В оформлении обложки использован образ апостола Филиппа на древнерусской иконе 13 века
Мне трудно писать эти строки, но я ощущаю, что дни мои подходят к концу. Я много сделал для приближения царствия, но червь сомнения грызет меня изнутри. Наверное, Господь решил до конца испытывать меня и мои стремления. Правильно ли я поступаю, что пишу тебе это письмо? Здесь, в столице, необыкновенно душно: в Смирне1 уже месяц нет дождя. Каждый день я выхожу из своей обители и говорю толпе, которая внимает мне, о Господе нашем и о его учениках. Ты слышал все эти истории не раз, но толпа просит их повторять снова и снова, и, боюсь, что я начал где-то приукрашивать. Такова беда любого пересказчика.
Однако есть одна история, еще не рассказанная никем. Ты не прочтешь ее в «Изложениях»2 , ибо не относится она к рассказам, записанным мною, а является тем, что видел и слышал я сам много лет назад будучи юнцом. Когда не помышлял о служении и жил у себя на родине.
Умоляю тебя, не верь написанному, так как и сам я не понимаю тех событий, и за давностью могу приукрасить. А молчать не могу более: пусть пергамент вновь сослужит мне добрую службу и избавит меня от мыслей, которые роятся в моей седой голове. Выслушай меня и забудь то, что я расскажу, не должно этой истории быть в книгах и даже в памяти. Совсем скоро я отправлюсь в последний путь, и тайны Его неисповедимости станут безразличны мне, ибо растворятся в вечной благодати.
Ты знаешь, что в юности я жил на окраине Иераполя с матерью и тремя сестрами. Мы были бедны, мать работала в банях, ухаживая за аристократами, сестры на рынке чистили рыбу, привозимую с Меандра3, а я устроился посыльным к скупому купцу-филадельфийцу по имени Стахий, что жил в восточной части города. Занимался он учеными свитками и ароматными маслами, и часто в его дом приходили загадочные путники из разных провинций: Галатии и Кипра, Каппадокии и Сирии. Все эти люди казались мне дюже странными: лица их были суровы, они говорили на греческом, который я только начал понимать, и часто упоминали кого-то по имени «Христос». Я должен был прислуживать гостям, чтобы они ни в чем не нуждались. Я носился по городу, выполняя разные поручения, причем, как правило, мне запрещалось рассказывать кому-либо об их присутствии в Иераполе. Ныне меня сие забавляет: как я, ничего тогда не понимающий, оказался деятельным участником тайной общины, епископом которой являюсь теперь.
Но речь не об этом. В те годы Иераполь славился храмами многих богов. Здесь чтили и греческого Аполлона, и сирийскую Иштар, и фригийскую Амму. Чуть ли не каждый день где-то происходили служения с песнопениями и жертвоприношениями, а толпы пророков возвещали скорый приход их божества и кары для всех остальных.
Я варился в этом котле и молился всем богам понемногу. Пока не пришел он…
Я помню тот прохладный вечер, когда в дом постучались двое путников с холмов. Первый был крепким стариком с густой бородой и в добротной одежде, глаза его горели, а брови были чернее ночи – это все, что я отметил при первом взгляде. За стариком прятался тщедушный человечек неопределенного возраста в лохмотьях с большим свертком в руках. Человечек щурился и смотрел так, словно боялся каждого куста.
– Гнать ли нищих с порога? – спросил я у хозяина, но тот сильно удивил меня. Он вдруг упал на колени и застыл в этой странной позе.
– Мой дом – твой дом, Учитель! – сказал он.
Так впервые узрел я апостола Иоанна и его раба Прохора. Может быть, именно в тот вечер Святой Дух обратил на меня внимание, и моя жизнь изменилась. Я перестал ночевать дома и ходил за Иоанном, благо мой хозяин приказал исполнять любое желание гостя. Но прихотей у апостола было немного. Почти все время он сидел в доме у очага и заставлял Прохора записывать то, что он говорил. Я прятался за полками и корзинами и слушал, не понимая и половины слов. Иногда по вечерам он отправлялся на встречи общины, где рассказывал удивительнейшие вещи, произошедшие с ним в далекой и неведомой мне земле с названием Иудея. Эти истории о божественных и невероятных чудесах, творимых сыном самого Бога, который так любил наш мир, что пожертвовал собственным чадом во имя нашего спасения. Они западали мне в душу, и я уже не смог не полюбить нашего Спасителя, Истинного Бога.
Однажды Иоанн показал нам книгу на еврейском языке – копию загадочной для меня рукописи.
– Это от Матфея, – сказал он насмешливо, – неплохо написано для мытаря. Помнится, он и двух слов связать не мог, зато пошлины в уме считал ловко.
Тебе, впрочем, все это известно, в тех или иных подробностях. И я не буду останавливаться на изречениях Иоанна, так как записал их подробно в своем пятикнижии. Известно, что судьба по воле Божьей свела меня и с другими апостолами, чьи мудрые слова я не менее скрупулезно записывал для потомков.
Когда в городе появились Филипп и Нафанаил, Иоанн стал хмурым и раздражительным. Эти древние старики, деятельные для их преклонных лет, поселились в доме сестры Филиппа Мариамны, сварливой старухи, что была в скверных отношениях с половиной Иераполя. Не могу не улыбнуться, вспоминая, как в детстве мы, дети неразумные, убегали из ее садика, наполнив подолы наших платьев спелыми сливами.
– Они не в ладах, – предупредил меня Стахий, но ничего более не рассказал.
Впервые я увидел стариков на Храмовой площади, где окруженные небольшой толпой, они, подобно иным пророкам возвещали приход нового мира. Я возвращался от прачек с тяжелой корзиной, но остановился послушать проповедь. Филипп оказался стариком с белой бородой, худой и изможденный. Полуслепой, он говорил, смотря сквозь толпу. Нафанаил же выглядел бодрее и чаще всего отмалчивался, хотя глаза его показались мне веселыми и озорными, выдавая в нем изрядного шутника, которого не смогли сломить седые годы и бродяжничество по сторонам света.
– Будет время, – скрипучим голосом возвестил Филипп, – когда не останется места недобрым богам. Все это – заблуждение и обман язычников, насмешка над естеством! – он обвел рукой город, имея в виду храмы и святилища, в том числе по левую и правую руки храмы Плутона и Сабазия4. – Наш истинный Бог един, и уже завтра грядет он победной поступью, обращая в прах идолов и сжигая капища.
Толпа язычников не слишком внимала словам старца, а порой даже насмехалась над ним.
– А по мне так лучше Вакх и его прислужники: хмель да блудницы! – закричал пьяный римский солдат, затесавшийся в толпе. Народ одобрительно шумел.
– Братья мои, – не смутился Филипп, – разве посылали вам Иштар или Апполон пророков своих, и тогда не чинили они блуд и не наживались на вашем добре, а являлись для спасения вашего? Разве кто-нибудь принимал смерть со смирением, чтобы спасти вас от мрачной участи в царстве мертвых?
И люди прислушивались, развязные шутки прекращались. Несомненно, Филипп, несмотря на ветхость и кажущуюся немощь, был превосходным оратором, способный состязаться с императорским Цицероном, об искусстве которого наслышаны даже в нашей провинции.
Впечатленный я вернулся к Стахию и пересказал увиденное. Тогда-то впервые Иоанн, присутствующий при рассказе, обратил ко мне свое внимание – до того момента я был для него посыльным мальчишкой. Он расспросил о речах Филиппа и остался недоволен.
– Разве не говорил он, что Иисус – сын Божий, и суть Слово в триединстве5 Отца и Святого Духа? – громогласно спросил он.
Я не понимал, о чем говорит Иоанн и лишь пробормотал:
– Они называли его Учителем и еще человеком, принявшим бремя Мессии…
Эти слова заставили старца вскочить.
– О Горе твоим матерям, Вифсаида, – вскричал он, схватившись за голову. – Правду говорят, что иудеи не знают Бога6!!!
В необычайном волнении размашистым шагом он ходил из угла в угол, бормоча себе под нос проклятья. Затем, обессилев, упал на скамью и тихо произнес:
– И сказал Господь мне в скалах7, где томился я много лет: напиши, Иоанн, мой верный и первозванный ученик, строки о деяниях моих, чтобы не пропало благовестие среди толкований лживых и нечестных. Видит Бог – я старался, но слабым было рвение мое, ибо вот уже и братья мои старшие впали в непонимание и толкуют речи неправедные.
Иоанн обвел взглядом присутствующих: – Господь свидетель, я завершу истинное благовестие в скором времени, чтобы невежество попиралось мудростью того, кто помнит и имеет разум, в отличие от слепцов, коснувшихся пламени, но лишь получивших ожоги!
Так я стал свидетелем создания чудесной книги, сохранившей для потомков Благую Весть через мудрость ученика Господа нашего Иисуса Христа. С еще большим усердием Иоанн, изматывал бедного Прохора, заставляя того вновь и вновь переписывать рукописи, исправляя ошибки и неточности предыдущих записей.
С той поры апостол, увидев во мне разумение и смекалку, а также необходимую проворность, направлял меня слушать проповеди Филиппа и после подробно рассказывать услышанное. Каждый раз он неистовствовал, топал ногой и рвал бороду. Мне же это пошло на пользу – запоминая речи апостолов Божьей милостью и сравнивая их, я смог спустя годы изложить оные в своем труде, копию которого я отправил в вашу церковь в прошлом году. Годы спустя и я пришел к выводу, что апостол Филипп премного заблуждался в природе Господа Христа, полагая его необыкновенным но избранным человеком, не видя в нем истинного воплощенного Бога. Не сомневаюсь, что мнение свое имел он из осторожности в суждениях, а также и собственного опыта, ибо прошел он длинный путь не с Богом, а с человеком из плоти и крови, и делили они еду и кров, не как боги, а как Учитель и ученики. Но истину говорю: Святой Дух жил в нем, о чем свидетельствовал я, и буду свидетельствовать присно, несмотря на странные события произошедшие позже.