Вы, конечно же, непременно спросите, почему разбойников было не сорок, не тридцать пять, а именно тридцать девять – не больше и не меньше? Да еще и плюс один? Простите, но так уж вышло… Клянусь Аллахом, их было именно тридцать девять и именно плюс один, и ничего с этим я поделать не могу! Тридцать девять отъявленных головорезов, жадных, как пустынные шакалы, и жестоких, словно разъяренные львы. Сколько караванов разграблено этими нечестивцами, сколько людей полегло от их быстрых кривых сабель, и не сосчитать! Они появлялись ниоткуда и также стремительно исчезали в никуда. Караваны не спасали ни вооруженная до зубов охрана, ни хитрости и уловки караванщиков.
По слухам, банда обитала где-то в горах в стороне от караванных троп и близких селений, но никто не знал наверняка, где. Разбойники никогда не оставляли свидетелей в живых, а если кому и посчастливилось пережить набег, то те разумно помалкивали, от греха, так сказать, подальше. Слухов о разбойниках ходило множество, только толку от них было, как с верблюда мужского пола молока. Одни говорили, будто это вовсе и не люди, а джинны в человеческом обличье под предводительством самого Иблиса; другие уверяли, что разбойники хотя и люди, но наделены они небывалой силой, ловкостью и выносливостью. Были и те, кто подходил к вопросу более прозаично и трезво – обычные удачливые бандиты с большими связями «наверху», иначе откуда им было знать, когда и куда идет караван, и что он везет. К тому же эмирская стража, как бы в доказательство именно этой версии, не особо торопилась покончить с бандой грабителей и изуверов.
Сказать по правде, правы оказались именно последние: тридцать девять разбойников под предводительством Черного Кади и вправду были не вездесущи и не всеведущи. Их направлял сороковой «разбойник», сидевший в роскошных покоях эмирского дворца, и имя ему было Мансур. Мансур-хитрый, Мансур-проныра, как его называли придворные меж собой, и был он Главным сборщиком налогов – должность, надо сказать, довольно влиятельная. К тому же эмир Мухаммед Аль Кашти был крайне доволен своим ретивым служакой. Благодаря Мансуру вводились новые налоги, собирались богатые подати, казна трещала по швам, а народ пух с голоду. Но разве кому есть дело до простого люда? Ведь для чего существует чернь? Как уверял Мансур, чернь существует именно для того, чтобы богатые становились еще богаче, с чем эмир, конечно же, не мог не согласиться, хоть и побаивался временами этой самой черни – нельзя бесконечно затягивать веревку, ведь если она когда-нибудь вдруг лопнет…
Но Мансуру все было мало. Несмотря на забитые доверху золотом, драгоценными камнями и тканями сундуки, Мансур не мог спокойно заснуть, если день не приносил ему десяток – другой золотых монет, а лучше целый кошель слепящего глаза своим блеском и ласкающего слух звоном золота. Или два кошеля, нет – три! Да, жадность этого человека могла любого загнать в могилу. И не то что могла, а именно загоняла.
В один из волшебных, чарующих восточных вечеров, когда солнце, скатившись за горизонт, расцветило небо пастельными оттенками заката, и на землю опустилась долгожданная прохлада, Мансур, утомленный дневными заботами, жарой и плотным ужином, предавался заслуженному отдыху. Главный сборщик налогов возлежал на мягких пуховых подушках с опустевшей пиалой в руке, расслабленно, даже лениво и отрешенно взирая на кружащуюся в танце у фонтана наложницу. Девушка в воздушных одеждах была похожа на стрекозу, взмахивающую крыльями и перелетающую с места на место. Зрелище Мансуру давно приелось, и влиятельного господина тянуло в сон. Но вечерний танец был традицией, и мнительный визирь ничего не хотел менять.
– Господин, к вам посетитель, – тихо произнес незаметно приблизившийся слуга, склонившись к самому уху Мансура.
– Наконец-то! Впусти! – оживился Мансур и не глядя протянул опустевшую пиалу другому слуге.
Тот спешно наполнил ее чаем, поклонился и отступил, застыв позади хозяина восковой статуей.
В залу вошел высокий плечистый человек, одетый с головы до пят во все черное, даже чалма и повязка, прикрывающая нижнюю половину лица, были черны. Его длинный шелковый плащ при ходьбе развевался, вздуваясь и опадая, словно крылья ворона. Взгляд темных глаз цепко держал напряженную фигуру хозяина дома в глубине залы. Уверенной походкой мужчина стремительно приблизился к Мансуру, поклонился, прижав ладонь к груди; другая рука выудила из-под одежд вместительный кошель и протянула Мансуру.
– Салам алейкум, почтенный Мансур! – густым низким голосом произнес посетитель.
– Салам, салам! Я вижу, твоему делу сопутствовала удача, несравненный Кади, – удовлетворенно кивнул Мансур, как бы нехотя принимая кошель и взвешивая его в руке.
– Обойдемся без имен, уважаемый!
Черный Кади весь напрягся, смерив подозрительным взглядом нового слугу Мансура. Тот, казалось, вообще ничего не замечал вокруг себя и лишь заботливо прижимал к груди чайник, будто грел его руками.
– Мой новый слуга глух и нем. На этот счет можешь не беспокоиться.
Мансур пошевелился, устраиваясь поудобнее на подушках.
– А что же стало с предыдущим?
– Он был слишком разговорчив, – довольно заперхал Мансур.
– Согласен с вами: болтливость – большой грех.
– Я думаю, ты пришел ко мне не обсуждать достоинства и недостатки моих слуг?
– Истинно так, – вновь склонил голову Черный Кади. – Но у меня плохие новости.
– Что случилось? – Мансур весь подобрался, уставившись в непроницаемые глаза гостя.
– Последний караван, равно как и несколько предыдущих, не оправдали наших надежд…
– Я это заметил по… размеру оплаты, – нахмурил жидкие белесые брови Мансур, еще раз взвесил в руке кошель и поспешно сунул его под подушку. – Только вот никак не возьму в толк, в чем здесь проблема.
– Проблема, о великий Мансур, в том, что нельзя безостановочно забивать кур, несущих золотые яйца. Нужно давать возможность им плодиться.
– Я плохо понимаю иносказания, – вяло повел плечами визирь. – Говори как есть.
Черный Кади задумчиво пожевал губами под повязкой.
– Караваны редеют. Все меньше торговцев хотят отправлять с ними товары, а те, кто рискует, отправляют всякую мелочь. Ведь ни один более или менее крупный караван с дорогими товарами еще не добрался до пункта своего назначения.
– Уй-юй! – возмущенно воскликнул Мансур, расплескав чай на свой дорогой халат и даже не заметив этого. – Неужели я должен беспокоиться о каких-то грязных торгашах, в своей непомерной жадности утаивающих от меня любыми способами налоги!
– Да, но непомерные налоги также заставят их изыскивать иные возможности сбывать товар или вовсе покончить с этим благородным занятием.
– Ну и пусть, – упрямо топнул Мансур. – Появятся другие. Торговля всегда была и будет!
– Сомнительное замечание, – проворчал Черный Кади. – Кто будет торговать себе в убыток?
– Ты предлагаешь, чтобы их убытки покрывал я? – грозно сверкнул глазами Главный сборщик налогов. – Мне кажется, ты заговариваешься, Черный Кади! В конце концов, мне не составит большого труда найти другого, более удачливого человека на твое место!
– Да поймите же, дело не во мне! – произнес Черный Кади, с трудом сдерживаясь, чтобы не высказать все, что он думает о методах своего покровителя. – Торговцы не хотят отправлять товары с караванами, и скоро нам просто некого будет грабить!
– Ты так думаешь? – Мансур недоверчиво покосился на гостя.
– Уверен, о светлейший! – Черный Кади неохотно склонил голову в очередной раз. – Уже сейчас караваны столь редки, что приходится ждать неделю, а то и две. А вспомните, как было в самом начале. Не проходило дня, чтобы по караванным тропам не прошли хотя бы два или три.
– О-хо-хо, – досадливо покачал головой Мансур. – Ладно, присядь. Мы обсудим твое предложение. Я надеюсь, оно у тебя есть?
– Есть, – кивнул Черный Кади, подбирая плащ и опускаясь напротив Мансура.
– Это хорошо. Ешь, пей и рассказывай, – милостиво предложил Мансур, указывая на остатки роскошного ужина.
Черный Кади, из принципа ни к чему не притронувшись, взял пустую пиалу и протянул ее слуге…
А в это время, вернее, одновременно с беседой Мансура и Черного Кади, только через тысячу лет, происходил еще один разговор. В старом заброшенном доме из почерневших бревен, покосившемся от времени и вросшем в землю, заседала воровская братия, обсуждавшая причины своих неудач последних двух недель. За кривоногим столом в масляных, жирных пятнах, пожженном сигаретами и засыпанном пеплом и остатками еды, сидели трое матерых воров с суровыми, пропитыми лицами. Они хмуро взирали на пустые рюмки, в желтых, чуть дрожащих пальцах дымились сигареты. Под потолком плавало облако сизого дыма. На продавленном, облезлом диване, стоявшем у окна, сидели еще двое, помоложе. Эти отрешенно бросали мелкие монетки, пытаясь попасть ими в банку из-под соленых огурцов. Третий, совсем молодой и красный от негодования, стоял по другую сторону стола. Пальцы его рук то сжимались в кулаки, то вновь разжимались.
– Не кипишись, Мах, – скрипучим, сухим голосом порекомендовал один из сидевших за столом – жилистый бородач с красными поросячьими глазками и сильно оттопыренными ушами, за что носил прозвище Лопух.
– Да, Мах, дал ты маху, – хихикнул один из расположившихся на диване и, прикрыв один глаз, метнул в банку очередную медяшку, но опять промазал.
– Я Макс, а не Мах!
Молодой человек был уже на грани нервного срыва. Он едва сдерживался, чтобы не расквасить ненавистные рожи, и будь что будет.
– Да какой с тебя Макс, – отмахнулся другой из сидящих за столом, взялся за початую бутылку водки и разлил ее содержимое по мутным рюмкам. – Макс – это максимум, а ты даже на минимум не тянешь. Косой прав: был ты Махом, им и подохнешь!
– Да я… – вскипел Макс, подступая к столу.
– Остынь, сказали же. – Лопух ловко выхватил из-под пиджака нож и воткнул его в столешницу. Рюмки подпрыгнули. – Сявка ты еще. Слушай старших да мотай на ус, когда отрастет.
– Ха! – усмехнулся во весь рот Косой.
– Ты вот тут выступаешь, – продолжал Лопух, поднимая рюмку и разглядывая ее на просвет, – а скажи: кто завалил нам дело? На корню испоганил, а?
– Так ведь… – Макс растерянно огляделся, словно ища поддержки.
– Вот именно! – Лопух выдохнул и опрокинул рюмку в рот. Поморщился, занюхал рукавом. – Какого хрена, спрашивается, тебя понесло помогать переходить улицу старой перечнице, когда ты должен был стоять на шухере?
– Но ведь она…
– Что – она? – Лопух скосил один глаз и пьяно икнул. – Сыча повязали, Батек расцеловался с такси – в реанимации валяется. А ты тут еще выступаешь!
– Но ведь… – Макс искал в себе оправдания, но никак не мог подобрать нужных слов.
– А в прошлый раз? – продолжал Лопух, пыхтя сигаретой.
– Что? – Макс глуповато моргнул, отмахиваясь ладонью от вонючего дыма.
– Не помнишь? – прищурился Лопух. – А я вот до сих пор помню! – потер он зашибленный дубиной бок. – Дело на две сотни косых было! А этому идиоту приспичило спереть кошелек и пойти покупать лимонад.
– А чего? В горле ведь пересохло! – попытался оправдаться Макс.
– В горле, говоришь, пересохло? – схватился за рукоятку ножа Лопух, но вдруг успокоился. – Барыга ушел, а мы как зайцы два часа по городу петляли. Это, по-твоему, как называется?
– Мне не дают развернуться! – гордо ткнул себя кулаком в грудь Макс. – Все какие-то дешевые роли.
– Слышь, актер! – подал голос сидящий на диване Косой. – Я таких игроков вертел пачками, – он сплюнул на пол и опять бросил монетку. Вновь мимо.
– Помолчи, Косой! – одернул его Лопух.
– А может, я устал быть на побегушках! – выкрикнул Макс. – Может, я тоже хочу нормального дела!
– А что ты могёшь, сявка? – опять поморщился Лопух.
– Я все могу, вот провалиться мне на этом месте!
Что произошло дальше, никто из воровской братии так и не понял. Пол под молодым человеком внезапно затрещал, и Макс со вскриком провалился. Ладно бы еще погреб был в доме, так ведь нет – не было погреба, а до земли – сантиметров тридцать, не больше. Но Макс ухнул в дыру с головой.
– Ха! – опять подал голос Косой, но сидящие за столом лишь недоуменно переглянулись.
– Не понял, это чё было? – хриплым от волнения голосом осведомился Лопух.
Он вскочил из-за стола, едва не опрокинув его, и бросился к дыре в полу. Остальные тоже повскакивали со своих мест и окружили Лопуха, упавшего на карачки и бестолково ощупывающего землю в дыре.
– Где Мах? – спросил Лопух, облизнув враз пересохшие губы.
– А-а, нечистая! – всполошился Бурый и кинулся к окну.
Звон разбитого стекла и возня застрявшего в перекошенной деревянной раме тела разорвали гнетущую тишину.
– Слышь, Лопух, – Косой медленно попятился к двери, – ты как хош, а я того… сваливаю.
– Да, – согласился Лопух. – Мах, видать, накрылся. Линяем отсюда.
Лопух отполз от дыры, поднялся и, отряхнув брюки, почесал затылок.
– Вот что бывает, когда много на себя берешь.
Сколько себя помнил Максим Коротков, ему всю жизнь не везло. Начать с того, что его перепутали в роддоме – достовернейший факт с печальными последствиями. Нет, сначала ему, конечно, повезло. Максим попал в отличную, заботливую семью, где прожил, не дуя в ус, счастливейших четыре года. А потом… Потом жизнь понеслась под откос: в роддоме выяснилось, что семье вручили не того, и он переехал в другой дом – дом ужасов и кошмаров. Мать с отцом пили, не просыхая, нигде не работали и ничего от жизни не хотели. Маленький Максимка целыми днями слонялся голодный, в потрепанной одежонке по улицам, выпрашивая даже не деньги, а еду, пока наконец не вмешались те, кому было положено вмешаться с самого начала – органы опеки, и Максимку препроводили в детский дом. Заведение, конечно, чистое и уютное по сравнению с тем свинарником, где он жил последние три года, да и кормили там сытно. Одно плохо – собралась там нехорошая компашка, не дававшая никому проходу.
С окрепшим десятилетним Максимкой связываться никто не хотел, особо после того, как тот от души навалял сразу двум своим обидчикам, но вот другим от компании заносчивых зазнаек доставалось изрядно. И надо ж такому случиться, что Максимка был втянут в эту компанию. Очень поздно он осознал, что катится по наклонной плоскости. Осознал и ужаснулся, когда его в четырнадцатилетнем возрасте доставили в отделение полиции за кражу. Ему бы одуматься и взяться за ум, но – увы! – страх прошел быстро, а безнаказанность подстегнула к следующим подвигам.
В девятнадцать лет Максим сел основательно, на полтора года, за кражу с мордобоем. Перевоспитаться не получилось, хотя Максим все полтора года сам себе клялся и божился, что завяжет с воровством и начнет новую жизнь. Однако желанная свобода не принесла ничего, кроме новых разочарований: Максим оказался никому не нужен, и никто не хотел брать его на работу. Одно счастье – ему выделили однокомнатную квартиру, которая вскоре превратилась в прибежище новых дружков Максима – прощелыг, пьяниц и воров. Соседи долго терпели буйные посиделки Максима, пока в один прекрасный день сосед снизу не рискнул высказаться на сей счет. Максим не помнил подробностей стычки с добродушным соседом, но, как оказалось, он сломал ему пару ребер, подбил глаз и вынес плечом железную дверь.
Новый срок потянул на четыре года. Возмужавший Максим за свои вечные неудачи еще в тюрьме получил прозвище Мах, еще больше обозлился на жизнь и уже не видел себя полноценным гражданином общества. А потому, общество, доведшее его до подобного, должно было поплатиться за свои деяния, и Максим решил ему мстить, воруя у него, то есть, беря то, что, по его мнению, он недополучил от общества в детстве.
Новая компания не принесла желаемого удовлетворения. Громадье планов рассыпалось, словно карточный домик: ни одного толкового дела, ни капли ощущения радости – все по мелочевке. Плюс сплошные неудачи. А тут еще глупейшая история с полом.
Нет, ну кто тянул Максима за язык с дурацкими клятвами! И откуда он мог знать, что земля, устав держать на себе подобное ничтожество, внемлет его клятве и разверзнется. Хотя земля-то как раз осталась цела, а вот Максим загадочным образом после временного помутнения сознания оказался в неведомой ему внушительной, но скудно обставленной зале какого-то богатого дома. Из обстановки в ней были два подсвечника на длинных ножках, непривычного вида узкий шестиугольный столик с кучей восточной посуды и кальяном и еще ворохом подушек вокруг столика. Посуда, как отметил опытный взгляд Максима, была преимущественно золотой и серебряной.
Окон в понимании Максима в комнате не оказалось вовсе, и по зале гулял приятный свежий ветерок, врывающийся в узкие и высокие проемы в стене, скругленные сверху и занавешенные лишь тонкой тканью. Больше ничего интересного в комнате не было, если не считать трех мужчин, с удивлением взиравших на незваного гостя.
Первым оказался в меру упитанный мужчина, лысый, но с пышными усами и в дорогом халате; второй – любитель оттенков черного, которого Максим за глаза окрестил готом, с широким, скуластым лицом и пронзительным взглядом; третий, в шальварах и дурацкой распашонке, стоял навытяжку с высоким узкогорлым чайником в руках и жил лишь одними глазами, поглядывая ими на Максима и почему-то боясь даже пошевелиться.
Пауза затягивалась.
Максим, потерявший дар речи от странности происходящего, тупо разглядывал хозяев невиданной залы; хозяева – его, с нескрываемым интересом и неподдельным удивлением.
– Кто ты, о нахальный юноша, пробравшийся в мои покои? – наконец спросил обладатель шикарных усов, чуть приподнявшись с подушек.
– Кто я? – Максим удивился вопросу, запоздало отметив, что почему-то понимает язык, не имеющий ни малейшего сходства с русским. – Это кто вы такие, и где я вообще?
– Ты пробрался в мои покои, – подвигал усами мужчина в халате, – и еще смеешь задавать глупейшие вопросы? Отвечай: что тебе здесь понадобилось?!
– Никуда я не пробирался, – с вызовом бросил Максим. – Пол треснул, я провалился и… оказался здесь. А вот где – здесь?
Максим вновь неторопливо оглядел просторную залу, наполненную неведомыми ароматами, каких в городе ему ни разу ощущать не доводилось.
– Ты нагл и хитер, юноша, – укоризненно покачал головой тот, что в халате. – Знай же: меня зовут Мансур, и я Главный сборщик налогов нашего достославного эмира Мухаммеда Аль Кашти! Ты находишься в его дворце. А вот это, – мужчина обвел залу широким жестом, – мои личные покои!
– Какой еще эмир? – возмутился Максим, складывая руки на груди. – Дворец, сборщик налогов! Вы что, издеваетесь надо мной?
Брови Мансура от подобной неслыханной наглости поползли на лоб. Он переглянулся с «черным».
– Ладно, пошутили – и будет! – не дождавшись ответа, продолжал Максим. – Мне домой надо. Скажите, как отсюда на Киевскую попасть?
– Киевская? – еще больше удивился Мансур. – Что такое Киевская?
– Да кончайте уже, в самом деле! – фыркнул Максим, но вдруг осознал всем своим существом, что люди, сидящие напротив него, вовсе не шутят. И родная Киевская им также неведома, как и сам Максим.
– Я, кажется, понял, – прогудел сквозь повязку Черный Кади. – Он – нахальный молодой воришка, пытающийся неумело выкрутиться.
– Ах вон оно что! – почему-то обрадовался Мансур. – Стража!
От зычного рыка хозяина роскошных апартаментов Максим даже чуть присел.
Узкие двери в правой стене залы распахнулись, и в них ввалились двое стражников, каких Максиму доводилось видеть разве что в кино про Восток – шаровары, кованные кольчуги, островерхие шлемы, кривые сабли в руках и круглые щиты. А рожи!.. Какие зверские у них рожи! Судя по ним, никак не доблестная современная полиция – те разве что по ребрам напинать могут. В крайнем случае. Эти же, с горящими неуемной жаждой крови глазами, не задумываясь, изрубят в один миг на отбивные.
Максим начал медленно отступать к окну. Стражники, сориентировавшись и поводя саблями, пошли на него.
– Эй, ребята, вы чего? – Максим в примиряющем жесте выставил перед собой ладони. – Давайте все решим спокойно, слышите?
Стражники, судя по их непроницаемым лицам, не питали склонности к пустым разговорам и продолжали медленно наступать.
– Я не вор! Я здесь вообще случайно, мамой клянусь! – продолжал неумело оправдываться Максим, и вдруг почувствовал, что отступать больше некуда. Его спина уперлась в стену меж двух окон. – Эй, чего вы? Я же совсем ничего не сделал! – захныкал Максим, затравленно озираясь в поисках пути к спасению и не находя его.
– Чего вы медлите? – недовольно прикрикнул на стражников Мансур, которому уже порядком надоело ждать, взял со столика пиалу и отхлебнул. – Зарубите его и выкиньте отсюда!
– А может, просто выкинете, а? – наивно спросил Максим.
– Вот еще! – фыркнул Мансур в пиалу.
Стражники, не сговариваясь, замахнулись саблями, тускло блеснувшими в свете восходящей луны. Максим, вскрикнув, распластался на полу и прикрыл голову руками, будто это могло его спасти. Сабли с противным скрежетом прошлись по стене у него над головой, выбив из камня снопы искр.
– Вы мне попортите стену, ослы! – недовольно вскричал Мансур, и стражники застыли в нерешительности. – Да чего вы ждете, остолопы? – Визирь запустил в них пиалой. Та разбилась о щит ближайшего из стражников и разлетелась тонкими осколками фарфора. – Он уходит! Взять его!
Максим, опомнившись, ужом прошмыгнул меж ног охранников и заметался по зале, насилу увертываясь от ударов острых сабель преследующих его двух здоровенных стражников.
– Держи его! Руби! – неистовствовал Мансур, швыряясь подушками и посудой. – Да вот он! Куда вы смотрите, ишаки? Сзади! Теперь там! Да быстрей же! О, Аллах, что же вы за идиоты такие?..
Максим, в третий раз пробегая мимо дастархана, поскользнулся на остатках рассыпанного по полу плова и растянулся на распотрошенных подушках. Мансур от неожиданности вскрикнул и вжался в стену, а Черный Кади наконец проявил интерес к происходящему и потянул саблю из богато инкрустированных ножен. И тут Максим ощутил в руке удобную рукоятку. Оказалось, что по чистой случайности его пальцы нащупали длинный кинжал, оброненный кем-то. Максим зарычал и, оскальзываясь, вскочил с пола.
– А-а-а! Всех порешу, гады! – завопил он, поудобнее перехватив кинжал и встав в боевую стойку. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена. – Не подходи, а-а-а!
Максиму в голову ударила горячая волна, и, продолжая кричать, он принялся полосовать себя по руке туповатым лезвием, больше пригодным для разрезания яблока или дыни. Из небольших порезов показалась кровь.
– Убью! Не подходи!
От нелепости происходящего сердце дрогнуло не только у попятившихся стражников, но и у навидавшегося всякой жестокости Черного Кади. Убить – одно, но чтобы так кто-то истязал себя самого!..
Однако предводитель разбойников быстро пришел в себя и задумался. Он давно размышлял о необходимости дополнить число разбойников до сорока, которое, как известно, имеет сакральный смысл. К тому же из этого молодой человек, судя по его бурному нраву и несдержанности, мог выйти неплохой разбойник, и потому Черный Кади вернул саблю в ножны и воскликнул:
– Клянусь всевышним, этот человек одержим шайтаном, но он может оказаться нам полезен!
– О чем ты говоришь? – Визирь в недоумении уставился на Черного Кади. – Какой прок может быть от столь неумелого воришки и, к тому же, большого лгуна?
– Прикажите, пусть он обождет за дверью, и я вам объясню свой замысел. – И, наклонившись к визирю, тихо добавил: – К тому же, он слишком шумный, а нужен ли нам сейчас лишний шум?
– Хорошо, обожди в коридоре! – бросил Мансур юнцу, в сомнении терзая пуфик. – Я потом решу, что с тобой делать. Проводите его! – приказал визирь стражникам.
– Ну уж дудки, вертел я таких решал! Хана вам всем! – Яростно шмыгнул носом Максим.
– Дудки? – нахмурился визирь. – При чем здесь дудки? Убирайся отсюда подобру-поздорову, щенок! И верни мой любимый кинжал, я им ногти чищу.
– Что?! – оскорбленно взревел Максим. – Так ты, фраер дешевый, решил наградить меня заражением крови? Ну, звездец тебе! А-а-а!
Максим затрясся всем телом в припадке ярости и двинулся на визиря.
– Стража, уберите от меня умалишенного! – завопил Главный сборщик налогов, запустив в Максима пуфиком.
Стражники наконец опомнились и ринулись на защиту своего господина, выставив перед собой клинки сабель. Но когда они уже собрались вонзить их в одержимого, Максим внезапно зацепился ногой за мягкий пуфик и плашмя повалился на Мансура. Кинжал впился в одну из подушек рядом с головой сборщика налогов, в воздух взвились перья. Стражники, не успевшие остановить выпад, кувыркнулись через упавшего Максима и с победным возгласом «уф-ф!» воткнули оба клинка в грудь так ничего и не успевшего осознать Черного Кади. Главарь разбойников еще мгновение удивленно взирал на лезвия клинков, торчавших из его груди, а затем рухнул на подушки грудой черного тряпья. Повязка с его лица спала, и все увидели неприятное, с жесткими чертами бородатое лицо, пересеченное наискось, от левого глаза до подбородка, ужасным шрамом.