Прошло лето. Затем осень, а следом за ними зима и, казалось уже, что и весна готова вот так же пройти мимо, тихо и незаметно, будто её и не было. Однако любой, кто хоть раз пережил зиму, знает, что даже самые пустые и бесцветные дни, леденящие душу и тело, когда-нибудь заканчиваются, и однажды беспечной лёгкой походкой заядлого путешественника к нам приходит день первого луча надежды. День начала новой жизни.
Так случилось, что самый главный день застал Лёву в постели. Что, впрочем, иногда случалось и с другими – совершенно обыкновенными Лёвыными днями.
Весеннее утро уже закончило все свои дела и нетерпеливо ждало неспешного сменщика, а Лёва всё никак не хотел вылезать из-под пушистого одеяла. Солнце дразнило его своими лучами, посылая их в окна нашего сони, щекотало ему и нос, и уши, и всё до чего могло дотянуться, но он только упрямо отворачивался к стене и прятал пятки от солнечных зайцев.
Время от времени в закрытое окно стучались птицы от друзей, вызывая Лёву на улицу, но тот и не смотрел в их сторону. Его сейчас мало интересовали забавы – он пребывал в Великой Депрессии и не желал, чтобы кто-то мешал ему в этом ответственном занятии. А потому ни пение птиц, ни игры солнечных лучей, ни звенящий трепет леса не могли привлечь его внимание.
Теперь радости лесной жизни казались Лёве настолько приземлёнными и бессмысленными, что он не собирался больше участвовать в них. Да что там забавы – сейчас даже встать из постели и выйти из дома, виделось ему делом ненужным, а может даже и вредным. А потому он решил навек отрешиться от всех и вся. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока не появится какая-нибудь идея. И уж точно не раньше обеда.
Тем временем обеденная пора близилась и птиц за окном собиралось все больше. Они уже не улетали, не дождавшись ответа, а усаживались на ветке дикой вишни у Лёвыного дома и встревоженно пересвистывались. Они всё чаще стучали клювами в закрытое окно, но Лёва глубоко ушёл в свои невесёлые думы и не отвечал.
Впрочем, каких-либо конкретных мыслей в его голове не было. Там воцарилась гнетущая ледяная пустота, схожая с той, в которой живут звёзды, пустота, в которой нет ни пути, ни моста, ни надежды их проложить.
«…Неужели это навсегда и невозможно ничего изменить… нет, не может быть, как же так…» бессвязные мысли и образы вспыхивали тусклыми искрами и тут же гасли в прожорливой темноте. Вот промелькнуло разом несметное количество прочитанных за это время книг, вот удивленные учителя со смехом наказали ему учить уроки вместо пустых мечтаний, вот взмахнули в недоумении крылья перелетных птиц, напуганными его стремлением взлететь к звездам вместе с ними, вот закружились вихрем бесполезные эксперименты и выдумки. Вдруг на краешке сознания мелькнули глаза Зага.
«Эх, только попусту взбаламутил, – с тоской подумал Лёва, – взбаламутил и втянул непонятно во что». Ему тут же показалось, что он остался совершенно один. «Ну его. Ещё друг называется… провокатор… пересмешник… это он мне на зло – чтобы вдоволь посмеяться над моими неудачами. И как я мог так легко ему поверить».
Конечно, в глубине души Лёва вовсе не был уверен в злом умысле Зага, но ему было так грустно, что он и святого мог бы обвинить в равнодушии. Никогда ещё ему не было так необходимо, чтобы его хоть кто-то поддержал. Без ненужных поучений и без этого приторного участия, на которое оказались так щедры его приятели.
Громкий и настойчивый стук в дверь неожиданно вытащил его из мрачных раздумий. Сердце у Лёвы подпрыгнуло и испуганно заметалось в груди от неожиданности. Лёва резко сел в кровати, однако и не подумал открывать. Он только рассердился из-за того, что его побеспокоили так бесцеремонно. Впрочем, непрошенный гость явно не собирался отступать – дверь снова затряслась от ударов. Птицы за окном засвистели и затрещали что есть силы, и в их нестройной песне послышалась радость. Они явно подбадривали пришельца. А тот всё стучал и стучал, да так сильно, будто хотел, чтобы дверь слетела с петель. Потом вдруг всё стихло, и Лёва услышал лёгкое потрескивание прошлогодних шишек.
Гость уходил от двери. Птицы умолкли. Тут Лёва не выдержал – любопытство победило в нем серьёзный настрой на депрессию – он тихонько соскользнул с кровати и, пригибаясь к полу так, чтобы его никто не заметил, проскользнул к окну. Прижал рукой непослушные волосы, а потом осторожно, изо всех сил представляя себя невидимым, выглянул в окно одним глазом и увидел. Увидел там осторожный глаз своего гостя, который сидел у окна с другой стороны в той же невидимой позе, что и Лёва. Несколько мгновений они изучали друг друга, наконец Лёва не выдержал, прыснул смехом и помчался открывать дверь. Прямо на пороге он обнял своего лучшего друга и лесные птахи торжествующе загомонили.
– Ну и что поделываешь? Дырку в стене глазом сверлишь? Это дело, это ты правильно, – Заг нырнул внутрь дома и мигом устроился на единственном крепком стуле возле обеденного стола. – Это у тебя, друг мой, здорово получается. – Он ловко тиснул одинокое яблоко со стола и сочно захрустел.
– Будет тебе насмехаться, – проговорил Лёва погасшим голосом. Силы снова покинули его, стоило только вспомнить о своих неудачах. Он прошёл следом за приятелем к столу и вяло плюхнулся на соседнюю табуретку, которая так жалобно скрипнула, будто вполне разделяла грусть хозяина. – Лучше расскажи что-нибудь жизнеутверждающее.
– Жизнеутверждающее, говоришь? Это я запросто, – усмехнулся Заг, – слышал новости? Один дуралей – местная гроза микробов – так упорно принялся жалеть себя, что заперся дома, перестал пускать к себе почтовых птиц и чуть было не сгорел в лесном пожаре, так и не узнав, что же произошло. Хотя может я и не прав, может он и был в курсе, кто его знает, может у него мечта такая особенная, неказистая – сгореть бессмысленно и бесславно сверля глазом в стенке дырки и философствуя ни о чём.
Лёва удивлённо посмотрел на друга, размышляя, не свихнулся ли тот, повёл носом, вдруг вскочил и выпрыгнул из дома под грохот упавшей табуретки.
Снаружи уже был слышен глухой рёв далёкого пожара, а случайный порыв ветра услужливо донёс ему тёплый дымный дух. То был ещё не запах гари, а только его слабое предчувствие, но и его хватило, чтобы понять, что беда уже идёт и скоро окажется совсем рядом.
– Ну как, понравилась тебе моя история? – ядовито спросил Заг, поглядывая на Лёву из комнаты. – Достаточно жизнеутверждающе?
Лёва оглянулся, посмотрел на него бешеными глазами и рявкнул:
– Что вообще происходит? Можешь ты нормальным языком сказать?
– Я же говорю – лесной пожар. И довольно большой. Вообще-то скорее даже громадный. Впрочем, огонь ещё далеко, хоть он и движется очень быстро, ты ещё успеешь собраться и уйти. Времени у тебя полно. – Заг нарочито широко и лениво зевнул, лукаво сверкнув жёлтым глазом. – Минут пять у тебя точно есть, а может даже шесть… я бы даже сказал шесть с половиной.
– Так может не убегать надо, а помочь пожар тушить? – Спросил Лёва, вмиг осознавший масштаб происшествия.
– Нет, тебе лучше не лезть туда, это точно, – отрезал Заг, вдруг став неожиданно взрослым и серьёзным. – Все, кто что-то полезное умеет, уже при деле. А тебя ещё самого спасать придётся.
Лёва нахмурился было, но быстро сообразив, что Заг в общем-то абсолютно прав, предложил:
– давай я тогда возьму одну из лодок Васильпетровича и начну перевозить на тот берег малышей. Не перекинется же огонь через реку, она вон какая широкая у нас.
– А вот это дело, – согласился Заг, – давай, упаковывай молодняк и вывози на ту сторону.
– Подожди, я сейчас, я сейчас в минуту соберусь, я уже готов почти! – Засуетился Лёва и тут же кинулся собираться. Он смерчем прошёлся по комнате, бросая всё, что ему казалось необходимым в одну кучу на кровати. Заг развалился тут же, на мягкой подушке и лениво советовал время от времени:
– Верёвок захвати всяких, какие есть, да нож не забудь. Все, все бери, что там мелочиться – неровён час потеряется или сломается. – А это ещё зачем? – Удивлялся он, перебирая толстую тетрадь с непонятными записями. – Вот уж лишнее таскать, хотя разве что костёр развести сойдёт. – И, немного погодя, вспоминал – Спички-то у тебя есть? Топор возьми, пусть про запас будет, не тебе, так ещё кому пригодится, а еду и не ищи – у тебя отродясь ничего кроме варенья не водилось.
А Лёва, особо не вслушиваясь в трёп приятеля, просто схватил рюкзак, одним махом запихнул в него всё, что посчитал нужным и закинул его на спину. Не прошло и тех самых шести с половиной минут, а Лева уже выскочил из дома с такой поспешностью, что звук захлопнувшейся двери, так и не смог догнать его, и только разочарованно вздохнул позади.
***
Река все так же, как и прежде неспешно и величаво переливалась волной. Её не тревожил ни шум пожара, ни гулкий стук сердца нашего запыхавшегося героя, ни испуганные голоса малышей, собранных им в поход. Что ей суета мира, ей, самой могущественной стихии в Лесу, пребывающей в гармонии вечного движения и вечного покоя. Она, как и полагается высшему существу, продолжала свой неспешный бег одновременно и равнодушная, и готовая помочь каждому, кто знает, как к ней обратиться.
Лёва знал. Ну, или догадывался, что тоже неплохо. Он любил реку и часто бывал здесь с учителем. Прогулка на лодке была их любимой летней забавой. Он никогда не заботился о вёслах и гребле, оставляя эти заботы на усмотрение Василия Петровича, зная, что тем самым доставит ему огромное удовольствие. И впрямь, тот охотно сидел на вёслах и, казалось, вовсе не уставал, будто черпая силы от самой реки. Иногда, конечно, и Лёва брался грести, но больше для веселья и развлечения. Лодка не слушалась его, он поднимал кучу брызг и оглушительно хохотал вместе с учителем.
Впрочем, такое бывало не так уж и часто. Обычно Лёва любовался блеском реки, случайной радугой, слушал её говор и тут же развлекал наставника множеством историй, большую часть которых выдумывал на ходу, пугал задремавших рыб, пел песни и пускал мыльные пузыри, радуя всех вокруг.
Сейчас всё было иначе. Лёва с тревогой посмотрел на лодку и засомневался, впервые не обрадовавшись ширине реки: сможет ли он перевезти малышню, которую уже собирал Заг, на тот берег? Впрочем, времени на сомнения не было. Пожар двигался в их сторону, а за один раз перевезти всех не удастся. «Ну что ж самое страшное начать, а уж там как-нибудь выплывем», – подумал он и принял такой уверенный вид, что в его умение грести поверила не только малышня, но даже и он сам.
Лёва важно скомандовал погрузку первым пассажирам, строго отследил, чтобы в лодку не набилось слишком много и, оставшиеся на берегу, с визгом и хохотом оттолкнули лодку от берега.
Он конечно петлял и кружился, и в другое время обязательно бы запаниковал, но сейчас, он знал, как легко его паника перекинется на остальных. Всеми силами Лёва старался представить пассажирам, что это всё игра, что он так дурачится. И он смеялся и шутил, а малышня охотно смеялась вместе с ним, а те, кто остался на берегу ждать своей очереди завистливо наблюдали, прикидывая – удастся ли им уговорить Лёву повторить этот аттракцион и для них. Наконец, Лёва и сам того не замечая, стал грести вполне уверенно. Он выгрузил ребятню и довольно сносно добрался обратно. С каждым разом его мастерство крепло, но силы постепенно убывали.
Уже собралось довольно много взрослых, и некоторые помогали Лёве, но спасающиеся от пожара всё прибывали и прибывали. Некоторые бросались в ледяную воду и плыли сами, но большинство боязливо жалось у берега, ожидая помощи. Лодок не хватало, и они мастерили веревочную переправу.
Вскоре не осталось времени ни на усталость, ни на испуг, ни на неуверенность в своих силах. Все смешалось для Лёвы в единый круговорот беды. Ледяная вода, вливающаяся в ноздри; крики о помощи; скользкие, норовистые бревна и бесконечный бег и по земле, и по воде и казалось даже по воздуху.
Он кого-то спасал, кто-то спасал его, он что-то плёл занемевшими, распухшими руками, что-то к чему-то приколачивал, что-то перетягивал верёвками на тот берег и снова бежал, летел, плыл, спасал. В какой-то момент его самого погрузили на плот, и он уже не помнил ни как они плыли, ни как его доставали, ни как уложили на одну из тёплых подстилок, заботливо приготовленных спасёнными людьми.
***
На следующее утро, едва начало рассветать, Лёву будто что-то толкнуло изнутри. Он проснулся, словно и не спал вовсе, оглядел спокойный лагерь, попробовал снова улечься, но не смог. Что-то звенело у него в груди, будто настырный будильник, и звало снова плыть на тот берег. Он тихо встал, накинул на спину рюкзак и, взяв маленькую лодку, направился к родному берегу.
Сонная река неспешно несла его лодку, уводя всё дальше от лагеря в ту сторону, откуда пришёл пожар. Только сейчас Лёва увидел каково пришлось лесу в битве с огнём. Бесконечно тянулись жуткие остовы деревьев, мрачный берег, устланный пеплом. Дух пожара ещё не покинул этих мест. Лёва морщился от едкого дыма и вслушивался в тяжёлые вздохи земли. Лес умирал. В глубине его слышались глухие стоны деревьев и треск догорающего огня. Лес ещё дрожал в агонии, он исходил жаром предсмертной лихорадки и это было страшно. Страшно, потому что не оставалось никакой возможности не только спасти его, но хотя бы избавить от боли.
Вскоре Лёва заметил, что на берегу ещё хозяйничает огонь и среди деревьев горит маленький домик. Конечно, если бы Лёва был немного рассудительнее и осторожнее, он бы проплыл мимо, но Лёва не отличался ни рассудительностью, ни осторожностью и в отчаянном порыве помочь хоть немного, пусть это даже глупо и безрассудно, направил лодку прямо к огню.
Выскочив на берег, он остановился в нерешительности – что же дальше? Но тут, на самом верху горящего дома ему стала видна крошечная фигурка. Огонь скорее тлел и ещё не дотянулся до крыши, но зайти в дом было уже невозможно. И тогда Лёва не думая ни минуты залез на дерево рядом с домом, пролез по ветке, прыгнул на самую крышу дома и это был его лучший прыжок. Он ухватился руками за край трубы и с запоздалой тревогой, почувствовал, как просела под ним крыша.
На крыше Лёва осмотрелся, не привиделось ли ему. Но действительно: там, недалеко от трубы сидел маленький мальчик. Малявка шести лет. Он не двигался, только огромными от страха глазами смотрел на спасителя. Лёва позвал его к себе, но тот продолжал сидеть будто в трансе. Тогда Лёва прополз ещё немного по жалобно стонущей под его весом крыше и уже обхватил руками малыша, как трухлявая от огня крыша рухнула под ними, они вместе упали вниз, прямо в жаркие объятия тлеющего огня. Едва коснувшись твердых балок, которые остановили их недалеко от пола, Лёва вывернулся, рванулся наружу и в последнем усилии метнулся в воду вместе с мальчиком.
Едва оказавшись вдали от огня, малыш вдруг ожил и в запоздалой панике, вырвался из левкиных рук и довольно ловко поплыл на другую сторону. Лёва попытался его догнать, но двигаться ему было невыносимо больно. Он тихонько взвыл и полез к лодке.
«Эх, – думал он. – Как же прытко плывёт. Как всю жизнь плавал. И не скажешь, что ребенок. Он, наверное, никогда в жизни и не думал, что умеет так плавать, может даже уже завтра снова напрочь забудет и напомни ему кто, только отмахнётся. Да – а, знать бы что доплывёт, что не схватит его судорога, что не нападёт на него панический страх глубины на самой середине реки, можно было бы и не догонять, а просто заползти в лодку и ждать, пока река куда-нибудь сама вынесет».
Размышляя так, он одновременно кое-как оттолкнул лодку, неловко влез в неё, взялся за вёсла, представляя себе как это здорово вот так просто свернуться калачиком, подставить горящие огнём ушибы и ожоги свежему ветру и отдаться на волю реки, но не успел он начать грести, как раздался грохот.
Горящий дом окончательно рухнул, в последнем своём вздохе выпустив на волю мириады искр. Лёва от неожиданности замер и тут же сверху что-то тяжёлое ударило его по затылку. Все беды и заботы исчезли в один миг. В голове у него взорвался сноп искр, потом в глазах потемнело, и мир вокруг исчез.