Чин и Пепел (1625)
Холодный, пробирающий до костей ветер октября 1625 года гнал низкие серые тучи над лагерем датской армии у Луттера. Воздух пропитало влажным запахом тростника с близкой реки, дымом тысяч костров и невыразимым ароматом человеческой скученности – пота, нестиранного сукна и страха. Олаф Торстенсен, ступая по липкой грязи, что засасывала сапоги по щиколотку, ощущал этот страх кожей. Он был не новичком – шрамы на лице и руке, жесткость во взгляде говорили о опыте мелких стычек и маршей. Но здесь, в этом огромном, раскинувшемся на холмах хаосе палаток, повозок и копошащихся людей, витал иной дух. Дух обреченности.
Его провели к шатру генерала Торстейна – островку относительного порядка среди моря грязи. Дядя, Хенрик Торстейн, показался Олафу постаревшим за последний год. Линии на лице углубились, глаза, всегда такие проницательные, теперь смотрели устало, с тяжестью, которую Олаф раньше не замечал. Кираса генерала тускло блестела в свете масляной лампы.
– Олаф, – голос был хрипловат, но тверд. – Рад, что ты жив. Хотя, глядя на это, – он махнул рукой в сторону входа, откуда доносился гул лагеря, – не знаю, стоит ли радоваться. Командование решило, что нам нужны новые капитаны. Особенно после потерь под Дессау. – Он протянул пергамент с королевской печатью. – Поздравляю, капитан Торстенсен. Вот твой патент.
Олаф взял документ. Тяжесть чина ощутилась сразу, физически. Он вспомнил Эльзу, ее письмо, спрятанное у сердца рядом с маленьким компасом, всегда указывавшим на север. Надежда теплилась слабо.
– Спасибо, генерал. Какую роту получу? Ветеранов Кристиана? – Олаф надеялся на солдат, с которыми уже воевал.
Генерал Торстейн усмехнулся без юмора.
– Ветеранов? Мечтать не вредно, племянник. Ветеранов осталось – кот наплакал. Тебе рота «нового набора». Сто двадцать рекрутов. Крестьяне из Ютландии, ремесленники из Копенгагена, юнцы, которых согнали с хуторов силой. Многие пику в руках держали впервые месяц назад. – Он ткнул пальцем в развернутую на грубом столе карту. – Лагерь их там, у ручья, на самом краю. «Счастливчики» – фланг прикрывать будете, если Валленштейн решит нас посетить.
Лагерь новой роты был воплощением хаоса и отчаяния. Палатки – жалкие, продуваемые ветром тряпки – стояли криво. Некоторые новобранцы даже не пытались их ставить, сидели на мокрой земле, уставясь в грязь перед сапогами. Запахи немытого тела и страха был здесь гуще. Оружие – смесь аркебуз старого образца, несколько более новых, но видавших виды мушкетов, пики с кривыми древками – было свалено в кучу под присмотром угрюмого капрала. Лица... Олаф видел страх, растерянность, тупое безразличие. Молодой парень с мощными плечами, но дрожащими руками (Йенс), пытался натереть ствол аркебузы тряпкой. Худощавый, интеллигентного вида мужчина (Мартен) сидел на пне, лихорадочно листая какую-то книжонку. Старик с перевязанной рукой («Старый» Томас) мрачно жевал корочку хлеба. Шустрый юнец (Карстен) пытался подразнить кого-то, но его шутки звучали фальшиво.
– Представляюсь, – голос Олафа, резкий и громкий, заставил вздрогнуть десяток голов. – Капитан Торстенсен. Ваш новый командир. Вот мое право командовать вами, – Олаф достал свой новый патент и поднял над головой. – Кто старший здесь?!
Из-за повозки с поломанным колесом вылез знакомый коренастый силуэт. Жиль выглядел так, будто не спал неделю. Его кираса была покрыта слоем грязи, лицо – небритой щетиной и усталостью, но глаза по-прежнему цепко оценивали Олафа.
– Капитан. – Жиль кивнул без особого энтузиазма. – Добро пожаловать в ваш новый отряд. Старший? Пока что я, если не считать этих двух капралов, – он мотнул головой на двух угрюмых мужчин в потрепанных мундирах, явно бывших солдат генерала. – Остальные... – Жиль жестом очертил пространство лагеря. – Собрать бы их в кучу – задача не из легких. А удержать в строю под залпами... – Он не договорил, плюнув в грязь. – Вобщем дело дрянь. Что будем делать?
– Готовить этот сброд к бою, сержант, – ответил Олаф, глядя на дрожащие спины новобранцев. – А начнем мы...
Первые дни были каторгой. Жиль, циничный и грубый, но бесконечно терпеливый и знающий, стал костылем Олафа. Он рычал, ругался, мог ударить древком своей алебарды по спине нерадивого солдата, но его действия всегда были точны и направлены на выживание. Олаф учился у него. Учился объяснять, а не только приказывать. Почему строй важен? «Потому что идиот с пикой прикроет тебя, пока ты перезаряжаешь свою дуру!» Почему надо чистить мушкет? «Потому что грязный ствол рванет тебе в лицо, кретин, а не в врага!»
Но саботаж начался почти сразу. Интендант, толстый и елейный тип, связанный с командиром полка ,майором Брандтом, поставлял роте откровенную дрянь. Порох был сырой, комковатый, половина фитилей горела неравномерно. Кирпичи хлеба, были наполовину из мякины и начинали гнить через день. Олаф шел к интенданту, требовал, ссылался на устав. Тот разводил руками: «Война, капитан! Нехватка! Все для регулярных войск,а ваша рота просто сброд! Все вопросы к майору Брандту». Олаф шел к дяде. Генерал Торстейн хмурился, писал гневные записки, иногда помогало. Но каждый раз это была битва, отнимавшая силы и время.
Первая встреча с майором Эдвардом Брандтом произошла на совете офицеров в штабной палатке. Брандт, мужчина лет сорока с жестким, обветренным лицом и холодными глазами, излучал циничную уверенность. Он развалился на складном стуле, попивая вино из походной фляжки.
– А, наш юный капитан! – Брандт окинул Олафа насмешливым взглядом. – Как поживают ваши... цыплята? Научились уже не гадить в штаны при виде пики? Или генерал Торстейн надеется, что их пугливым видом мы распугаем католиков? – Сдержанный смешок пробежал по кругу офицеров.
Олаф почувствовал, как кровь ударила в лицо. Он сжал кулаки под столом, заставляя голос звучать ровно и холодно:
– Рота тренируется, майор. Они научатся. Как научились мы с вами когда-то.
– Мы? – Брандт фыркнул. – Мы учились у настоящих солдат, капитан, а не получали чины по протекции родни. – Он отхлебнул вина. – Надеюсь, ваш дядюшка объяснил, что фланг – почетное, но опасное место. Если ваши цыплята побегут, они потянут за собой весь полк. А я лично отвечаю перед королем за весь полк. Так что держите их в ежовых рукавицах. Или пристрелите пару для острастки. Это очень эффективное средство для вашего сброда.
– Дисциплина в моей роте – моя забота, майор, – отрезал Олаф. – Мы выполним приказ.
Ротмистр Конрад Вульф, изящный аристократ с презрительно поднятой бровью, лишь усмехнулся:
– Пехота... Всегда тормоз. Кавалерия – ударная сила, капитан. Надеюсь, ваши... люди... не помешают моим эскадронам маневрировать. Им и так места мало на этой проклятой равнине.
Тренировки под руководством Жиля и Олафа превратились в адский труд. Муштра. Бесконечные построения в линию и каре под крики сержанта. Учения в стрельбе – грохот, дым, смех Жиля над промахами: «Целился в имперца, а сбил ворону над Францией!». Обучение пике – тяжелый шест в неумелых руках был опасен для соседей больше, чем для воображаемого врага. Олаф часто сам брал мушкет, показывал, как правильно прикладываться, как дышать. Он объяснял тактику: «Залп! Залп – наша сила! Один выстрел – пшик. Сотня выстрелов разом – стена смерти! Держать строй! Держать строй любой ценой!»
Он видел, как страх в глазах новобранцев постепенно смешивался с тенью понимания. Йенс перестал ронять мушкет при выстреле, его мощные руки крепче сжимали пику. Мартен, к удивлению всех, оказался метким стрелком – его умение сосредотачиваться помогало. Даже «Старый» Томас, ворча, показывал молодым, как ставить подпорку для аркебузы. Карстен потерял задор, стал серьезнее, его глаза часто смотрели вдаль, туда, где за холмами двигалась другая армия – огромная, упорядоченная, жёсткая. Армия Валленштейна.
Слухи о «Железном Герцоге» и его непобедимой армии витали повсюду. «У него вдесятеро больше пушек!» «Его кирасиры – как демоны, в черных латах!» «Он не берет пленных, рубит всех!». Страх сковывал лагерь. Участились дезертирства по ночам. Однажды на учениях кавалерия Вульфа «случайно» пронеслась в метре от строя роты Олафа, подняв тучи грязи и вызвав панику. Несколько новобранцев побежали, сбивая других. Олаф едва удержал строй, его голос охрип от крика. Вульф, гарцуя неподалеку, лишь улыбался.
Вечером у костра Олаф подсел к своим солдатам. Жиль чистил затравку аркебузы. Йенс тупо смотрел на огонь. Мартен пытался что-то писать обгоревшей палочкой на клочке бумаги. Карстен дрожал.
– Бояться – нормально, – тихо сказал Олаф. Все взгляды устремились на него. – Я боюсь. Сержант Жиль боится. Генерал, поди, тоже. Бояться смерти – это жизнь. Но есть вещи страшнее. Позор. Мысль, что ты струсил и подвел товарища. Что твоя трусость погубила тех, кто доверился тебе стоять рядом. – Он достал компас, открыл крышку. Стрелка дрогнула и уверенно указала на север. – У меня там... дом. Человек, который ждет. Я хочу вернуться. Но если побегу сейчас – я не смогу смотреть ей в глаза. Никогда. Мы держим строй не ради короля или генерала. Ради шанса выжить всем. Ради права потом посмотреть в глаза тем, кто тебя ждет. И тем, кто стоял рядом в строю и остался жив. Потому что ты его прикрыл его. И он прикрыл тебя.
Он замолчал. Тишину нарушал только треск огня и далекий гул лагеря. Йенс перестал смотреть в огонь, поднял голову. Мартен отложил палочку. Даже Карстен перестал дрожать. Жиль фыркнул, но в его глазах мелькнуло нечто похожее на одобрение.
На следующий день прискакал гонец. Разведка донесла: Валленштейн движется. Его авангард уже в двух переходах. Огромная, дисциплинированная армада.
В лагере началась лихорадочная деятельность, но это была деятельность обреченных. Возводились жалкие земляные укрепления, чистились пушки, которых было так мало. Генерал Торстейн вызвал Олафа.
Шатру генерала не хватало прежней уверенности. Торстейн стоял у карты, его спина была сгорблена.
– Он идет, Олаф. Весь свой кулак. Мы... не готовы. Король требует обороны. Но оборона без духа – могила. – Он обернулся. Его глаза были бездонными колодцами усталости. – Твой фланг... Если Валленштейн попытается обойти нас с юга, через те перелески... твоя рота – заслон. – Он положил тяжелую руку на плечо племянника. – Помни, чему учил. Держи строй. Стреляй залпами. В упор. Бей пиками. Не дай им смять тебя сходу. – Генерал сделал паузу, его голос стал тише, жестче. – И слушай внимательно, капитан. Умри, если надо. Но ты не побежишь первым. Позор хуже смерти. Позор – это пятно на всю оставшуюся жизнь. На твое имя. На имя Торстенсенов. Понимаешь?
Олаф встретился с ним взглядом. В дядиных глазах не было надежды, только долг и горькое знание.
– Понимаю, дядя. Рота устоит.
– Храни тебя Господь, Олаф, – прошептал Торстейн, впервые за много лет назвав его по имени без чина.
27 августа 1625 года. Утро выдалось туманным и холодным. Туман рассеялся к полудню, открыв жуткую панораму. На противоположных холмах, как бесконечная стальная щетина, выстроились полки Валленштейна. Знамена с двуглавыми орлами Священной Римской империи реяли над стройными квадратами пикинеров, глубокими колоннами мушкетеров, темными массами кавалерии. Солнце тускло блестело на тысячах кирас и шлемов. Ровный, зловещий гул, как рой гигантских ос, доносился от их строя – бой барабанов, ржание коней, лязг железа.
Рота Олафа стояла на самом южном фланге датской позиции, у кромки перелеска, на склоне холма. Перед ними – открытое поле, пересеченное ручьем. За спиной – остальная армия. Олаф прошел вдоль строя. Его новобранцы были бледны как смерть. Йенс сжимал древко пики так, что костяшки пальцев побелели. Мартен беззвучно шевелил губами, вероятно, молясь. Карстен стошнил себе на сапоги. Даже «Старый» Томас нервно покусывал губу. Только Жиль, засунув за пояс два пистоля и опираясь на алебарду, выглядел спокойно, как на обычной тренировке. Его крик резал тишину:
– Встать ровно, черти! Пики – наперевес! Мушкетеры – проверь фитиль! Первый ряд – на колено! Не гляди на них, смотри на мой сапог, сволочь! Живы пока – держаться будем!
Олаф остановился в центре. Он почувствовал тяжесть шпаги у бедра, гладкое дерево рукояти пистолета за поясом. Компас грел грудь напротив сердца . Эльза. Держись. Я вернусь. Он вдохнул холодный воздух, пропитанный запахом влажной земли и... пороха? Да, с имперских позиций уже неслись клубы белого дыма. Грохот, сначала отдаленный, как гром за горами, потом нарастающий, переходящий в сплошной рев. Земля дрогнула под ногами.
– Пушки! Головы вниз! – заорал Жиль.
Первые ядра с воем пронеслись над головами, шлепнулись в грязь позади строя, взметая фонтаны земли. Потом следующий залп. Ближе. Одно ядро врезалось в край роты. Раздался нечеловеческий визг, смешанный с хрустом костей и звоном разорванного металла. Кусок тела отбросило в сторону. Рота дрогнула. Послышались всхлипы.
– СТОЯТЬ! – рявкнул Олаф, обнажая шпагу. Его голос, неожиданно мощный, пробился сквозь грохот. – СТОЯТЬ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! Пики держать! Мушкетеры – приготовиться!
Внизу, из тумана порохового дыма, как призраки, возникли первые шеренги имперских мушкетеров. Они шли ровно, методично, за ними – темная стена пик.
– Прицел! – скомандовал Олаф. Мушкетеры первого ряда подняли тяжелые стволы. – Пли!
Грохот залпа слился с общим гулом боя. Дым заволок строй. Олаф увидел, как несколько фигур в серо-белых мундирах упали. Но строй не дрогнул. Имперцы ответили залпом. Пули засвистели в воздухе, щелкнули по телам и кирасам. Кто-то вскрикнул, упал. Рота Олафа ответила еще одним залпом, уже менее дружным. Жиль метался вдоль строя, подталкивая пикой, поднимая упавших:
– Заряжай! Заряжай, тварь! Не оглядывайся! Стреляй в этих ублюдков! Йенс! Держи пику, сука, они идут!
Имперские пикинеры, прикрытые дымом и огнем мушкетеров, приближались. Их длинные пики, как иглы смертоносного ежа, уже виднелись отчетливо. Страх в глазах новобранцев сменился животным ужасом. Но строй держался. Залпы следовали один за другим. Мартен стрелял метко, перезаряжал с лихорадочной скоростью. Йенс, стиснув зубы, упирался плечом в древко пики. Карстен, весь в слезах, но держал аркебузу. «Старый» Томас ловко перезаряжал аркебузу, хотя и получил ранение в руку.
И тут Олаф увидел движение на фланге. Из-за перелеска выдвигалась колонна имперских пикинеров, угрожая обойти их. По плану, именно здесь и сейчас должна была ударить легкая кавалерия Вульфа, чтобы сорвать фланговую атаку противника!
– Где Вульф?! – закричал Олаф Жилю. – Его кавалерия должна быть здесь!
Жиль, выстрелив из пистоля в приближающегося имперского офицера, мотнул головой налево:
– Видишь вон тех ворон? Сидят на холме! Любуются, сукины дети!
Олаф посмотрел. На соседнем холме, в отдалении, четко виднелись силуэты всадников Вульфа. Они стояли. Не двигались. Предательство было настолько очевидным, что у Олафа перехватило дыхание.
– Посланец к Брандту! – заорал он капралу. – Требуем подкреплений! Фланг открыт!
Капрал бросился бежать. Имперцы, видя слабину, усилили натиск. Пики сошлись с жутким скрежетом и хрустом. Завязалась рукопашная. Адский шум – крики, стоны, звон стали, выстрелы в упор, треск ломающихся древков. Олаф выхватил пистоль, выстрелил в лицо здоровенному имперцу, рвавшемуся к нему, вытащил шпагу. Он рубил, колол, отбивался, чувствуя, как сталь скользит по кирасе, вонзается в тело. Кровь брызгала на лицо, на мундир. Рядом орал Жиль, разя алебардой, как дровосек. Йенс, обезумев, бил пикой, сбивая с ног. Мартен отстреливался из пистоля, потом схватился за шпагу. Карстен исчез в давке.
Олаф, отбивая удар, мельком глянул в центр поля боя. Там разворачивалась катастрофа. Имперцы прорвали датский центр. Олаф увидел знакомую фигуру на вороном коне – генерала Торстейна. Дядя, обнажив шпагу, пытался собрать вокруг себя бегущих солдат, повести их в контратаку, чтобы закрыть брешь. Он был как скала посреди бушующего моря. И в этот момент группа имперских мушкетеров, выдвинувшаяся вперед, спокойно, как на учениях, прицелилась. Белый дымок. Генерал Торстейн дернулся в седле, будто его толкнули. Его шпага выпала из руки. Конь шарахнулся. Генерал медленно, как подкошенный дуб, рухнул на землю, скрывшись под копытами и ногами.
– ДЯДЯ! – крик вырвался из груди Олафа, полный нечеловеческой боли и ярости. Но ответом был лишь общий рев тонущего корабля. Вид павшего командующего стал последней каплей. Датская армия дрогнула, а потом покатилась волной бегства. Паника, дикая, неудержимая, охватила всех.
– Капитан! – Жиль, окровавленный, с глубокой раной на руке, схватил Олафа за плечо. – Все! Отступают! Бегут! Надо уходить!
Олаф оглянулся. Его рота... Ее больше не было. То, что осталось, – жалкие островки сопротивления, быстро гаснущие под натиском имперцев. Йенс, весь в крови, отбивался обломком пики. Мартен, прихрамывая, пытался вытащить из свалки раненого капрала. «Старый» Томас лежал лицом вниз, неподвижно. Карстена не было видно.
– Собирай кого можешь! – прохрипел Олаф, чувствуя ледяную пустоту на месте сердца. – Отходим к перелеску! Прикрывая друг друга! Жиль, веди их!
Отступление было кошмаром. Имперская кавалерия рубила бегущих. Пушки били им в спину. Поля у Луттера превратились в адскую картину Босха: груды тел, опрокинутые повозки, брошенные знамена, кричащие раненые, мечущиеся лошади без всадников. Дым пожаров застилал солнце. Олаф, Жиль и горстка уцелевших солдат – не больше сорока человек – отбивались, отступая к спасительному перелеску, используя овраги и кустарник. Олаф стрелял из пистоля, рубил шпагой, ведя своих солдат к спасению. Он не чувствовал усталости, только ледяное онемение и жгучую боль в груди, где минуту назад билось сердце дяди. Компас под мундиром казался раскаленным углем.
Они вырвались из самого пекла под покровом сгущающихся сумерек. Шли всю ночь, пробираясь через леса и болота, уходя на север. Шли молча. Только стон раненых, хриплое дыхание и шарканье ног по земле. Лица были масками шока, грязи и запекшейся крови. Олаф шагал впереди отряда,направляя его. Жиль, перевязав руку грязным тряпьем, помогал Йенсу, который ковылял, опираясь на обломок пики. Карстен нашелся – бледный, трясущийся, с пустым взглядом. Он шел сам, но казалось, что его душа осталась там, на поле у Луттера.
К утру они наткнулись на другие жалкие остатки армии – такие же потерянные, израненные, деморализованные группы солдат. Вести, которые обсуждали солдаты , были только ужасные. Полный разгром. Армия короля Кристиана IV перестала существовать. Пушки потеряны, знамена захвачены, убитых – тысячи. И главное: генерал Хенрик Торстейн пал смертью храбрых, пытаясь спасти положение.
Олаф стоял на краю поляны, где расположились жалкие подобия лагеря беглецов. В руках он держал пробитую пулей треуголку генерала.Её ему отдл один и солдат,он был рядом с генералом в момент его смерти,но чудом смог выжить. Кожа была жесткой, суконный верх заляпан грязью и бурыми пятнами. Олаф гладил пальцами дыру от пули. Позор хуже смерти. Дядя избежал позора. Ценой жизни. А он, Олаф? Он выжил. Он вывел часть своих. Но над ним висел призрак предательства Брандта и Вульфа. Он знал, что уже где-то, в шатрах уцелевших штабистов, плетется версия поражения: «Фланг дрогнул первым. Капитан Торстенсен не удержал позицию».
Он посмотрел на своих солдат. Тридцать девять теней. Жиль перевязывал рану другого бойца. Йенс сидел, уставившись в землю. Мартен пытался писать что-то на обрывке. Карстен плакал, свернувшись калачиком. Они были живы. Благодаря ему? Или вопреки? Он был их капитаном. У него был патент, залитый кровью и грязью. У него была эта треуголка – символ долга и гибели. У него был пепел Луттера во рту и в душе. И не было победы. Не было славы. Не было дяди.
Он сунул треуголку за пояс. Достал компас. Крышка открылась со скрипом. Стрелка, верная, непоколебимая, указывала на север. К Эльзе. Это был единственный маяк в кромешной тьме поражения. Единственная теплая точка во вселенском холоде. Он повернулся к своим людям. Его лицо было как высеченное из камня. Глаза, утратившие юношеский огонь, горели теперь холодным, стоическим пламенем.
– Отдыхайте, – его голос, хриплый, но твердый, разнесся по поляне. Все взгляды поднялись на него. – Завтра идем дальше. На север.
Он смотрел на компас. Стрелка не дрогнула. Путь был ясен. Долгий путь домой, через пепел и горечь проигранной войны. Но он был Капитаном. И он вел своих солдат.