершены так же, как и те, что приписывали вашему отцу.

Вот оно…

У этого тела действительно было прошлое. Точнее, не у него — у его семьи. Отец: серийный убийца, пропавший без вести, миф, тень, легенда. Парень, в чьё тело я попал, после этого оказался в интернате. А я переселился сюда, когда ему было всего четырнадцать. Уже без эмоций, без реакции. Возможно, он хотел покончить с собой — возможно. Я просто очнулся в этом теле, и всё.

Что теперь говорить? Что ответить этой женщине? Девушке? Даже не могу определить сколько ей лет, по голосу не всегда понятно. Грустно как-то.

Она стоит передо мной, ждёт. А я не могу даже понять, что у неё на лице — жалость, презрение или интерес.

Как мне вылезти из этой ситуации, если я даже не вижу, какие у неё сейчас эмоции?


Примечание автора

Это старт нового цикла. Очень хочется понять, как читатели воспримут такой формат и такого героя. Буду благодарен за любые комментарии — что зашло, что нет, что хотелось бы видеть дальше.

Спасибо всем, кто дочитал. Главы планирую выкладывать ежедневно.