Любите ли Вы лотерею так, как люблю ее я? Нет, я имею ввиду не современную лотерею, где достаточно стереть монеткой золотинку и вот он миллиардный джек-пот, а ту, советскую, стоимостью пятьдесят копеек за билет и самым распространенным выигрышем в один рубль или три.
Этим баловались во все времена – слишком заманчиво было сыграть на алчности населения и огрести кучу денег, отданных людьми абсолютно добровольно. После прихода советской власти лотереи были объявлены буржуазным пережитком прошлого и запрещены. Но, насколько я помню, после какого-то очередного неурожая, власть взяла свое слово обратно и, было принято решение восстановить их проведение. А так как проведением лотерей в СССР, как, впрочем, и любой другой финансовой деятельностью, занималось исключительно государство, организовано это было по-советски, то есть пафосно, масштабно и с обязательным подведением теоретической марксистко-ленинской платформы, а значит без выдумки, огонька и азарта. Изначально подразумевалось, что продавать билеты лотерей будут через систему «Союзпечать» и розничную торговлю. Но так как спрос на них был значительно ниже, чем на колбасу «Докторская» и свежий творог, то к их распространению постепенно стали подключать профсоюзных активистов, комсоргов и партийных работников. Лотерейные билеты впихивались правдами и неправдами, и «в нагрузку», и «на сдачу», и вместо части зарплаты, стипендии или пенсии, одновременно с уплатой членских взносов всевозможных организаций, а если кто-то кочевряжился, то могли «отключить газ» или отправить в отпуск зимой. Но и после этого билеты расходились «спустя рукава» и «из рук вон плохо».
… Это был застой. Вот прямо его самый бурный расцвет. Я тогда закончил девятый класс, и матушка взяла меня в командировку, в Москву. Она несколько раз в год летала в столицу, в какой-то химический главк, с отчетами, проектами, в общем, по делам. А так как впереди у меня маячил выпускной год, попытка поступления в институт, потом, смотря на результаты, или армия или взрослая жизнь, то матушка мудро решила, перед всеми этими испытаниями, меня развеять. Утром она уходила в свой главк, а я болтался по Москве. В назначенный час мы встречались на какой-нибудь станции метро, обедали на ВДНХ и приступали к культурной программе. Посещали выставки и магазины, мавзолеи и Кремли, Арбаты и Третьяковки. Эх! Какой же замечательный был застой! Командировка, сверкнув яркой вспышкой, подошла к своему концу и пришло время возвращаться. В Шереметьево, в зале-накопителе собралась совершенно разношерстная компания. Надо понимать, время-то было советское, то есть занятость населения приближалась к поголовной, поэтому большинство пассажиров были, как и мы с мамой, командировочные, меньшинство составляли отдыхающие, летящие «на юга», и еще был один безногий мужичок. Специальных колясок, на больших, сияющих хромом велосипедных колесах, в те времена еще не было и в помине, поэтому сидел наш инвалид на обычной деревянной тележке, почти вровень с землей, оборудованной крохотными металлическими колесиками. Запомнил я его не только по тележке, а еще и потому, что в качестве ручной клади у него была ярко-красная авоська, а в ней, в промасленной газете, что-то уж очень тяжелое. Так как руки инвалида были заняты колодками, которыми он отталкивался от земли, авоська висела у него на жилистой шее. Самолет наш стоял рядом с накопителем, поэтому стюардессы любезно пригласили нас пройти на посадку пешком. Народ, растягиваясь в цепочку, двинулся к трапу. Впереди, налегке, со своими портфельчиками, бодро шагали командировочные, за ними тянули свои чемоданы отпускники и в конце, отстав от всех, ехал на своей тачке инвалид. Колодки стучали по асфальту, тележка отчаянно визжала своими колесиками, перетянутая ручками тяжелой авоськи шея инвалида, вздулась венами и покраснела от натуги, со лба градом катился пот. От этого душераздирающего зрелища пассажиры мужского пола наперебой стали предлагать помощь инвалиду, но он, сыпя прибаутками, решительно отказывался, мол «своя ноша не тянет». Единственно позволил помочь взобраться по трапу. Потом выяснилось, что в сетке у него находилась коробка передач к спортивному автомобилю «Шкода», и машину эту он выиграл в международную лотерею (оказывается и такая была), распространителем каковой сам и являлся. Советское время, застой, автомобиль, выигранный в лотерею, да еще спортивный и иностранный… Представляете себе сколько знаний о жизни я привез из поездки в Москву? Но впереди был еще десятый класс, куча всевозможных экзаменов и начало самостоятельной жизни вдали от мамы и папы.
Слово лотерея вспомнилось мне только на третьем курсе. Надо сказать, что жизнь студента в общежитии достаточно своеобразна. Для меня первый курс – это жесткий недосып, выматывающее чувство голода плюс постоянное дежурство по уборке мусора в общежитии, как аналог дедовщины в армии. Второй курс был полегче, но, чтобы не отстать по учебе приходилось по-взрослому напрягаться в читальных залах и на дополнительных занятиях. И только на третьем курсе началась та самая «студенческая жизнь». Из предметов стало больше специальных и добавился день, целиком посвященный военной подготовке. Мужское поголовье переодевалось в полувоенную форму, и весь день проводило в специальном корпусе военной кафедры отдельно от наших девушек. Происходило это в пятницу, а так как в субботнем расписании стояло всего две лекции по второстепенным предметам, то она, суббота, заслуженно воспринималась как еще один выходной. Поэтому после «военки» студенты дружно затаривались пивом, шли в баню, потом в общагу, где до утра резались в «триньку» или «секу». Местные ребята наперебой пытались отпроситься у родителей на ночь в общежитие, якобы считать курсовик или чертить чертежи, ибо для них, домашних, провести ночь с однокашниками за вином и картами считалось очень крутым.
На третьем курсе я уже вовсю подрабатывал на своей родной кафедре и плотно занимался спортом, поэтому день у меня был расписан поминутно. Я уходил из общаги в 8-30 навьюченный саквояжем со спортивным снаряжением, тубусом с чертежами и пакетом с конспектами, а возвращался в лучшем случае хорошо после 21-00. Поэтому вышеупомянутая «ночная жизнь» проходила для меня где-то рядом и параллельно. Конечно и я несколько раз участвовал в карточных баталиях, но обязательная утренняя тренировка и необходимость высыпаться решительно вычеркнули меня из рядов полуночников, зачислив в ряды азартных болельщиков. Вернувшись с тренировки, я забирал свою, одиноко стоящую у двери буфета бутылку кефира, заботливо оставляемую нашей буфетчицей Бабой Верой, и присоединялся к игрокам. Попивая полезный для здоровья напиток, я наблюдал за перипетиями игры, взлётами и падениями, фееричными выигрышами и провальными проигрышами, иногда ненадолго присоединяясь к играющим, получая какую-никакую порцию адреналина и оставаясь при этом своим в этой развеселой компании.