Сон схлынул мгновенно, превратив кривую пульса в холку ощетинившегося зверя. Ударная волна, пущенный по телу ток – Ник не знал, с чем сравнить такой переход от сна к яви. Слишком резко, слишком страшно. Как лед пробить с той стороны…
А в ушах звенела почти абсолютная тишина. Почти – потому что рядом был какой-то шорох. Словно дышал кто-то. Стерег. Охотился.
Ник попытался открыть глаза. Свет не появился. Кромешная тьма расцветилась оранжевыми искрами. Ослеп? Ослеп?!
– Да чтоб вас всех!.. – крикнул Ник, отдаваясь животному страху.
– Тш-ш-шш, тише, ти-ише…
Мягкие теплые ладони схватили его за кисти рук. И замерли.
– Это просто повязка. Все хорошо, Ник. Все хорошо.
Голос был женский с той хорошо знакомой интонацией матери, у которой на руках вырос уже не один беспокойный спиногрыз. В отпечатке тьмы под веками вдруг появилось лицо старой знахарки с Имандры – та говорила на своем языке, но так же уверенно и по-матерински брала на себя ответственность за горе-фотографа и его подвывихнутую ногу. Птицы. Птицы под крылом прячут.
Ник больно прикусил губу. Одно в голове никак не вязалось – теплые сильные руки были… почти мужскими? Да о чем угодно сейчас, только не о…
– А вы похожи на своего отца? – уточнил Ник у темноты. Его откровенно понесло.
Темнота смутилась, и руки вдруг исчезли. Ну вот, спугнул.
– Это флирт такой, да? На больничной койке? – рассмеялась женщина совсем без капли напряжения.
– Паника бывает разной! – провозгласил Ник. – А когда я паникую, то услышишь и не такое…
Страх уходил. Фотограф донырнул до дна и ослеп. Отрицание, гнев, принятие? Обидно, Ник, ты так легко вписался в единый для всех шаблон.
– Вот отойдешь на пару минут, а жену увели, – Дэн появился в пространстве разговора совершенно бесшумно и кто знает, был он здесь с самого начала или только зашел.
Ник безошибочно повернул голову на звук. Чего греха таить, он давно тренировал свое тело, готовил рефлексы, отрабатывал реакции… Он готовился к тому, что может ослепнуть. Компенсация и замещение происходили сами собой, но тем острее и сильнее хотелось оставаться фотографом, хотелось драться за каждый кадр и ролик.
– Снимай повязку, Ник.
Пальцы нащупали застежку-липучку на затылке быстрее, чем мозг заметил фамильярное «ты». Принят в семью, что ли?
Рывок. Бархатный лоскут скользит по щеке вниз. Вдохнуть глубоко, как перед нырком в сеть, и открыть глаза.
Пятна.
Светлое, темное.
Искра.
Слезы?
– Ннни… – голос у Ника прервался. – Нничего не изменилось.
Пустое это все. Надо было генное редактирование родителям пользовать, а не киборгом становиться.
– Но ты же нас видишь? – уточнил Дэн с плохо скрываемой радостью.
И не дожидаясь ответа, в секторе обзора сощуренных глаз появились провода и планшет. В руки ткнулся разъем под импланты.
– А что толку…
– Подключайся, – усмехнулся вдруг Дэн. – Да на Катерину любуйся, разрешаю.
Короткий импульс иголочками прошелся по виску, стоило только подключить кабель. Ник, раздавленный мыслью, что ничего из затеи не получилось, с трудом заставил себя поднять голову и посмотреть на Катерину. Красивое имя. Да и она, наверно, красивая. Руки добрые ведь.
Размытый светлый лик в обрамлении каштановых кудрей вдруг стал четче. Это было странно – будто художник работал сейчас над мирозданием, ребром мастихина пробивая контуры в размазанной пелене. Сначала золотистый блик на косой челке. Потом ямочку на подбородке. Соболиные брови и короткие выгоревшие ресницы. Маленькая морщинка в уголке губ…
Он понял. Пальцы Дэна скользили по планшету, он видел их периферическим зрением. Этот бог апгрейда выкручивал диоптрии, пробуя на прочность нервы Ника.
– Жги, – выдохнул киборг.
Глаза. Ее глаза. Не оторваться. Искрящаяся небесная радужка, невообразимо редкого оттенка опаловой океанской волны у самого берега, которая идет на тебя, закрывая солнце… И если эта волна погасит ветер, то надо лишь успеть вдохнуть перед тем, как узнаешь что там, за гранью.
Отрицание, гнев, принятие? Ник вдруг жестко сощурился. Жизнь менялась в ритме «ахтунг, импровизируем», каждый новый день добавлял сто грамм радости с оттенком полынной потери, но ненависть к шаблонам оставалась непоколебимой скалой, бараньим лбом, режущим океан. И психологический ГОСТ разобьется вдребезги так же, как и волна, потому что за принятием есть и следующий шаг.
Я принял новую реальность, док, но дальше жечь буду я.
Перехват управления.
Зум.
Дэн успел только тихо чертыхнуться, но планшет уже был бесполезен.
– Десять седых ресниц, – констатировал Фотограф, продолжая глядеть Катерине Валько не то в глаза, не то в самую душу. – Сколько еще тогда седины под краской в кудрях спрятано… Что за горе вас так убило?
И все-таки было невыносимо тяжело. Ник чувствовал, как тянется по черепу полоса огня и превращается в настоящий пожар у имплантов. Мир был резким невыносимо, а вязкая муть в голове все больше походила не на последствия наркоза, а на защитную ширму перегруженного сознания. Женский голос говорил что-то про сыновей, то ли погибших, то ли без вести пропавших, но веки смыкались сами собой. И это тоже был шанс на выход из глубины.
Повязка снова обхватила голову. Легкий браслет холодным металлом обжег пульсирующую вену на запястье. А теплые руки… О нет, они не обиделись, они не держали зла. Они заботливо поправили под головой подушку и смахнули слезинку, показавшуюся из-под повязки.
– Ты справишься, Ник. Все хорошо будет.
Кажется, Заневский и Валько сказали это одновременно.
И потекли долгие дни в комнате с белыми стенами. Браслет оказался не прикроватными наручами для пленения малость ненормального Стрижа, как поначалу нарисовалось Нику в воспаленном воображении, а весьма полезным пульсометром, избавлявшим от классики жанра «больной, просыпайтесь, пора пить снотворное». Сон был неприкосновенен, но распорядок дня в «ЗаВале» никто не отменял. И утро неизменно начиналось с букета цветов и Катерины, этот букет вносящей. Где ей удавалось добыть в февральской Москве ромашки и васильки – уму непостижимо, но Нику казалось, что он запомнил теперь каждую веточку, каждый листик, да на всю оставшуюся.
Вторым посетителем был Рыжик. В этой лавочке нашлась даже котейка, и даже котейка была как с Альфы Центавры – непуганая и мурчливая, мигом обшерстившая толстовку Ника в знак не то безусловной любви, не то заявления прав собственности на эту самую толстовку. Потом права на Ника заявлял Дэн, чаще – один, иногда с каким-нибудь врачом, представлявшимся то хирургом, то офтальмологом. Твердить попугаем, что ничего не болит – о, это получалось очень убедительно. Врачи уходили довольные и счастливые, но Дэн оставался. Дэн оставался надо-олго, ровно до того момента, пока Ник не начинал просить пощады.
Это было жестоко. Это было необходимо.
Это была муштра, которая смутно напоминала изучение английского в детстве.
Фокус на дальний угол комнаты. Зум. Резко переключиться на передний план. Сколько вен на моем запястье? Сколько лепестков у ромашки? Сохранить кадр. Нет, не через файл памяти, а скинуть прямо на карту в имплантах, минуя мозг и субъективность. Видеопоток… Мгновенно нагревается дорожка контактов, вшитых под кожей на виске, и Дэн тихо чертыхается на тему отечественных комплектующих. Тут же Нику выдается гипотермический пакет, и все повторяется по кругу. Доведение реакций до автоматизма – оказывается, редакция заплатила даже за это.
– Им надо было еще мозгов для этого всего прикупить, – выдыхал Ник в пустой комнате, оставаясь один на один с тарелкой супа.
Так начиналась вторая половина дня, комбинация сна, лежания под киберврачом и возни с Морем Ясным. С какого перепуга детвора признала в фотографе наставника (или главаря банды), так и осталось загадкой, но запертый в белых стенах Ник вдруг стал центром притяжения цвета и света. Сестренки оккупировали кровать, одеяло превратили в «фигвам», потому что слово «юрта» Моряне было не выговорить, а Нику воткнули перо. К счастью, за ухо и не за то, где наложили швы. Правда, сказать про индейцев Ник мог не больше, чем эти оторвы уже узнали из книжек, а за вопрос «где ваши куклы?» чуть всерьез не лишился скальпа.
– А давайте я расскажу вам про Север, – предложил фотограф, чувствуя себя Диком Сэндом и Жаком Паганелем разом. Ну то есть находящимся в плену аборигенов и страстно желающим обойтись без членовредительства.
– А что такое север-р? – уточнила Ясна из «фигвама».
Ник облегченно выдохнул. К вечеру детвора переместилась из штата Мичиган на озеро Имандра, сообщила, что «нарэй то»8 прямо в феврале, и завалила белого медведя. Надо уточнять, кто из пациентов этой лавочки стал медведем?!
Но иногда слов не хватало, а отключенные импланты лишали поиска по картинкам, и тогда Ник брал у сестер краски, чтобы рисовать то, что сложно описать словами. Простенькая палитра акварели била по сетчатке нестерпимо яркими, кричащими, неестественными цветами. Но в песне про северные сияния это было даже к лучшему. Ник вбивал в лист бумаги ультрамарин с кармином, оставляя место для салатовых всполохов авроры. При этом с его губ слетали старые северные сказки вперемешку с советами рисования «по-сырому». Переключение фокуса наконец перешло в тот самый автоматический режим, которого добивался Дэн: размывки и пятна облаков на миопии в минус шесть, тончайшая графика карликовых берез – в сверхточной единице.
И лишь когда Катерина утаскивала мелюзгу домой буквально за шкирку, Ник оставался один на один со своими мыслями. У него было всего двадцать минут на это, до последнего укола обезболивающего и сонного забытья. В эти минуты соблазн подключить импланты, выломать окно, сбежать из комнаты – одним словом, совершить ошибку и выйти на связь с Витом, – был почти невыносим. О да, вроде бы никаких обязательств, квартплата внесена на месяц вперед и вообще, но останавливало Николая Стрижова совсем не это. Всю свою жизнь он чувствовал себя рядом с Витом человеком если не второго сорта, то чем-то вроде. Он не завидовал – он восхищался генноотредактированным французом, которому дали все: птичью грацию движений, почти идеально симметричное лицо, быстроту реакций и главное – ястребиное зрение. Где-то, конечно, недопилили со смешливостью, харизмой и умением по земле ходить, но так пилотам того и не надо. А сейчас у фотографа появился шанс дотянуться до идеала хотя бы по пункту «зрение». Стоили того эн дней молчания в сети или нет? Кто знает, кто знает, только самовольно загубить свой единственный шанс Ник совсем не хотел. И засыпал, стискивая в кулаках простыню.
Рядом, вокруг, внутри спала Сеть, свернувшись клубочком до востребования.
***
Вита Обье можно было поднять в три ночи вопросом «назови десять отличий в фотонных движках первого и второго поколения», и он ответил бы без запинки, попутно обворчав спросившего на предмет «поспать тут всякие не дают». Но вот уже вторую ночь подряд лётчика будил не воображаемый дотошный экзаменатор, не уведомления из неспящего чатика экспедиции «Марс. Зеро», а призрак Ника.
– Дождись меня, – склонившись над растрёпанной макушкой Вита, тихо просил фотограф и, не давая себя поймать, шагал сквозь закрытую дверцу шкафа. Сегодня, правда, добавил «я в порядке, не волнуйся» – наверное, чтоб Вит не поставил себе второй синяк на лбу в попытках нырнуть в шкаф следом, как было предыдущей ночью.
Текстовые сообщения Стрижу от Ястреба копились на сервере, нетронутые.
– Где тебя носит, птица? – уставившись в тусклую звезду светодиода на потолке, спрашивал Вит.
«А с хрена ли он тебе должен отчитываться, Обье? Оба, часом, не первоклашки лет двадцать тому как. И уже нет той бабушки, которая тебя за Коленькой просила приглядывать, чтоб он на дороге ни обо что сослепу не споткнулся».
– Акулина, открой сайт справочной службы московских больниц.
– Минуту, – бодренько отозвался русскоязычный голосовой помощник. Пилот вздохнул. Надо бы поучиться оптимизму у этой электронной девки. Потом, когда найду Ника.
На девятом по счёту «такие не поступали» глупая тревога Вита сдала позиции праведному гневу. Причём непонятно, на кого Вит злился больше – на друга (сейчас каждое дерево вай-фай раздаёт, не судьба маякнуть, что ли?) или на самого себя (чего расквохтался, аки наседка?)
После восемнадцатого «не поступали» Вит прекратил мучить Акулину, отключил гарнитуру и, как сидел, опал навзничь обратно на куцый матрас. Затылок лётчика решил, что посадка всё-таки была жестковата: перед глазами заплясали солнечные зайчики далёкого лета в новгородской деревне, которую давно уже не найти на картах. В нос шибануло терпким запахом козьего молока, которым бабушка по распределению для Вита – родная бабушка Ника – равно угощала обоих пацанов прежде, чем пустить на выпас в бескрайний и непознанный мир.
Слишком разные, чтобы всю жизнь ехать вдвоём на одном велосипеде. Слишком похожие в чём-то неуловимом и важном, чтобы разъехаться на первом же повороте раз и навсегда.
– Он думает о тебе, – сообщила из планшета отключённая Акулина. – А значит, вернётся.
Вит вздрогнул и проснулся снова. Чёрт, вот только слуховых галлюцинаций мне сейчас не хватало. Едва-едва устроился хоть куда-то…
Возвращайся скорее, Ник. Вместе твою клюкву доедим.
***
Утром пятого дня Катя не пришла, Рыжик лизнул в ладонь, а на завтрак вместо каши и йогурта появился ломоть хлеба с беконом и чашка кофе. Так Ник понял, что сегодня его отпустят на волю. Радоваться бы, но внутри сидела заноза. Накануне Дэн устроил такую тренировку, что будто в космос фотографа готовил. Ник не сделал ни одной осечки, не допустил ни промаха, но в глазах Заневского все равно осталось сомнение.
Ник лениво жевал бутерброд. Кофе был превосходный, будто его на спиртовке варили в турке, но мысли Ника были не об этом. Они уходили в отрыв, цеплялись друг за друга как кучка альпинистов в ста метрах от вершины-разгадки, и было в них что-то про нелюбовь к экзаменам, о взятии на слабо и неверии в собственные силы. Еще страшней было думать о том, что ждет дальше, ведь сначала ты до дрожи в коленках боишься чего-то, а когда оно, наконец, свершается – ты чувствуешь себя идиотом, ведь надо было не бояться, а думать, как с этим жить дальше. Боги, куда ведь проще в тундре, в лесной глуши, посреди прибойных волн, чем в этом многомиллионном складе людских душ. И голову можно дать на отсечение – природу ближнего подмосковья и смоленщины тебе снимать этими глазами не дадут…
В полированном крае тарелки с крошками мелькнула тень. Ник резко вскинул голову. Прицел. Фокус. Съемка. Посмотреть кадр.
Все случилось в какие-то доли секунды. Просто любопытная чайка с Москвы-реки заглянула в окно белоснежного лазарета. Просто Ник успел ее сфотографировать в режиме «спорт».
Активировать импланты. Нет, обновляться потом, отстань, все.
Отправить фото.
Дэн Кириллович, ну теперь-то экзамен сдан?
Ник скидал вещи в рюкзак, недосчитавшись фонарика и ручки-зажигалки. Море Ясное, наверно, утащило, да и ладно. Выждав еще пару минут, Ник толкнул дверь и вышел из комнаты.
В холле его ждал Дэн и еще более неприличная кипа бумаг, чем в начале истории. Дэн небрежно развалился на белом кожаном диване, принимая форму жидкости и ничуть не смущаясь своего клиента. Небрежный кивок на свободную половину дивана заменил «доброе утро».
– Красивая чайка, – замена для «экзамен сдал».
Пауза. Ник молча рассматривал гору бумаги на журнальном столике. Риторический вопрос «зачем тогда было каждому гражданину регистрировать цифровую подпись?» заменился молчанием. Начиналась новая жизнь, где все отныне будет сложно.
– Ты читал свой контракт на бионические глаза, Ник?
– Нет. Зрение не позволяло.
– Тогда только самое главное, – Дэн потянулся к краю столика так медленно, словно был не уверен в правильности своего решения. Это было ново. – Держи. Там подчеркнуто.
Ник не взял протянутой бумаги. Экзамен или нет, а я все равно теперь увижу и отсюда.
«… Пользователь обязуется, согласно пункту 7.9 ФЗ №189 о Контрактах и Договорах, оставаться сотрудником Заказчика в течении 5 (пяти) лет с момента установки Изделия, выполнять Правила внутреннего распорядка и свои обязанности согласно Должностной инструкции. Досрочное прекращение контракта на данное Изделие возможно только в случае, предусмотренном пунктом 10 данного договора, то есть полной окупаемости затрат Заказчика по приобретению, установке, обновлению и обслуживанию Изделия.»
Пункт 10 содержал в себе астрономическую цифру. Столько весь Ник не стоил, даже если продать остальные органы.
– Техобслуживание и настройка всегда за мной, – тихо добавил Дэн, с трудом заставляя себя смотреть на Ника. – А Катерина поможет психологически… Если надо будет. Просто так.
– Морю Ясному привет, – улыбнулся Ник, пряча за движением губ вой связанного зверя. – С зажигалкой пусть поосторожней.
Глаза Дэна подкатились к потолку, и оба вдруг рассмеялись. Пожалуй, детвора еще могла что-то с этим миром сделать. Хорошее.
– Ты правда заходи еще, Ник, – повторил Заневский почти умоляюще. – Они от меня теперь сказки про полярных летчиков требуют же… Будешь нянькой на полставки, а?
«Только к одному пилоту загляну для начала», – подумал Ник и подмахнул бумаги почти не глядя. Раньше не читал, незачем и начинать. К черту эти диоптрии.
***
– Что вы умеете помимо полётов, товарищ Обье?
Вит едва не поперхнулся от неожиданности, но ведущий тренинга продолжал настойчиво пялиться пилоту в глаза. О, если бы пялился он один, но нет: кажется, вся остальная команда «Марс. Зеро» тоже ждала ответа. Кое-кто блуждал взглядом по ногам соседей, пытаясь ответить самим себе на тот же сакраментальный вопрос.
Лётчик пожал плечами, но мироздание в лице ведущего не желало отпускать его без ответа. И правда, чему ты успел научиться в этой жизни, Вит? Хватал по верхам случайные знания и навыки, но чаще балду гонял от взлёта до взлёта, поставив все на единственную козырную карту, а запасной аэродром всерьёз не готовил. Ну, так чем полезен может быть ястреб, если ему обрезать крылья?
– Э-э… Ныряю хорошо. Стрелять умею. Яичницу подкидыванием переворачивать.
Ребята прыснули в том смысле, что да, яичницу с подкидыванием умеют не все. Вит тихо выдохнул. Говорят, совместный смех сближает. А даёт ли он право на уточняющие вопросы?
– В условиях пониженной гравитации за яичницу, правда, не ручаюсь. Мы же сейчас по Марсу говорим или просто за жизнь?
Ведущий поспешно кивнул, признав своё упущение.
– По Марсу, по Марсу. С понятием «дублирование» все знакомы, верно? Первый этап подготовки предполагает перекрёстное обучение навыкам, которые…
«…пригодятся вам на красной планете», – мысленно закончил Вит, не понимая, почему на самом пафосном месте запнулся и замолчал ведущий. Впрочем, в следующий миг новая мысль захватила его без остатка: даже если форсировать эту затею при помощи обучающих флэш-карт, сможет ли, к примеру, медик экспедиции посадить корабль с отказавшим движком так же круто, как лётчик-универсал? И сможет ли лётчик провести операцию на борту этого корабля столь же идеально, как в учебной аудитории под присмотром медика?
– …которые составят фонд компетенций колонизаторов новой волны, – разродился, наконец, ведущий, и эта фраза была много страшнее в своём многозначительном пафосе, чем выдуманная Витом Обье.
К середине дня «колонизаторы» более или менее сознательно разделились на малые группы. К концу дня разработали стратегию обучения. Более или менее сознательную.
– У меня так последний раз башка трещала год назад, на ролёвке по литературному салону девятнадцатого века, – ткнувшись лбом в приборную панель тренажёра, сообщил 3-D архитектор, щуплый паренёк с гибкими пальцами. – Когда, во-первых, ты своей ролью прогружен по самую маковку, а ещё и за других думать надо, чтоб они своими интригами твои планы не поломали…
– Ну, тут хотя бы про интриги можно забыть, – отозвался из кресла пилота связист. – В одной упряжке-то едем. Точнее, летим. Вит, каковы наши шансы не раздолбать корабль при посадке?
Пилот навалился на спинку кресла всем своим тощим весом. Врать ему не хотелось, обнадёживать сверх меры – тоже, а осознавать себя заменимым было вообще невыносимо.
– Для начала нужно правильно поднять его в воздух, парни. Вот над этим и будем работать.
***
С диоптриями или без – дорога до гнезда-норы все равно заняла больше двух часов. И это еще против шерсти, так сказать, и не по самой длинной хорде первопрестольной. Станции подземки вместе с лицами попутчиков сливались в один сплошной копипаст – менялись лишь цвета светодиодного канта на платформах и прядей в чужих макушках. Ник покачивался в такт вагону и смотрел на свое отражение в полированном пластике дверей. Ни кричащего неона в прическе, ни выбритых висков, ни встроенной гарнитуры на верхней челюсти. Вырос за МКАДом, а все, что за институтское время успел нарастить в понты – растерял на севере и Камчатке. Вот и плывет сейчас в пластиковой белизне мышь серая, полевая, с выгоревшими золотыми волосами и глазами синими, дикими, в черном скучном пальто и джинсах… Деревенщина, что тут скажешь. Провинция. Как, бывало, подмахнут на первом курсе, что импланты по социальной квоте ставил, так и хотелось по морде дать. Бывало, что и получали.
Конец флешбекам положил сам метрополитен, еще немного пожевавший парня толпой на эскалаторе и выплюнувший в ранние февральские сумерки. Пара шагов от пещеры до неба… Через пять минут трезвон входящих вошел в резонанс с нестерпимо ярким светом лифта общежития – импланты обновили все, что можно (и нельзя) и подгрузили соцсети. Больше пяти десятков непрочитанных сообщений от Вита Обье ударили по нервам. Нет-нет, это все ментальный перегруз или как там Дэн предупреждал, метро, много людей, лучше бы на такси… И вовсе я не боюсь сейчас получить от Вита по первое число, совсем не боюсь. Боги, кого я обманываю.
Наконец, и тридцатый этаж. Скрипнули половицы коридора, пискнул дверной замок, распознав пальцы фотографа. Общага жила своей жизнью – гремела музыка, кто-то зубрил наизусть, спотыкаясь через фразу, гудели роботы-уборщики. Но, слава звукоизоляции, все это оставалось там, за бортом норы.
Ник прикрыл за собой дверь и втянул носом воздух. Какая ты к чертям птица, Стрижов, если всю жизнь аки зверь? Знакомый одеколон. Резкий, а, значит, совсем недавний, кофе. И какая-то странная смесь из запаха белья, порошка и мыла. Дом.
– Вит? – шёпотом спросил тишину фотограф.
От двери было видно только края спальных капсул, да и те едва освещались тусклым прямоугольником окна. Ну не врубать же всю иллюминацию, в самом деле. Но что-то там серебрится. Определенно. Совершенно точно.
Притянутый как железная стружка – магнитом, как сталкер – хабаром, Ник сделал пару шагов и замер.
Пилот первого класса Вит Обье беспробудно спал. Спал не в своей капсуле, не на своем матрасе и подгребя под бок не свой плед. Но больше всего добило Ника другое. Вит спал прямо в форме, которая совершенно сбивала с толку и рождала в башке примерно такой обмен репликами: «А это точно он? – А кто еще это мог бы быть?» Черный, чернее темноты в углах комнаты, материал формы ухитрился сохранять парадную непомятость и, словно скафандр, хранил в себе тощее тело пилота. Серебряный кант струился по погонам и обшлагам, сплетаясь в тусклые крылья над сердцем. «Хороший прицел для снайпера», – вдруг подумал Ник, стараясь уйти от реальности.
Он впервые видел друга таким. И вот так, с сотней процентов фотографической точности. Как там Дэн сказал – любимых разлюбите, родных не узнаете? Неужели дело только в зрении?.. «Челку, челку обрезали!» – мысленно завопил Ник-летние-каникулы-на-Волхове, без дополнительных диоптрий помнивший это черное крыло почти по плечо. Еще бы, подкрасться, пока Ястреб дрыхнет, и косички ему заплести, – за милую душу, только потом фиг убежишь от расплаты. Сейчас же эта челка едва дотянула бы до уха. Печаль. Даже не поплетешь особо ничего…
А взгляд Ника уже скользил дальше по комнате, непривычно цепляясь за элементы уюта, то есть бардака. Ну ладно, свое барахло фотографическое я потом на антресоль закину. Носки опять же, но это, видимо, основа мироздания. Крошки на столе, который суть спальная капсула, чайные круги, серая домашняя пыль на кружке… Не, с таким зрением будет как в том анекдоте, что начав с одной крошки, можно нечаянно сделать генеральную уборку. Ну хоть стол прибрать, что ли.