Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что его дверь не просто заперта, а замурована. Не кирпичами или камнем, а плотно спрессованной массой пожелтевших канцелярских бумаг, испещренных квитанциями, актами о несоответствии и нечитаемыми штампами. Воздух был густ и сладковато-прогоркл, словно его варили из старых чернильных орешков и пыли.
Он не удивился. Удивление было привилегией, недоступной для сотрудников Отдела Неявных Прегрешений. Грегор был Младшим Регистратором Тишины, седьмого подуровня. Его комната, вернее, каморка, в которой он и спал, и работал, была клетушкой в гигантском улье Здания. Здание не имело названия, как не имеет его гравитация или зубная боль. Оно просто было — бесконечная, пульсирующая каменная глыба, пронизанная коридорами, которые вели в тупики, и лестницами, обрывающимися в шахты лифтов, забывших, как подниматься.
Грегор потрогал бумажную стену. Она была теплой и слегка влажной, словно живой. Он вздохнул и сел за свой стол — единственную другую мебель в комнате, если не считать табуретки. На столе лежала неоконченная «Инвентаризация Теней, отброшенных казенными шкафами в коридоре 7-Б/Ж». Работа шла медленно, тени были пугливы и постоянно меняли форму.
Он понял, что его замуровали не наказания ради, а в рамках какого-то бесконечного процесса. Возможно, это была плановая изоляция для проведения Аттестации Личной Тени. Или же началась Внеплановая Ревизия Воздуха. Инструкций не поступило. Единственным средством связи с внешним миром был пневматический трубопровод, заканчивающийся медной трубкой в стене. Обычно раз в день из нее с шипением вылетал сверток с пайком — серая питательная масса без вкуса — и циркуляр, который следовало изучить, исполнить и архивировать в собственное досье.
Грегор подошел к трубке. Она была холодной и молчала. Вместо этого из глубины бумажной замуровки доносился приглушенный, мерный скрежет, словно кто-то точил гигантские ножницы.
Прошел день. Или два. Время в Здании было субстанцией вязкой и нелинейной. Лампочка под потолком, никогда не гасшая, мигнула и стала накаливаться тусклым, багровым светом, отбрасывая уродливые, расползающиеся тени. Грегор закончил инвентаризацию и приступил к «Составлению каталога возможных звуков, которые мог бы издать дверной косяк, если бы его терзали невидимые силы». Это была рутинная работа, но она успокаивала.
Внезапно медная трубка вздрогнула и изрыгнула не сверток, а один-единственный лист бумаги. Бумага была плотной, дорогой, с водяными знаками в виде стонущих лиц. Штамп занимал половину листа — сложная, многоуровневая геральдическая бессмыслица, в центре которой угадывался глаз, вставленный в шестеренку. Текст был лаконичен: «ЯВКА. КАБИНЕТ Х. УРОВЕНЬ Ω. НЕМЕДЛЕННО».
Грегор почувствовал, как что-то холодное и тяжелое опускается в его желудке, пустом от пайка. Кабинет Х. Уровень Ω. Это был миф, кошмар, передаваемый шепотом в очередях за пайком. Говорили, что туда вызывают для Окончательного Разъяснения Обстоятельств. Никто оттуда не возвращался. Или возвращался, но уже кем-то другим.
Но приказ есть приказ. Дверь была замурована. Оставался один путь — вглубь.
Грегор вцепился пальцами в теплую бумажную массу. Она поддалась с тихим хрустом, испуская запах старого пергамента и грибницы. Он стал рыть. Бумага рвалась, осыпалась, липнула к рукам. Попадались обрывки текстов: «…акт о непригодности к дальнейшему…», «…подсудимый признал вину в отсутствии…», «…тень обвиняемого съела собственный протокол…». Он копал, как крот, ослепший от чернил, ощущая, как за спиной багровый свет лампы становится все более зловещим.
Туннель оказался недолгим. Он вывалился в узкий коридор, стены которого не были каменными. Они были плотью. Теплой, влажной, пульсирующей, испещренной синими прожилками, похожими на вены. По стенам, словно украшения или струпья, были прикреплены ржавые шестеренки, поршни и циферблаты без стрелок, которые тикали, будто отсчитывая чье-то сердцебиение. Воздух был густ и насыщен запахом медной ржавчины, ладана и разложения. Это была эстетика машинного ада, сотворенного плотью.
Коридор вел вниз. Грегор поплелся по нему, его потрепанные башмаки вязли в чем-то упругом и склизком на полу. Из щелей в стенах сочилась маслянистая жидкость, пахнущая железами и старыми страхами. Он прошел мимо двери, сделанной из спинки гигантского кожаного тома, с тиснением «Личные Дела. Том МХСІV». Дальше был проем, обрамленный сросшимися ребрами, из которого доносился звук бесконечного перелистывания страниц.
Наконец он увидел ее. Дверь. Простая, темная, деревянная. На ней не было ни номера, ни таблички, лишь выжженная раскаленным железом та же самая эмблема: глаз в шестеренке. Это был Кабинет Х.
Грегор постучал. Голос изнутри, низкий и влажный, словно доносящийся со дна колодца, произнес: «Войди».
Он вошел. Кабинет был огромен. Его сводчатый потолок терялся в клубящемся мареве пара и дыма от гигантских свечей, вставленных в канделябры, сделанные из скрученных позвоночников. Стены были уставлены полками, но на них стояли не книги, а заспиртованные органы — мозги, сердца, печени, каждый в своей колбе, с биркой, испещренной микрописьмом. В центре комнаты стоял стол, напоминавший хирургический или алтарный, заваленный чертежами анатомического и механического свойства.
За столом сидел Инспектор.
Его фигура была скрыта тенью и высоким креслом, но Грегор видел его руки. Длинные, бледные, почти прозрачные пальцы, унизанные перстнями-печатками с теми же инфернальными символами. Одна рука перебирала свиток, другала лежала на столе, и Грегор с ужасом увидел, что от запястья вместо кисти отходил сложный механический инструмент — нечто среднее между скальпелем, пером и щупальцем. Он медленно постукивал по дереву, и с каждым ударом из стола сочилась капля темной жидкости.
— Грегор Замза, — произнес Инспектор, и его голос был похож на скрип ржавых жерновов. — Младший Регистратор Тишины. Седьмого подуровня.
— Я, — прошептал Грегор, чувствуя, как его собственный голос застревает в горле, превращаясь в шелест бумаги.
— Ваше дело, — Инспектор механической рукой указал на одну из колб, где в мутной жидкости плавало что-то сморщенное и серое, — представляет значительный интерес. Вы обвиняетесь в Преступлении Бездействия Второй Степени. А именно: в период с 14:00 до 14:03 по недействующему хронометру вы не предотвратили акт самовольного исчезновения тени вашего коллеги, Регистратора Шума, К.
Грегор молчал. Он помнил К. Тот был тихим, испуганным человеком, чья тень однажды просто отцепилась от него и уплыла в вентиляционную решетку. Грегор в тот момент как раз заполнял форму учета расхода чернил.
— Мое… мое дело? — наконец выдавил он.
— Разумеется. Оно было начато в момент вашего зачатия. Мы следили. Мы всегда следим. — Инспектор жестом, полным мрачной грации, указал на стену. Там, в тени, Грегор разглядел гигантское полотно, испещренное бесконечными линиями, графиками и символами. Это была схема, карта, живописующая всю его жизнь: каждый вздох, каждую мысль, каждый невысказанный упрек. Все было учтено, проанализировано и заархивировано. — Ваше бездействие было лишь кульминацией, финальным штрихом в картине, полной имплицитной вины. Вы существуете. Это уже основание для подозрения.
— Но что же мне делать? — простонал Грегор.
Инспектор наклонился вперед, и багровый свет свечей выхватил из тени его лицо. Оно было удивительно красивым и одновременно ужасным — словно высеченным из мрамора божеством, пережившим чуму. Высокие скулы, тонкий нос, но губы были сжаты в тонкую, безжалостную черту, а глаза… глаз был только один, левый. Правую глазницу занимала та самая маленькая, тикающая шестеренка с вставленным в нее рубином, капавшим кровавыми слезами по его щеке.
— Делать? — Инспектор усмехнулся, и звук этот был похож на ломающиеся ребра. — Вы уже все сделали. Вы родились. Вы дышали. Вы заполняли формы. Процесс идет. Ваша изоляция — это этап очистки данных. Ваша явка сюда — это финальная сверка.
Он поднял свою механическую руку. Щупальце-скальпель-перо зашевелилось, издавая тонкий, хищный звон.
— Теперь настало время для Апофеоза Архивации, — произнес Инспектор, и в его голосе прозвучала почти религиозная торжественность. — Ваша сущность будет извлечена, каталогизирована и помещена на вечное хранение. Ваша физическая оболочка будет… переработана. Для нужд Здания.
Грегор отшатнулся, но сзади из мягкой стены выросли липкие, похожие на щупальца провода и обвили его, приковывая к месту. Он видел, как механическая рука Инспектора приближается к его груди. Он не чувствовал страха. Лишь глухую, всепоглощающую пустоту, словно его внутренности уже давно вынули и заменили папками с делами.
Острый кончик инструмента коснулся его кожи. Холодный металл вошел в плоть без боли, с легким шипением. Грегор смотрел в потолок, в клубящиеся облака пара, и видел там лица — тысячи, миллионы лиц, таких же, как он, замурованных, забытых, переработанных. Они были частью Здания. Его топливом, его стенами, его бумагой.
Он понял, что это и есть истинная работа Отдела Неявных Прегрешений. Не наказывать, не судить. А поглощать. Перемалывать в пыль индивидуальности и замешивать из нее новый цемент для бесконечных коридоров.
Инструмент углубился, и Грегор почувствовал, как что-то щелкает внутри него. Не сердце. Не душу. А нечто иное, не имеющее названия, — ту самую маленькую, никчемную искру «я».
Щелчок прозвучал снова. Грегор Замза перестал быть. Его последней мыслью было осознание того, что форма «Акта об Окончательной Рециркуляции Единицы З-743-Г» будет заполнена безупречно.
А в его каморке, замурованной бумагой, багровая лампочка наконец погасла. На столе лежала незаконченная «Инвентаризация Теней». И в полной, абсолютной тишине, тень от табуретки медленно, неспеша, поползла по стене, чтобы занять его место.