Шел снег. Сыпал сверху из непроглядной черноты крупными хлопьями, вспыхивал в ярких отсветах гирлянд, мягко ложился на плечи и шапки. Редкие прохожие были похожи на сугробы, торопливо перебегающие с места на место в свете фонарей.
Девушка в тёмном полушубке и шапке-наушниках шагала к переходу и торопливо говорила в свою гарнитуру:
– Конечно, я приду! Да, я уже в пути! Минут через двадцать буду у тебя. Нет-нет, Новый год можно праздновать где угодно и с кем угодно. А день моего восемнадцатилетия мы будем встречать вместе.
Она улыбалась. Было видно, что собеседник ей очень приятен. А разрумянившиеся щеки показывали, что даже более чем просто приятен.
– Каждый, кто родился в десять минут первого, имеет право именно «встречать» день рождения, – она звонко засмеялась.
И поскользнулась на присыпанной снегом ледянке, да так, что едва удержалась на ногах, неловко взмахнув рукой. Но даже тогда не прервала разговор.
– У меня есть кусочек торта, – улыбнулась она, и хотя тот, с кем она говорила, никак не мог её видеть, покачала сумкой в доказательство. Затем замолчала, выслушивая собеседника. И, зардевшись, ответила тихо: – И я тебя! Очень! Скоро буду, жди. Ты ведь уже поставил чайник?..
Продолжая болтать, она шагнула на занесенную снегом «зебру» пешеходного перехода…
Огромная фура с грохотом летела по скользкой дороге и отчаянно сигналила. Но девушка в шапке-наушниках теперь радостно смеялась чему-то, что говорил ее собеседник. И ничего не услышала.
– Что вы наделали?
Несмотря на крики, вой сирен, шум, молодой голос был так хорошо слышен, словно звучал в полной тишине. И звучал испуганно:
– Ей не время было! Сегодня – точно нет.
Тот, к кому он обращался, ответил не сразу. Но его голос был хриплый и уверенный:
– А через два часа ей исполнилось бы восемнадцать, и тогда бы она не смогла…
Что именно она не смогла бы, он не сказал. Видимо, обоим это было хорошо известно.
– А кто сказал, что теперь сможет? И вообще, это нарушение. Это… – задохнулся первый голос, звонкий, почти мальчишеский. – Да вы представляете, что с нами сделают?
– Только если узнают. А откуда они узнают, если мы никому не скажем?
Повисла долгая пауза, словно бы один из говоривших обдумывал сказанное.
– Она должна была жить! – упрямо произнес первый голос.
– Ещё целую неделю? – с усмешкой произнёс второй. – Вот радость-то! Через неделю вероятность гибели – восемьдесят пять процентов.
– Восемьдесят пять – это не сто! – не сдавался первый.
– Восемьдесят пять – это почти сто. Хватит болтать, пора убираться отсюда, пока нас не заметили.