Каждая частица плоти безудержно вопила и отказывалась слушать генетический разум. Живые клетки разрывали его бренное физическое тело на множество миллионов мельчайших кусочков…
– Юра, давай опохмелимся, – доносился с улицы сквозь деревянную оконную раму голос соседа Виктора. – Я самогона бутылку надыбал, – показывал Виктор через немытое годами оконное стекло бутылку «чекушку» с бормотухой, закупоренную пробкой из обрывка скомканной газеты.
Юра лежал на кровати, пружины которой от старости провисли, и его поза больше походила на такую будто он лежит в гамаке. Он с трудом открыл глаза, чего ему не хотелось делать, поскольку он желал оставаться в кровати, гамаке с закрытыми глазами неподвижно и тихо размышлять. Всякое движение ему давалось с огромным усилием и с нестерпимой болью. Нельзя было его назвать инвалидом или больным человеком, хотя как сказать…
– Сейчас подожди, выйду, – сказал Юрий, вставая медленно с кровати.
Он прошел во вторую половину деревянного дома на кухню. Половицы под его ногами прогибались и издавали характерный звук скрипа. В доме творился полнейший бардак: грязь, паутина на углах, пожелтевшие на стенах обои местами надорванные, нестираное белье, немытая скудная посуда, были разбросаны где попало. Взяв алюминиевую кружку и черпанув из эмалированного ведра воды, он судорожно стал пить, насыщая влагой горящие «трубы». Затем подошел к осколку зеркала, надменно восседавшему на выемке кирпичной голландки, и посмотрелся. На него глядело до боли узнаваемое небритое лицо, с впавшими щеками и выпирающими скулами. Обезумевшие, пожелтевшие глаза напомнили ему мутное содержимое бутылки, которую принес Виктор.
Распив с соседом самогон и закусив сорванными во дворе зелеными яблоками, они сели на завалинку и молча закурили дешевые сигареты без фильтра.
Спустя некоторое время к ним присоединился еще один односельчанин, которому удалось выискать домашние припасы самогона, спрятанные его женой с целью оплаты кормов на зиму для скота. Саша был навеселе, неся почти полную трехлитровую банку с самогоном.
Да, это был праздник, не каждый день приваливает столь много спиртного.
Ближе к вечеру троица, изрядно напившись, расползлась, каждый еле-еле держась на ногах, направился к себе домой.
Он проснулся, от шума. Кто-то барабанил в его дверь и кричал женским голосом.
– Юра, вставай. Сашка помер! – кричала истошным голосом женщина, не переставая стучать ногами и руками во входную деревянную дверь.
Не соображая, он инстинктивно встал с кровати и направился к выходу, задев в сенях ногой пустую небрежно лежащую на проходе флягу, он чуть было не упал, но, схватившись правой рукой за бревенчатую стену, удержался и стал открывать дверь, которая от ударов ходила ходуном. Казалось, если по ней ударить чуть сильнее, она слетит с петель.
На пороге стояла Маруська – жена Сашки. Женщина была одета по-деревенски: в резиновых сапогах по колено, совхозном халате доярки, на голове бордовый матерчатый платок.
– Допились алкаши, нет на вас управы никакой. Иди, помоги моего из дома вынести, «беларуська» уже стоит, чтобы в морг отвезти, – прокричала Маруська, вытирая уголком головного платка влажные от слез глаза.
Сашка помер ночью, его организм не выдержал регулярного потребления алкоголя, и большое сердце отказалось выполнять возложенные на него функции, сделав внезапный – Стоп. Тело отвезли в райцентр, где располагался единственный на всю округу морг, и на третий день предали земле, похоронив на сельском кладбище.
На протяжении этих трех дней Юра, как и другие его сотоварищи, не просыхали – вдова выложила все припасы самогона на похороны своего горемыки, мужа.
Прошла неделя, как умер односельчанин Саша. Юрий лежал на своей единственной кровати и, как всегда, мучаясь похмельем, размышлял. По своей натуре ко всем событиям, происходящим вокруг него, он старался относиться равнодушно, поэтому был безмятежен и уравновешен. Из него вышел бы гениальный философ, если бы он свои размышления материализовал, в письменной форме.
Он по-прежнему страдал от невыносимой физической боли, но еще больше страдал духовно.
В его память врезались картины прожитой им жизни. Когда-то он считал себя вполне счастливым человеком, у него было образование, положение, жена и дети. В советское время до армии он добросовестно работал в колхозе, затем отслужил срочную службу в рядах вооруженных сил Советской армии. Непоколебимо верил в коммунизм и относил себя к настоящим материалистам, отвергая любую религиозную веру, так называемую ленинскую «поповщину», считал себя закоренелым атеистом. Коммунистическая партия вскоре после армии направила его, как подающего надежды достойного члена партии, в высшее учебное заведение на факультет юриспруденции. Закончив совсем неплохо институт, в двадцать пять лет он был назначен председателем сельского совета. Вскоре женился, построил вот этот самый дом, обзавелся детьми. Сколько, казалось, было радости и счастья, когда в стенах настоящего дома, спустя уже много лет, слышался детский голос и смех. Все перевернулось от одного дуновения черной силы, а именно от произошедшего случая, впоследствии радикально изменившего его судьбу и дальнейший уклад жизни. В те далекие советские времена деревни и села были густо заселены. В стране было достаточно развито сельское хозяйство, работали государственные предприятия, организации, колхозы, людям стабильно и достойно платили по тем временам, при этом всячески поощряли материально именно сельских работников. Вечерами сельские жители ходили с гармошками по улицам, плясали и танцевали в сельских клубах культуры и отдыха. Вот в один из таких вечеров, подвыпившие подростки, учинили в клубе драку, усмирить их попросили председателя сельского совета, тот спешно оделся и направился в клуб… Юру как председателя сельского совета, народный суд признал виновным в совершении им уголовно наказуемого общественно опасного деяния, за причинения в отношении подростков физической силы и назначил уголовное наказание в виде трех лет лишения свободы с испытательным сроком на два года условно.