Яркий свет и нестерпимая головная боль. Странный монотонный гул. Где я?
Пол подо мной мерно раскачивается, и я, пытаясь подняться, упираюсь ладонями в ледяной металл. Белая краска вытоптана так, что сквозь нее просвечивают серые проплешины.
Почему я лежу на полу?
Осторожно перевожу взгляд, осматривая место, где нахожусь, но не узнаю его. Два ряда кресел справа и слева. За широкими овальными окнами проносится незнакомая, укрытая снегом местность.
Поезд?
Мимо проталкиваются подростки с дорожными сумками и массивными рюкзаками на плечах. В руках у них гитары, а сами ребята непрестанно болтают и громко смеются. Я хватаюсь за голову, крепко зажмуривая глаза.
Кто я? И почему не помню, как сюда попала?
Сердце вырывается из груди. Паника накатывает лавиной, от которой не сбежать, и я прерывисто вдыхаю, пытаясь успокоиться.
– С вами все в порядке, мисс?
Резко вскидываю голову.
Чуть наклонившись, пожилой мужчина в длинном бежевом плаще и такого же цвета шляпе встревоженно протягивает руку.
– Все… в порядке… – повторяю я за незнакомцем, вздрагивая и испуганно понимая, что не знаю, как звучит собственный голос. Выходит тихий хрип, будто кто-то расцарапал связки. Я откашливаюсь и пробую ответить снова: – Всё в порядке, я просто… я не знаю…
– Вам плохо? Может, позвать кого-то на помощь? Вы едете одна?
Слишком много вопросов!
Я сжимаю руками голову. Боль пульсирует, посылая заряды раскаленного электричества сквозь каждую клетку тела, и я снова зажмуриваюсь. Почему я не помню даже собственного имени? Разве можно такое объяснить? Никто не поверит, что я не сошла с ума!
– Мисс… мисс? Может, нужен врач?
Я отрицательно мотаю головой. Воздуха не хватает. Стены давят. Опираясь на руки, пытаюсь подняться, несмотря на покалывающую в ногах слабость.
– Виола! – кричит кто-то с другого конца вагона. – Виола, подожди!
Я инстинктивно поворачиваюсь в сторону шума. Невысокая полноватая женщина с туго закрученными кудрями подбегает ко мне, подхватывая под руку.
– Ты упала? – Она поднимает меня за локоть. И тут же, не дожидаясь ответа, начинает говорить сама: – Это все давление. Я ведь предупреждала. Зачем ты убежала одна, девочка? Мы же собирались прогуляться вместе, но только я отвернулась, тебя уже и след простыл.
Она продолжает без умолку тараторить, и по тому, как коверкает согласные, я отчётливо различаю северо-восточный диалект, очень редко встречающийся в нынешнее время. На секунду задаюсь вопросом, почему я могу перечислить все виды английских диалектов, но не знаю, кто я и где? Из всей бесполезной болтовни умудряюсь уловить лишь одну полезную вещь: меня зовут Виола.
– От этой погоды у меня опять разгулялась ужаснейшая мигрень, – жалуется женщина, крепко держа меня под руку, пока мы идём из вагона в вагон. – Поможет только крепкий чай. Только не Эрл Грей, потому что в тот раз…
Но я не слушаю. Все еще дрожа изнутри, рассматриваю пассажиров, пытаясь зацепиться хоть за одну знакомую деталь, но ни один из проходящих мимо людей мне не известен. Блондины, брюнеты, высокие, полные и худые, кто-то из них может знать меня?
– Ты уронила, – произносит ласково женщина, вручая мне черную сумку на тонком ремешке. Я забираю ее, надеясь, что внутри окажутся документы, кошелек или водительское удостоверение. Она продолжает цепляться за мою руку, словно мы знакомы давным-давно. Сначала я решаю, что, может, она моя родственница, но с её слов понимаю, мы всего лишь попутчики. Только кто «мы»?
Я окидываю себя взглядом с ног до пояса и отмечаю, на мне дорогая одежда. На запястье золотые часы, которые совсем не выглядят подделкой. Кожаные ботинки, как и темно-синие джинсы, явно куплены не на распродаже в сетевом универмаге. И тут я понимаю, что даже не знаю, как выгляжу.
Нужно срочно найти зеркало. Туалет. В туалете оно обязано быть.
Я вытираю потные руки о ткань брюк, оглядываясь и все ещё надеясь, что увижу знакомое лицо.
Мы проходим через раздвигающиеся двери вагона, и в самом конце я замечаю табличку со значком уборной.
– Мне нужно в туалет, – прочистив горло, выдавливаю я, освобождаясь от цепкой хватки попутчицы.
– Хорошо, милая, я подожду тебя здесь.
Киваю. Женщина присаживается на диванчик неподалёку. По громкой связи объявляют, что через двадцать минут поезд прибывает на станцию.
Я подхожу к кабинке и дергаю дверь. Заперта!
Здесь негде сесть, потому опираюсь спиной на окно и судорожно открываю сумку. Какие-то чеки на лекарства, список покупок из супермаркета. Между блокнотом в кожаном переплете и косметичкой зажат кошелёк из мягкой, слегка шершавой кожи. Я обыскиваю содержимое: пара мелких купюр, пластиковые карты, университетский пропуск и, наконец, абонемент в библиотеку. Стандартный набор любой студентки.
Кто-то толкает меня и я, едва не роняю все из рук. Мимо проносится мальчишка, голося на весь вагон, следом за ним гонится девочка помладше. Я бросаю в их сторону гневный взгляд, потому что их пронзительный визг только усиливает не прекращающуюся ни на минуту мигрень.
Запихав все обратно, закрываю кошелек и на дне сумки нашариваю студенческую карту.
– Виола Элизабет Максфилд, – читаю я свое имя. Впервые. Мне двадцать один год. Мой день рождения пятого ноября.
Я изучаю фотографию, запечатанную штампом. Моя ли она? Скорее всего, да, но понимание того, что я не знаю, как выгляжу, и мои ли это документы, врывается в голову вихрем вопросов, принося новую порцию боли. Я закрываю глаза, пытаясь справиться с подступающей паникой. Опираюсь рукой на туалетную створку и делаю несколько глубоких вдохов.
Внезапно дверь уборной открывается, и я вваливаюсь внутрь, потеряв равновесие. Чьи-то руки ловят меня прежде, чем успеваю растянуться на мокром грязном полу. Внутри отвратительно пахнет, и я, поморщившись, отворачиваюсь, но цепкие пальцы продолжают удерживать крепко.
– Неужели нельзя смотреть под ноги? – цедит незнакомец сквозь зубы. Он явно не в настроении.
Я поднимаю взгляд. Никогда не видела таких необычных глаз, лукаво притягательных и пугающих одновременно. Словно кто-то бросил тлеющий уголь в лед. Даже в тусклом свете туалетной лампы я могу разглядеть, как резко голубой цвет контрастирует с тёмным ободком радужки и чёрными волосами, неравномерными прядями спадающими на лицо.
Я встаю, пытаясь сделать шаг внутрь, но дверь в уборную настолько узкая, что двоим взрослым людям не удастся никак развернуться. Он не может выйти, а я не могу войти.
– Может, выпустишь сначала? – небрежно бросает парень, и в этот момент я замечаю, что в его нижней губе, слева и справа, поблескивают серебряные кольца. Поджав губы, останавливаю взгляд на стоптанных ботинках с небрежно обмотанными вокруг щиколоток шнурками и потертых джинсах. Как у бродяги.
Незнакомец сжимает мои предплечья, пытаясь меня переставить, но я сбрасываю его ладони и проговариваю по слогам:
– Не прикасайся, – а потом отпихиваю от себя, желая поскорее отделаться. Кажется, он мечтает о том же самом. Разглядывает пару секунд, а затем проталкивается через дверь, намеренно задев по пути.
– Эй, аккуратнее! – вырывается невольно, но парень не оборачивается, а только бросает: «Таким, как ты, следует летать самолётом».
Наивно было полагать, что «такой как он» промолчит, но выяснять отношения у меня нет времени. Я закрываю дверь, прислоняюсь к ней спиной, медленно вдыхаю ещё раз, поморщившись от царящего внутри запаха, и вглядываюсь в собственное отражение. Отражение Виолы Максфилд.
Рыжая. Ещё и с кучей веснушек. Не просто на носу парочка, как у героинь мультфильмов, их так много, как звезд в галактике.
Я пялюсь на незнакомую пару глаз, растерянно глядящих из-под накрашенных ресниц. Дотрагиваюсь до своих волос, пропуская их сквозь пальцы, словно тонкие медные нити. Девушка в отражении делает тоже самое.
– Вот же мы с тобой попали, – шепчу я, соединяя в одно целое незнакомый голос с таким же незнакомым лицом.
Рыжая смотрит в ответ испуганно.
Чем дольше я разглядываю ее – себя, тем сильнее поднимается внутри липкий, скользкий страх. Я не знаю, что делать дальше. Где искать помощь? И кто мне вообще поверит? Лихорадочно перебираю в уме варианты, что могло произойти, но ничего действительно разумного не нахожу.
Я упала и ударилась головой? Но ни в волосах, ни на лице нет ссадин или следов крови. Приняла какой-то наркотик? А могла ли? Сомневаюсь. Не знаю, какой была та Виола, что широко распахнув глаза, глядит на меня из зеркала, но я бы никогда не стала глотать запрещённые препараты.
Я смотрю на свое отражение несколько минут, задумавшись, пока не подскакиваю от гулких ударов, разносящихся металлическим дребезжанием по кабинке. Кто-то требовательно барабанит кулаком по двери, и я открываю защелку.
– Виола, – моя незнакомая-знакомая заглядывает внутрь, – я уже боялась, что с тобой что-то случилось. Вдруг опять стало плохо. – Женщина обнимает меня за плечи, и я не сопротивляюсь. Удивляюсь своей покорности, но рядом с кем-то, кому не безразлична, чувствую себя спокойнее.
Она ведёт меня куда-то, рассказывая о том, как в поездах её обычно укачивает. Я чувствую аромат лекарств – травяной и немного горький, по-больничному неприятный, но зато прекрасно перебивающий запах общественной уборной. Уже за это он мне нравится.
Женщина – а ведь я до сих пор не знаю её имени – шагает вперед, не глядя по сторонам.
– Пришли, – вдруг говорит она, остановившись, и, подняв с кресла сумку, принимается запихивать ее наверх. Я осматриваюсь. Свободных мест три. На столе между сиденьями – пара стаканчиков из Старбакс. У стенки парень с русыми, коротко стриженными волосами, глубоко задумавшись, глядит в окно. Я сажусь напротив, но только успеваю поднять глаза, как натыкаюсь на недоуменный взгляд.
– Милая, это ведь мое место, – лепечет попутчица. – Твое рядом с женихом.
Мы «с женихом» одновременно вскидываем головы, а затем оба переводим взгляд на женщину, словно синхронистки в бассейне. Как можно незаметнее я пытаюсь рассмотреть свой безымянный палец и едва не подпрыгиваю на месте, потому что на нем блестит золотое кольцо, но ещё больший страх меня охватывает, когда я вижу точно такое же на руке сидящего напротив.
Я помолвлена?
– Неужели поссорились? – склонив голову на бок, спрашивает женщина, улыбаясь так, будто умиляется двум младенцам.
Парень неловко улыбается и берет меня за руку. Ладони у него широкие, теплые, а ещё влажные.
– Конечно, нет. Когда бы мы успели? – медленно произносит он низким, слегка глуховатым голосом, несколько нервно сжимая мои пальцы. Я автоматически напрягаюсь, но молчу, оставаясь безучастным наблюдателем. Парень отпускает, и я тут же прячу трясущиеся руки.
– Ну вот и славно, – Мария – так, судя по бирке на саквояже, зовут мою надоедливую соседку – с энтузиазмом начинает восхищаться идеей свадьбы в пригороде Парижа, и тут до меня доходит, что она говорит о нас.
Я чувствую, как горю до кончиков ушей. Надеюсь, на фоне рыжих волос и таких же веснушек, это выглядит незаметно. Чтобы скрыть смущение, медленно пересаживаюсь, по ходу пытаясь незаметно рассмотреть парня, все еще не в состоянии поверить, что я и он вместе. Я даже слово «мы» произнести не в силах.
Судя по всему, он предпочитает совсем не разговаривать с окружающими. Наверное, интроверт. Вжался в угол, пытаясь как хамелеон слиться с белой стеной вагона, и это даже комично, потому что не заметить такого слишком сложно. Чего уж говорить, парень с таким лицом и телом заставит любую девушку нервничать, захлёбываясь в слюнях и восторгах, – слишком уж ладно выглядит. Даже подозрительно.
Широкие плечи обтянуты тонким джемпером, сквозь который просвечивает рельефная линия мускулатуры, русые волосы аккуратно уложены на бок. Да он словно сошел с рекламного плаката! И хоть и сидит, все равно заметно, что высокий, не меньше шести с лишним футов.
Мысленно я даю себе «пять» за то, что мой жених такой красавчик. Под ребрами приятно покалывает. Он определённо подходит под тип парней, который мне нравится, но я все равно продолжаю искать в его взгляде хоть что-то, за что смогу зацепиться: морщинку между бровей, шрам, любую ужимку или эмоцию, которая всколыхнет внутри что-то и докажет, что я не схожу с ума. Воспоминание или ощущение: мягкое и согревающее, как чашка горячего шоколада в зимний вечер, или наоборот пламенное и возбуждающее, как прикосновение холодного щелка к раскаленной коже. Но бесполезно.
Мария-с-багажной-бирки, продолжая болтать, называет его Шон. Я пробую это имя на вкус, беззвучно проговаривая по буквам в надежде, что оно вызовет внутри хоть какие-то ассоциации. Будто встречу старого знакомого, которого не видела много лет, но ждала как никого другого.
Тоже ничего.
Я чувствую, что упускаю какую-то важную деталь, мелочь, которая составит все части мозаики вместе. И тут меня осеняет. Ослепляющая догадка вспыхивает внутри так, что дыхание перехватывает. Это предположение нужно срочно проверить, потому если то, что случилось со мной не случайно, значит эта кара небесная, психологический эксперимент или наказание за грехи может работать в обе стороны.
Обхватывая двумя руками теплую, широкую ладонь Шона, я наклоняюсь ближе и, настолько ласково, насколько позволяет актерский талант, произношу:
– Милый, не проводишь меня в уборную, а то голова снова кружится?
Я глажу мозолистую ладонь. Мышцы под моими пальцами тут же напрягаются.
– Не отпускай ее больше одну, – наставляет Мария.
Распахнув карие, словно шоколад, глаза, Шон поднимается и, подает руку, помогая мне встать. Что ж, парень научен манерам.
Мы так близко, что я могу почувствовать запах его кожи. Но это не ожидаемый аромат дорогого одеколона или средства для бритья.
Бензин. И немного машинное масло.
За красивой оберткой прячутся сплошные сюрпризы.
Мне хочется спросить так много. Например, почему он работает в мастерской, ведь это странно. Он мог бы быть моделью или актером, но я заталкиваю эти мысли в самый дальний угол разума, решая, что выясню этот момент позже.
Когда мы оказываемся достаточно далеко от нашей попутчицы, я тяну его за рукав, прося остановиться:
– Постой! – Какой же он все-таки высокий по сравнению со мной! Приходится задрать подбородок и немного отстраниться, чтобы посмотреть ему в глаза. – Хотела поговорить.
Я мысленно стараюсь сопоставить все факты, что узнала.
Поезд.
Помолвка.
Потеря памяти.
Мой разум выглядит как стена, на которой иголками прикреплены десяток мелких листочков с написанными на них открытиями, только проблема в том, что ни одно из них ни на грамм не приблизило меня к пониманию причин случившегося.
– С тобой точно все в порядке? – интересуется Шон, и между его бровей появляется крошечная, не больше рисового зернышка, морщинка.
– Да, просто закружилась голова, – мило улыбаюсь я. «Не считая того, что я гуляю по одному- Богу-известно-куда-направляющемуся поезду под руку с парнем, от которого пахнет сексом и бензином, и не помню ни капли из собственной жизни. Даже того, что ела на завтрак». – Мы же с тобой помолвлены и едем во Францию… – Заглядываю я в глаза, словно отбившийся от стада олененок. Шон неуверенно кивает.
Кто-то в вагоне хлопает дверью, и нас обдает холодный воздух вперемешку с едва уловимым запахом дыма.
– Ведь мы давно вместе, – осторожно предполагаю я, хотя руки аж дрожат от нетерпенья. Видимо, выдержка не была моей сильной стороной.
– Да.
– И, естественно, ты знаешь обо мне все.
– Ну, не все конечно… – медленно произносит парень и замирает, неотрывно вглядываясь в ответ.
Ладно. Плевать, что он подумает. Выдержав нарочитую паузу, я произношу:
– Когда у меня день рождения, Шон?
– Что? – парень недоуменно смотрит в ответ. – Милая, что за странные вопросы?
– Какого числа мой день рождения? – повторяю я почти с вызовом, и тут меня снова выручает Мария, наша прекрасная, говорливая попутчица, что при Шоне она ни разу не назвала меня по имени. И я сбрасываю эту бомбу.
– Как меня зовут, Шон?
Шон нервно сглатывает, а я внимательно наблюдаю за его лицом. На нем написана лишь одна эмоция – растерянность. Мои ладони с каждой следующей секундой его молчания потеют всё сильнее и сильнее.
– Ты не помнишь, верно? – Я и сама не знаю, спрашиваю ли или декларирую это как факт, вот только теперь ситуация выглядит ещё хуже.
– Ох, нет… не имею ни малейшего понятия. – Потирая переносицу, как будто у него раскалывается голова, он присаживается на свободное сиденье, и я устраиваюсь рядом. – Прости.
– Виола Максфилд, приятно познакомиться, – выдавливаю я из себя. – Что ты еще не помнишь?
– Не знаю, я как будто в вакууме, – обреченно произносит парень. – Очнулся после долго сна здесь, в вагоне, примерно полчаса назад.
Мое сердце начинает стучать так, словно выпрыгнет из горла. С это же момента и в моей жизни все пошло кувырком.
Шон резко поднимается и произносит:
– Идем. – Хватает меня за руку и тащит за собой, словно воздушного змея на веревочке. Странно, хотя мы знакомы всего полчаса, рядом с ним я чувствую себя в безопасности, как за стеной, и кем бы не являлся этот парень для меня раньше, у нас уже есть кое-что общее.
– Куда ты меня тащишь?
– Туда, где очнулся. Однозначно там остались наши вещи. Надо проверить багаж.
Мы протискиваемся мимо идущих навстречу, почти бежим обратно. Я решительно сжимаю кулаки и осматриваю купе. Под аккомпанемент недоуменных взглядов мы обшариваем все свободные места возле скамеек, но ничего, кроме его куртки и моего пальто, не находим.
– Что у тебя с собой? – спрашивает Шон, залезая в свои карманы и выгружая оттуда свернутые купюры и кожаное портмоне.
– Только сумка. – Я тянусь к молнии, чтобы высыпать содержимое на столик, но меня останавливает бодрый голос контролёра:
– Приготовьте билеты! – Я перевожу взгляд на Шона, на что он молча поднимает плечи. Начинаю судорожно рыться в сумке, и содержимое моей косметички рассыпается по полу.
– Давай же, может, они у тебя в одном из карманов? – тормошу я парня, а сама опускаюсь на колени, принимаясь запихивать вещи обратно.
Шон трясёт свои вещи, шарит по карманам, но внутри пусто, как и в наших головах.
– Мисс?
Я поднимаю испуганный взгляд на тучного мужчину в ярко-синей униформе, в его руках зажат компостер, и он ждёт.
Шон делает шаг вперёд. Я прячусь за собственным парнем, как трусиха.
– Послушайте, мы потеряли билеты… может, мы сможем договориться, заплатить сейчас?
Меня окатывает волной стыда, раскаленной и красной – какой позор! – но я отталкиваю её, убеждая себя, что это не самая главная из проблем. Шон сможет уладить эту ситуацию. Определённо. Потому что так и излучает уверенность.
Тишина в вагоне весит тонну, а взгляд проверяющего укоряет громче любых слов, когда нас, публично обругав, выгоняют, выбив на тонкой бумажке штраф.
– Аккуратнее! – Контролер практически выталкивает на промозглый, залитый светом перрон. Люди на станции практически не выходят, лишь пара человек садится в поезд. Я отчётливо вижу, как на платформу из соседнего вагона другой проверяющий выпроваживает двух парней, так же как и нас минуту назад.
И один из них мне уже знаком. Тот странный тип, с которым я столкнулась в туалете. Он складывает руки на груди, рассматривая практически пустой вокзал, и его взгляд останавливается на мне. Чёрные пряди падают на глаза, выглядывая из-под серой шапки.
Его друг, стоящий рядом, что-то рассказывает, активно жестикулируя, и вдруг в голову приходит мысль, что его светлые волосы можно сравнить со снежным сугробом или горкой взбитых сливок.
Состав испускает облако пара из-под колёс и издаёт протяжный вздох. На перроне остаёмся лишь мы четверо.
– Надо решить, что делать дальше, – вырывает из раздумий низкий голос Шона. – Пойду спрошу у тех парней, может, они знают, как добраться до ближайшего города.
Я остаюсь на месте, ожидая. Вдалеке мягким золотом мерцают огни; судя по табличке, мы на станции Эмблсайд. Ветер приносит запах печеных яблок и корицы из пекарни, притаившейся неподалеку. На секунду меня пронзает приступ острой тоски. Ведь где-то находится мой дом, и наверняка ждут родители.
В сгущающихся сумерках отрывисто мигает сигнал к отбытию. Я рассматриваю все ещё стоящий на перроне поезд, словно жду, когда он рванет, как ракета, наверное потому, что поезда в кино всегда так делают. Странно, что я помню такие вещи как кино, но не помню, что ела на завтрак. Но этот поезд трогается с места настолько лениво, как будто ему просто наскучило стоять на месте и он решил сменить обстановку.
Состав свистит снова, на этот раз громче и четче. Я провожаю его и разворачиваюсь. Из здания вокзала поспешно выходят трое мужчин. Один из них поднимает глаза и встречается со мной взглядом. Меня словно окатывает холодной водой. Не знаю откуда, но уверена, чувствую, эта встреча не сулит ничего хорошего.
– Шон, – тихо зову я, но парень успел уйти достаточно далеко, чтобы не услышать мой голос. – Шооон.
– Хватайте ее! – И понимая, что незнакомая компания движется ко мне, кидаюсь в сторону, где приютились несколько магазинчиков, торгующих сувенирами.
– Шон!
Но не мой парень, а незнакомые мужчины бросаются следом.
Пульс бьется в горле, пока я несусь, поворачивая то влево, то вправо, петляя между сиденьями и стойками с цветами. От страха ноги немеют, я и бегу на сплошном адреналине. Кидаюсь к одному из киосков в надежде найти телефон и вызвать полицию, по пути зацепляя стойку с сувенирами. Падаю на колено, заскользив на гладкой плитке. Тут же вскакиваю, но, дернувшись, застываю, потому что незнакомей направляет на меня пистолет.
– Она здесь! – кричит он остальным. Я делаю шаг назад и поднимаю руки вверх. Крепко зажмуриваю глаза, когда внезапно потолок надо мной обрушивается. Навес из брезента падает, сбивая меня и мужчину с ног, засыпая с головой рюкзаками, зонтами и различной мелочевкой. Раздается несколько выстрелов, судя по звукам, снаружи происходит драка.
– Шон!
Паника превращается в колючий ком и застревает в горле. Нет, нет, нет.
– Хоть бы его не убили, – бьется мысль в голове. Больше всего на свете я боюсь остаться одна.
Откуда-то изнутри магазина слышен крик продавца. Я опускаюсь на четвереньки и пытаюсь выползти из-под упавшего тента, переступая через разбросанные товары. Меня тошнит от звуков глухих ударов, доносящихся с площади, собственной слабости и беспомощности, я не могу разобраться в том, что происходит, и почему оказалась втянута в какую-то жуткую историю.
Брезент подымается, и я хватаю рукой валяющуюся рядом стеклянную сувенирную бутылку и готовлюсь драться или броситься бежать.
Сердце сжимается.
– Виола, с тобой всё в порядке?
Шон протягивает руку, помогая подняться. А его глазах беспокойство. Я все еще дрожу и, крепко обхватив себя руками, начинаю медленно дышать, пытаясь унять панику.
Те трое, что пришли за мной, лежат на земле без сознания. А Шон и парни, которых, как и нас, сняли с поезда, стоят полукругом над ними, их кулаки покрыты пятнами крови.
– Что это было? – спрашиваю я. – Вы кто?
– Так, значит, вот кто такая Виола. – Брюнет пристально меня разглядывает своими синими, как штормовое море, глазами. Снова.
– Очуметь! Как же круто! – аж подскакивает на месте второй, проводя рукой по торчащим вверх светлым волосам. – Я даже подумать не мог, что так умею! Нет, ты видел, видел? – обращается он к другу, но тот не отвечает.
Блондин протягивает ко мне руку, но я отшатываюсь назад и врезаюсь спиной в грудь Шона.
– Артур Кавано, приятно познакомиться. – Он широко улыбается, обнажая два ряда зубов, не слишком ровных, берет мою руку в свои ладони и энергично её пожимает. На его скуле наливается синяк, но его самого это, кажется, совершенно не беспокоит. – Можно просто Арт, а этот угрюмый тип – Ник. Я рад, что мы наконец тебя нашли.
– В каком смысле «нашли»? – выдергивая руку из его тонких ладоней, практически шиплю я, прижимаясь ближе к «своему» парню. Я знаю, что он, как и я, совершенно ничего не понимает. – Я хочу знать, почему вы двое меня ищите, и кто вас послал.
– Вряд ли кто-то сможет дать ответ на эти вопросы, Принцесса, потому что ни один из нас ни черта не помнит, – Ник достает из кармана клочок бумаги и протягивает мне. – Но если тебе станет легче, это было у меня в руках, когда я очнулся.
На помятом листке в клетку неровным, дрожащим почерком написана лишь одна фраза: «Первым делом найди Виолу и Ш…» Далее текст прерывается, оставляя на бумаге лишь след от росчерка чернил. Слова написаны коряво, едва читабельно, словно у пишущего заканчивалось время.
– А вот моя, – протягивает мне другой клочок его напарник.
«Этот странный фрик с тёмными волосами – твой друг!»
– Что за бред! – раздражаюсь я, комкая оба листочка и отбрасывая в сторону. Запускаю пальцы в волосы и крепко сжимаю виски.
Я не помню, кто я.
Не знаю, где нахожусь.
Только что неизвестные люди хотели меня убить.
Снова начинаю нервничать: эти парни что-то недоговаривают, наверняка что-то плохое. Совпадение ли, что они тоже потеряли память?
На несколько секунд между нами повисает тяжелая пауза. Ник обращается к Шону, возвращая меня из мира переживаний на землю:
– Значит, ты и есть Шон?
– По крайней мере, так было последний раз, когда я проверял, – строго говорит он. – Шон Рид. – Он бросает на брюнета осторожный взгляд. – Не расслышал твоё имя.
– Николас Лавант, – коротко отвечает тот, протягивая руку.
– Так что дальше? – спрашивает его друг.
– Надо отсюда валить, пока полиция не приехала, – говорит Шон, опускается на корточки и достает оружие агента. Следуя его примеру, Ник забирает пистолет у другого и засовывает за пояс. – Труднее выследить нас поодиночке, чем всех вместе.
– Нет, нужно держаться вместе, – отрезает Ник. – Самое главное сейчас найти машину. А дальше, по пути разберёмся.
Парни как по команде переходят на бег, а я застываю на месте.
– Эй, меня подождите! – Дыхание превращается в облачко белого пара, и я припускаю следом.
Сейчас зима, и хотя снега нет, холодный воздух с каждым вдохом обжигает легкие. То и дело я вляпываюсь в лужи, каждый раз благодарю себя за то, что на мне обувь без каблука.
Мы бежим около двадцати минут. Торговый квартал сменяется домами, стоящими ровными улицами. Парни осматриваются и кивают в сторону двора, огражденного невысоким забором. Ник с Артом легко перемахивают через него. Мне это сделать оказывается сложнее, и Шон поднимает меня сзади, передавая в руки парней. В доме не горит ни одна лампочка, и когда Артур начинает ковырять замок на двери автомобиля, до меня наконец доходит вся серьёзность ситуации.
– Вы что, хотите украсть машину? – спрашиваю, переводя испуганный взгляд от парня к парню. – Серьёзно? Это же уголовное преступление!
– Если у тебя есть идея получше, мы можем вынести её на коллективное рассмотрение нашего маленького заседания присяжных, – зажав в зубах тонкую металлическую спицу, бормочет Арт.
– Ты сможешь его завести? – спрашивает Ник. Артур кивает.
Я только всплескиваю руками.
Думаю, прежняя Виола никогда так не осознавала свою уязвимость, как я в этот момент, потому что оказалась Бог знает где, в компании трех совершенно незнакомых мужчин, каждый из которых может убить при желании одной рукой, и улик не останется. Но уже через десять минут сажусь на пассажирское сидение угнанного внедорожника, даже не задаваясь вопросом, есть ли вообще у кого-то из них права. «Раньше меня наверняка бы волновал этот вопрос», – думаю я, крепче прижимая к груди сумку с вещами.
До шоссе мы добираемся относительно спокойно, потому что движения на дороге нет.
Как, в общем, и пути назад.
Окрестности, проносящиеся за окном, сливаются в красочный туман, поднимающийся сероватым облаком к малиновому небу. Если мы все ещё в Англии, в чем я уже на самом деле не уверена, то, судя по погоде, сейчас зима. Бесконечные поля, устремляясь вдаль, мягким ковром раскинулись на многие мили, монотонно повторяя свой однообразный узор уже в течение целого часа.
– Итак, – произносит Арт, сворачивая с центрального шоссе на узкую дорогу, – есть идеи, что за хрень произошла на вокзале?
Шон в это время перетряхивает содержимое карманов и бумажника. Ник на переднем сидении, сняв с шеи серебряную цепочку, разглядывает металлический жетон.
– У вас тоже такие? – поворачиваясь, спрашивает он. – На моем личный номер и надпись «Экспериментальный Бета».
Шон запускает пальцы за воротник, вытягивая тонкую цепочку с висящей на ней металлической пластинкой.
– Аналогично.
– Как и у меня, – раздается голос Арта с места водителя. – Я свой ещё в поезде заметил.
– Если мы солдаты, нас будут искать, – надевая цепочку обратно, говорит Ник. – И светит нам трибунал. Но самый главный вопрос: кто тогда она?
Он указывает на меня, и я вжимаюсь глубже в сидение.
– Она моя девушка, – отвечает Шон, – или невеста, мы это пока не выяснили. – Он поднимает руку, показывая кольцо.
– Прекрасно, – закатывает глаза Ник. – Но вы слышали, те агенты искали ее.
– На что ты намекаешь? – тут же ощетиниваюсь я.
– Ни на что, – с деланным равнодушием произносит он. – Просто факт констатирую.
– Я не причем, – оборачиваюсь на Шона, не зная, почему начинаю оправдываться.
– На твоем месте я бы тоже так говорил, – как ни в чем ни бывало комментирует Ник.
– Эй!
– Слушай друг, притормози с обвинениями, – это уже Артур.
– Да плевать, – бухтит Ник. – Просто из-за девчонки все это дерьмо происходит, вот увидите.
Я вжимаюсь в сиденье.
– Хочешь уйти? – вдруг откликается Шон. – Можем остановить машину, и ты свободен.
Он говорит негромко, но уверенно. Мне нравится его способность справляться с ситуацией, не повышая голос.
– Давайте сперва перекусим, – предлагает Арт, улыбаясь, словно пытается разрядить обстановку. – А дружелюбие проявите потом1.
Ник сердито сверлит взглядом дырку в лобовом стекле, а я отворачиваюсь к окну, прислонившись к нему лбом. Земля, словно зелёное покрывало, пролетает мимо. За спиной остаётся дорожный знак въезда в город, и Артур сбавляет скорость.
Я открываю боковой карман сумки и, вытащив оттуда несколько смятых чеков, обнаруживаю на дне телефон. Первое имя, которое бросается в глаза – «Отец». Я открываю сообщения, но не нахожу ничего важного, кроме стандартных фраз вроде тех, что я в порядке. Более того, начинаю гадать, какие между нами вообще были отношения? Ладили ли мы? Были ли близки? Судя по тому, что мы пишем друг другу лишь пару раз в год – не похоже.
Я пытаюсь найти контакт мамы, но в записной книжке такого имени не существует. Значит, у меня лишь отец. Где он сейчас? Беспокоится ли обо мне? Может, стоит ему позвонить? А если выдам себя?
Пока я обдумываю, что лучше предпринять, взгляд останавливается на строке с надписью «Любимый. Тот, что под дождем», и я медленно просматриваю сообщения, начиная читать снизу вверх. Большинство ничего не значат, мы договариваемся о встрече или просто желаем друг другу спокойной ночи. Но одно сразу же привлекает внимание.
«Нас опять заперли в лаборатории, я должен писать дневник, но сижу и мечтаю о тебе. Почему я мечтаю о тебе почти все время? Это нормально вообще?».
Лаборатория?
Может, мы часть жуткого эксперимента? Бред! Такое бывает только в фильмах.
Прокручиваю текст дальше.
«Ви, я так соскучился, что хочу поцеловать каждую твою веснушку. Кажется, я фетишист».
Поворачиваю голову, исподтишка разглядывая Шона. Мы сидим близко, наши колени соприкасаются, но он не отодвигается и, похоже, не возражает против этого. Жаль, я не могу вспомнить наш первый поцелуй. Интересно, было ли между нами что-то большее? Опускаю глаза к экрану и решаю отмотать сообщения к самому началу.
«А знаешь, мне даже понравилось покидать твою комнату через окно. Я чувствовал себя героем того самого романа, о котором ты рассказывала.»
«Боже, Арт своим пением сводит меня с ума. Можно я к тебе перееду?»
«Сегодня полковник в отъезде. Жди. И если ты спрашиваешь про цвет, я выбираю черный»
Я читаю строки, захлебываясь словами и пытаясь сдержать улыбку, но уголки губ тянутся вверх, словно кто-то натягивает их, привязав тонкие ниточки. В моих чувствах к Шону пока пусто, но прочитанные слова касаются сердца, разжигая внутри нежный огонек симпатии. Я не знаю этого парня, но почему-то верю каждой строчке.
«Сегодня Джесс наорал на весь отряд. На самом деле парни ни при чем. Он в очередной раз угрожает снять меня с позиции командира (это уже забавно, правда?). Встретимся на нашем месте в десять?»
Значит, Шон является командиром отряда? Звучит логично. Такой строгий и суровый снаружи, тонко чувствующий внутри.
«Люблю тебя, веснушка! Уже скучаю!»
Мне нравится, как он делится со мной мыслями каждый вечер. Это как писать друг другу письма. С одной стороны, старомодно, но при этом так романтично.
«Засыпаю, сидя на совещании. Несмотря на то, что я не спал всю ночь, в чем, между прочим, ты виновата, я все равно заявлюсь сегодня снова. И да, то чёрное белье просто восхитительно!»
Значит, мы…
Я покрываюсь румянцем и кошусь на Шона, будто подглядываю за чужой жизнью, заполняя словами, сказанными другой девушке, гулкую пустоту. Заполняя себя чужой историей любви. Он поднимает на меня взгляд и… улыбается?
– Всё нормально? А то у тебя выражение лица… взволнованное, что ли?
– Да, в порядке, просто читала сообщения, – тараторю я в ответ. К лицу приливает жар, и я опускаю глаза, разглаживая несуществующие складки на своём пальто. – А то я ведь совсем тебя не знаю.
Шон протягивает руку, и я подаю свою в ответ. Этот жест такой простой, но мне он кажется настолько интимным, как первый поцелуй. Сердце бьется с бешеной силой, и когда я решаюсь поднять взгляд, меня перебивает уже хорошо знакомый раздраженный голос. Либо у меня паранойя, либо единственная причина его дурного настроения – я.
– Так и знал, что от тебя будут неприятности. – И прежде, чем я успеваю сделать хоть что-то, Ник оборачивается, выхватывает из моих рук телефон и, опустив стекло, выкидывает в окно.
– Эй! – обиженно восклицаю я, от неожиданности и распирающей злости надувая щёки. – Что ты сделал?! – Растерянность сменяется гневом, потому что я только что потеряла хоть тонкую, но все же связь со своей прошлой жизнью. – Там же могла быть важная информация, которая поможет понять, кто мы.
– Когда тебе прострелят твою глупую голову, поверь, эти знания тебе не понадобятся, – даже не повернувшись, отвечает Ник. – Откуда иначе взялись те «люди в чёрном» на вокзале? Они знали, что мы там.
Я вскидываю руки и отворачиваюсь. Это просто невозможно!
– Как можно понять, что делать дальше, если даже не знаешь, кто ты и почему за тобой гонятся?
Ник упирается в приборную панель ногой, оборачивается и окидывает меня с ног до головы стальным взглядом.
– А может, есть вещи, которые лучше не помнить?
– О чем ты? – удивлённо спрашиваю я. – Ты ведь не можешь знать наверняка, если не помнишь.
– Считаешь?
Я прищуриваюсь.
– Либо ты врешь, либо что-то недоговариваешь.
Он отворачивается, слегка поморщившись, оставляя меня без ответа и в полнейшем замешательстве. А если он прав? Вдруг наша прошлая жизнь была настолько ужасна, что помнить хуже, чем забыть? Вдруг мы все приняли осознанное решение что-то стереть из памяти?
– Насчёт телефона Ник прав, – доносится голос Арта. – С помощью этой штуки нас легко выследить. Он включает поворотник и меняет полосу, промчавшись мимо туристического автобуса.
– Надеюсь, ни у кого больше телефоны в карманах не припрятаны? – произносит Ник и тут же добавляет, хватаясь за бок: – Нам бы остановиться где-нибудь на ночь?
– И поесть, – вклинивается Арт.
– Снимем номер в гостинице.
– А как насчёт еды? – не унимается Артур
Я наклоняюсь между сиденьями, чтобы внимательно рассмотреть его.
– Как ты в данной ситуации можешь думать о еде? Мне даже крохотный кусок в горло не полезет.
Артур пожимает плечами:
– Борьба требует много сил!
– Какая нафиг борьба? – откликается его друг.
– Что значит «какая»? Во имя добра, мира и справедливости! Не зря же за нами объявили погоню, чувствую себя героем блокбастера.
Я улыбаюсь и откидываюсь обратно на спинку сидения. Следующие часа два мы по большей части молчим. Солнце уже давно село, так что мы едем в темноте и тишине.
Артур переключает станции, пока не останавливается на старой попсовой песне и тут же начинает её напевать. Часы на моей руке показывают почти полночь.
– Только я помню тексты песен? – спрашивает он и принимается старательно насвистывать мелодию, повторяя за радио приёмником.
– Нет, я тоже, – подаю голос. – Что ты ещё помнишь?
Парень чешет затылок, ероша светлые волосы.
– Таблицу умножения. Но это не точно. Фильмы помню, как зовут королеву Англии, ну и вот, – указывает он рукой на руль, – помню, как вести машину.
«И как угнать», – про себя добавляю я.
– Я помню фрагменты из детства, – тихо говорит Ник.
– Серьёзно? – Почему только у него одного есть воспоминания из собственной жизни? – А у меня пустота.
– Не знаю почему, но некоторые сцены я вижу чётко.
Я ожидаю, что сейчас Шон вступит в разговор, но он молчит. Смотрю в его сторону и вижу, что парень прислонил голову к окну, закрыв глаза. Наверное, спит.
– Мы тебя еще не напугали окончательно? – интересуется Арт. – Уверен, в твоих планах не было записи «тусить», – он изображает в воздухе кавычки, – с кучкой незнакомцев на угнанной машине.
– Уверена, что с удовольствием бы прочитала, что «было в моих планах», но кое-кто выкинул мой смартфон в окно. – Я смотрю на Ника испепеляющим взглядом, но он не поворачивается.
– Не обращай на него внимания, – говорит Арт и тут же, подмигивая, добавляет: – Пусть это будет нашим маленьким секретом: он просто не умеет им пользоваться.
Ник цокает, и я на этот раз не сдерживаю улыбку.
Мы проезжаем знак, на котором светоотражающей краской вспыхивает надпись, что до Воркингтона две мили, и останавливаемся у первой гостиницы, расположившейся недалеко от трассы. Небольшие двухэтажные домики, раскиданные среди многовековых деревьев больше напоминают летний лагерь, чем отель, и парни, оценив это место как безопасное и удобное в случае внезапного отступления, остаются довольны выбором.
Шон просыпается, только когда машина останавливается, Арт выходит на улицу узнать о свободных номерах. Я нервно ерзаю, тянусь к своему парню и шепчу:
– Шон?
Потирая глаза, он наклоняется ближе:
– Да?
– Я не могу сложиться за гостиницу. У меня при себе нет наличных. Только карточки, но ими же нельзя нигде расплачиваться, верно? Давай я потом отдам тебе.
– Что? Ох, не переживай. Мы же вроде как вместе, – смущенно отвечает он. А я почему-то краснею.
Арт с Шоном регистрируются, называя вымышленные имена. Мы с Ником ждём у входа в гостиницу.
– Номера 12 и 14, – говорит Шон, поднимая затертые и поцарапанные карточки, на которых висят металлические ключи.
– Наш двенадцатый, это же самое лучшее число! – вырывая один из брелков, восклицает Артур, и в ответ на наши недоуменные взгляды, добавляет: – Вы что, не знали, только в НБА под этим номером играло 327 спортсменов! А ещё в НХЛ считается…
– Идём, Виола, – перебивает Шон, и я, пожав плечами, мол, рада была бы дослушать, да не судьба, послушно шагаю следом.
Шон открывает дверь, пропуская меня внутрь первой. Я на ощупь нахожу выключатель прямо у входа, и крошечный номер заливает тусклый жёлтый свет. В центре стоят две односпалки, застеленные полинявшими покрывалами, и я с облегчением выдыхаю. Спать в одной постели с парнем я пока не готова. Кресло приютилось в углу возле широкого окна в пол, а напротив кроватей – узкая тумба с телевизором.
– Ну, какие у тебя есть мысли на счёт происходящего? – произносит Шон, закрывая дверь. Он проходит внутрь комнаты, снимает куртку и аккуратно складывает ее на покрывало.
Я бросаю на него беглый взгляд и тут же, застуканная на месте преступления, опускаю голову, отгораживаясь стеной собственных волос. С его невероятно идеальной осанкой и широкими плечами он даже в простой рубашке и джинсах выглядит как модель. Стоит взглянуть на этого парня, как в животе скручивается клубок, и я не уверена – от голода ли, адреналина, бушующего до сих пор в крови, или того впечатления, которое он на меня производит. Но отмечаю, что это даже… приятно.
– Я прочитала в сообщениях, которые ты присылал, что вы все служили вместе. Ещё ты упоминал какую-то лабораторию. И что какой-то Джесс угрожает снять тебя с позиции командира. Возможно, те агенты, что ищут нас, связаны с этим.
– Возможно. Это немного, но… спасибо. – Он подходит к окну, отодвигает плотную коричневую штору и осматривает парковку перед отелем.
Я не рассказываю, что, исходя из писем, между нами было. Не знаю, почему. Может потому, что морально разбита, мне грустно и страшно. А может, хочу, чтобы он понял меня без слов. Чтобы прочитал все на лице, обнял. Только Шон этого не делает.
Я падаю на одну из кроватей, закрывая руками глаза.
– Всё нормально? – интересуется парень, и я уверена, случись такое вчера, он бы вне всяких сомнений постарался меня успокоить, крепко прижать к себе. Но все случилось сегодня, а теперь мы – незнакомцы.
Раздается стук в дверь, заставляя прекратить жалеть саму себя, и я подскакиваю.
– Кто? – рявкает Шон, доставая пистолет, и медленно подходит к двери.
– Это мы, у Ника тут проблема, – раздается приглушенный голос Артура. Шон распахивает дверь и, когда парни входят внутрь, тут же закрывает замок, задвинув цепочку.
– Что случилось?
Ник садится на кровать, стаскивает с себя черную кожаную куртку, стиснув от боли зубы, и я вижу, как большое красное пятно расплывается по его левому боку.
– Почему молчал? – безэмоционально спрашивает Шон, видеть ранение для него явно не впервые.
– Не думал, что серьёзно. – Ник, поморщившись, поднимает тонкую ткань футболки, и я вижу болезненный красный порез, вокруг которого все запачкано кровью. Видимо, во время драки его задели.
– Нужен алкоголь, для обеззараживания. – Шон указывает рукой на Арта. – Идём, заодно проверим местность. Дверь никому не открывать! – командует он, и парни вместе покидают номер. Я подхожу к двери и запираю её на замок.
– Вот же..! Могу поспорить, это была моя самая любимая футболка! – полностью стаскивая с себя окрашенную красными пятнами вещь, возмущается Ник.
– Очень смешно. На твоём месте я бы больше беспокоилась о дыре между твоих ребер.
Ник не такой крупный и накачанный, как Шон, хотя видно, тоже регулярно тренируется. Но моё внимание привлекает правый бок, половину которого занимает чёрная татуировка. Дерево с тонкими, гибкими ветвями пересекает ребра, поднимается вверх и опутывает плечо. Каждая деталь прорисована так чётко, словно приглашает заглянуть в другой мир. Ветер треплет листву, а на широкой ветке привязан ловец снов, перья которого тянутся вдаль, гонимые ветром. Зачем солдату набивать себе татуировку на половину торса? Этот факт кажется более, чем странным.
– Судя по количеству шрамов, скорее всего, меня ранили не впервые, – произносит Ник и, будто почувствовав шелест моих мыслей, резко поворачивается, встречаясь со мной взглядом. Его бледность в данный момент только усиливает блестящую синеву глаз.
– Хочешь воды? – нахожусь я и, чтобы не выдать свои подозрения, подхожу к столу и беру прозрачный стакан.
– Хочу морфин или хотя бы хороший косяк.
– Ты всегда увиливаешь от ответов, пряча правду за колкостями? – закатывая глаза, пока Ник не видит, спрашиваю я.
– Нет, просто есть категория людей, с которыми я не желаю делиться той самой правдой, – парирует он.
Я с резким стуком опускаю стакан на место и, сложив руки на груди, оборачиваюсь, опираясь на тяжёлую деревянную тумбу бедрами.
– Я слышала то, что ты сказал про меня в поезде. Из-за нашей стычки я так тебя раздражаю?
Ник молчит. Он внимательно и сурово разглядывает меня, ни на секунду не отводя свой тяжёлый взгляд, и медленно произносит:
– Просто не люблю людей, которые видят только то, что на поверхности, хотя вроде как делают вид, что главное внутри.
Я замираю.
– Ты сейчас на меня, что ли, намекаешь? Да как ты можешь в чем-то меня обвинять, когда сам ничего обо мне не знаешь?
Ник бросает короткий совершенно мрачный смешок:
– Я ничего не знаю о тебе. Ты ни фига не знаешь обо мне. Мы все четверо вообще ни черта не знаем друг о друге, но я готов поспорить, Виола, что мы с тобой похожи. Вот почему ты мне не нравишься. – Ник в этот момент выглядит иначе. Несмотря на ранение, его поза полностью расслаблена. Глаза прищурены, а на губах играет хитрая, едва заметная улыбка. – Считай, что мы как магнитные шарики, ну, знаешь, такие, что врезаясь друг в друга, отталкиваются ещё больше.
Его голос приглушенный и вкрадчивый. Он не злится, между нами скорее просто взаимная неприязнь. На генетическом уровне. Возможно, в этом Ник прав. Этого парня вообще понять сложно, слишком уж он скрытный. И раздражительный.
– Великолепно, – бросаю я, одними губами добавляя «придурок», и усаживаюсь на другую кровать спиной к развернувшейся в той части комнаты кровавой картине, потому что слишком устала, чтобы пытаться переубедить его или переиграть в остроумии. Я просто хочу отдохнуть, свернуться калачиком на выцветшем покрывале и забыться.
Часы на стене медленно перемалывают время, и я рада, что ни один из нас больше не нарушает негласный уговор молчания. Парни возвращаются спустя пятнадцать минут, что-то тихо между собой обсуждая. Шон говорит об оружии, но я едва его понимаю. Зайдя внутрь, он достает из-под пиджака виски, а может, это водка, все равно я не пью. А я не пью?
– Ну, – поднимая бутылку вверх, спрашивает он, – кто будет исполнять роль полевого хирурга? – его взгляд перепрыгивает с меня на Арта, и когда добровольцев не находится, произносит: – Кавано, давай ты.
– И чем я его должен шить, по-твоему? – вскидывается тот. – Я же тебе не сраный врач, и у меня никаких условий – ни ниток, ни игл, ни как его… зажима какого-нибудь хирургического… Не буду я.
Шон открывает ящик тумбочки возле одной из кроватей, достает оттуда дорожный швейный набор и бросает на кровать рядом с Ником.
– Обычной ниткой зашей.
– А можно, я на улице подожду? – выдавливаю из себя, в этот момент очень порадовавшись, что до сих пор ничего не ела. Потому что в глотке встает такой ком, что будь внутри хоть какая-то пища, она, определённо, попросилась бы обратно.
– Нет, тебе нельзя выходить одной, – отрезает Рид.
Я присаживаюсь в кресло, гнездящееся в углу комнаты, подобрав ноги, и прижав их к себе, кладу сверху подбородок. Шон вытаскивает длинную иголку, отрезает кусочек нитки и запихивает все в стакан со спиртным. Стиснув зубы, Ник отворачивается в другую сторону.
Я кривлюсь, не в силах больше смотреть, и зажмуриваю глаза. Стараюсь глубоко вдыхать через нос, чтобы побороть приступ тошноты, но даже находясь в противоположной части комнаты, словно чувствую, как Нику больно. И это странно, потому что мои ощущения почти осязаемы. Это очень, очень странно. Он громко дышит и периодически выругивается на Шона.
– Ты как? – раздается голос Арта. Я не уверена, кого из нас он спрашивает.
– В порядке, – отвечает Ник, и добавляет, обращаясь, видимо, к Шону: – А ты не можешь делать это дерьмо быстрее?
Внезапно перед глазами возникает белая вспышка, и тут же все вокруг погружается во тьму. В ушах металлически звенит, а голова начинает раскалываться от боли. Сжав ладонями виски, я закрываю глаза и крепче вцепляюсь в волосы, но это не помогает. Медленно сползаю по спинке кресла, как тающая свеча. А потом слышу крик у себя в голове. Кричу я…
Я кричу изо всех сил, но с губ не срывается ни звука. Сердце колотится так, будто сейчас задымится. Перед глазами мелькают провода и толстые иглы. Я отчаянно пытаюсь вырваться, но не могу.
Секунды, минуты, часы – время затягивает в темные топи, и я тону, погружаясь все ниже под воду. Она смыкается над головой, смертельной отравой проникая в разум. Глубже и глубже.
Чьи-то руки трясут меня за плечи.
– Виола, с тобой все в порядке?
Словно металлический дождь, предметы с резким звоном падают на пол. Стекло разбивается, разлетаясь на сотни осколков. Шум оглушает на секунду, ударяет по ушам. Звук приносит боль, будто пытается залезть под кожу, проникнуть в кости и разрезать сознание на тонкие ленты.
Глухие удары отражаются от стен, покрытых белой керамической плиткой.
Я пытаюсь пошевелиться. Но не могу.
На запястьях широкие кожаные ремни.
Перед глазами вспыхивает образ: седеющий мужчина в военной форме. Внутри поднимается паника. Он собирается причинить мне боль. Он уже причинял мне боль раньше.
Не могу объяснить, но я это точно знаю… Не могу сбежать…
Не могу…
– Виола!
– Посмотрите в аптечке, там был нашатырь.
Дождь.
Стук разбивающихся о бетон капель.
Звук хлыста.
Все внутри сжимается.
Я падаю, падаю, падаю…
– Виола!
А потом становится тепло.
Я в безопасности.
Дома.
Чьи-то руки гладят мое лицо, губы касаются нежно. Тонкие, длинные пальцы обхватывают запястья.
Я касаюсь подушки щекой, проваливаясь в воздушные облака. Кто-то шепчет мое имя…
– Дыши, просто дыши, – чей-то низкий голос пытается вывести из забытья. – Сейчас станет легче.
– Уводи ее, быстро! Арт, помоги мне!
Сознание трескается, расходится по швам, превращаясь во вспышки холодного света и боль. Как же больно! Комок раскаленной стали взрывается у меня в висках, и сотни металлических игл вонзается в голову.
– Хватит! Хватит! Хватит! – умоляю я. Пусть это прекратится!
Я бегу по коридору, не оборачиваясь. На потолке отчаянно мигают лампочки, мерным треском создавая белый шум, и мне хочется разодрать кожу, чтобы только избавиться от этого звука. Толкаю со всех сил тяжелую металлическую дверь, она со скрипом открывается, и мир заливает солнечный свет…
– Виола, посмотри на меня! – Я с трудом разлепляю глаза. Надо мной нависает Шон, удерживая за плечи. – Ты меня слышишь?
Его сильные руки трясут мое тело, словно шёлковый платок на ветру, и я пытаюсь произнести сухими потрескавшимися губами: «Хватит». Потому что хочу только одного – чтобы меня не трогали! Чтобы никто не прикасался ко мне!
Свет от висящей на потолке люстры совсем тусклый, но даже он ослепляет, и я крепко зажмуриваюсь, спасаясь от жжения в глазах. С губ слетает тихий, почти не слышный стон, и Шон, опускаясь рядом со мной на колени, аккуратно кладёт руку мне на голову, прижимая к своей груди. Его сердце бьется так громко, что я чувствую стук щекой.
– Как ты, говорить можешь?
Я киваю, хотя не в состоянии произнести ни слова. Пытаюсь встать, но ноги будто набиты ватой и, потеряв равновесие, ускользаю из его рук. Шон успевает меня подхватить и усаживает в кресло.
– Ты точно в порядке? – обеспокоенно интересуется он. – Потому что по виду не скажешь.
Фрагменты воспоминаний вновь врезаются в голову мучительным каскадом образов и тело сотрясает дрожь. Я вытираю рукавом пот со лба, заодно убирая с лица взмокшие пряди, и осматриваюсь, стараясь успокоиться. Арт, вытянувшись в струну, опирается рукой на тумбу, словно ожидая моей реакции или нового приступа. Глаза Ника широко распахнуты. Как и пару минут назад, он сидит на кровати и прижимает к боку полотенце.
Головокружение проходит быстро, и я уверяю парней, что со мной все в порядке. Но в порядке ли?
***
Плюхнувшись на кровать, я крепко обнимаю подушку. Арт с Ником вернулись в свой номер и уже наверняка спят. На двери в ванную щёлкает замок, и Шон выходит оттуда в облаке пара, вытирая посеревшим полотенцем волосы.
В комнате царит полумрак, если не считать тусклого света ночника на прикроватном столике, но я все равно отчетливо вижу его крупную фигуру. Он присаживается на свой матрас и аккуратно складывает полотенце у самого края.
– Как ты? Голова не болит?
Я дотрагиваюсь до висков, слегка массируя, и провожу пальцами по волосам, пытаясь придать им некое подобие причёски. Хоть в нынешней ситуации внешний вид должен интересовать меня меньше всего, я чувствую желание выглядеть если не привлекательно, то хотя бы прилично. Ведь если сегодня днем Шон был просто незнакомцем, теперь он стал парнем, которому я хочу понравиться.
– Вроде нормально, – отвечаю я и сажусь по-турецки, поправляя потрепанное покрывало. – Это было похоже на вспышку. Как будто фрагмент из прошлого, нарезанный из кусочков разных кинопленок, склеенных вместе, но не совсем чёткий.
– Наверное, это хорошо, да? – нерешительно поднимает он на меня глаза. – Значит, воспоминания возвращаются?
Я пожимаю плечами:
– Мне кажется, мы никогда по-настоящему ничего не забываем. Моя жизнь всё еще там, – дотрагиваюсь я пальцем до виска, – но погребена под ментальными развалинами. Кто-то специально разрушил всё внутри, я в этом уверена. Вопрос только кто? И зачем?
Шон откидывается назад, опираясь на руки, и внимательно меня разглядывает. В желтом свете лампы я замечаю несколько широких шрамов на его груди. Ник тоже говорил, что его ранили не впервые. Что это – настоящие боевые отметки или следы военных экспериментов, о которых парни ничего не помнят?
– Знаешь, с одной стороны, я мечтаю, чтобы тебе больше не было мучительно больно вспоминать, но с другой – хочу, чтобы ты меня помнила. Я, наверное, эгоист? – Небольшое смущение пробегает по его лицу, но он моментально его прячет.
– Ты не эгоист, – отвечаю я. – Обещаю, что постараюсь вспомнить. «А если не вспомнить, то узнать заново», – добавляю мысленно.
Шон укладывается на кровать и, сложив руки за голову, глядит на растрескавшийся потолок.
– Артур не звонил? Как там Ник? – спрашивает он.
– Нет. – Я подтягиваю сумку к ногам, высыпая её содержимое на кровать и принимаюсь внимательно рассматривать. – Кстати, я хотела поговорить с тобой про Ника…
– А что с Ником?
– Тебе не кажется странным, что он один из вас? – спрашиваю я, повернувшись к Шону. – Разве солдат может выглядеть так? Пирсинг, татуировки, его прическа. Ты же понимаешь, о чем я? Ни в одном военном подразделении не станут такого терпеть.
– Да, я тоже об этом подумал, – взъерошив свои коротко стриженные волосы, отвечает Шон. – Но у Лаванта такой же жетон, как и у нас. И он тоже ничего не помнит.
– Или притворяется, что не помнит, – бурчу я, перебирая содержимое сумочки и рассматривая каждый предмет, потому что хочу узнать, кто она – я. Вряд ли состав косметички может много сказать о хозяине, но нужно хоть чем-то занять руки. – Мне кажется, не стоит ему доверять.
– Что ты предлагаешь? Выгнать его?
– Не знаю, но надо быть осторожными.
– Он один из нас, Ви, а солдаты своих не предают, – бровь Шона дергается вверх, словно осуждая.
Я демонстративно закатываю глаза. Господи, до чего же Рид правильный! И наивный!
– Шон, не все такие, как ты.
Я открываю кошелёк и вытряхиваю оттуда содержимое. Внутри одного из отделов лежит небольшая фотография, и я подношу её к лицу.
На ней я еще совсем девчонка, худая, несуразная, с забавным хвостом на макушке. Ссутулившись, стою возле старого каменного фонтана, часть бортов которого разрушена временем, а основание затянуто коркой малахитово-зелёной плесени. Рядом со мной четверо мальчишек не старше двенадцати. Пасмурное небо, затянутое низкими грозовыми тучами, создает гнетущее впечатление, но несмотря на погоду, все весело улыбаются в камеру. Ребята одеты в одинаковую защитную форму и коротко подстрижены. Я узнаю как минимум трех из них! Прищурившись, рассматриваю лица, пытаясь отыскать черты сходства со взрослыми версиями.
Шон, как и сейчас, выше остальных. Смотрит прямо в камеру, улыбаясь своей фирменной широкой улыбкой. Ник, в отличие от себя нынешнего, выглядит почти нормально. Одна его рука перекинута на плечи Арта, а кисти замотаны белыми бинтами. Кавано же, помимо светлых волос, выдают светящиеся круглые глаза с расходящимися от них лучиками и фирменные ямочки на щеках, придающие ему вид шкодливого младенца. Но взгляд останавливается на четвёртом мальчике. У него темно-русые волосы и широкие густые брови. Он стоит ко мне ближе всех, и я с удивлением обнаруживаю, что держу его за руку, переплетая пальцы.
Странно, что из всех фотографий, что могут храниться в бумажнике, я выбрала эту. Бессмыслица какая-то! Со стоном падаю назад на подушку, закрывая лицо ладонями.
– Ты в порядке? – Шон осторожно прикасается к моей руке, будто хочет успокоить, но на самом деле скорее опасается моей реакции. «Клянусь, если он ещё хоть раз спросит все ли в порядке, я его ударю», – мысленно раздражаюсь я, но, убирая руки от лица, мило улыбаюсь и киваю. Тут же, в ответ на моё лицемерие, в голове раздается голос: «Мы с тобой абсолютно одинаковые. Вот почему я вижу тебя насквозь. Никто из нас не показывает свою истинную сущность. Так что мы оба притворяемся». Чёртов Ник! Я отмахиваюсь от его слов, как от назойливой мухи.
Шон наклоняется вперед, опасаясь нового приступа, и не сводит с меня глаз.
– Взгляни, – протягиваю ему фотографию и ожидаю реакцию, покусывая губы. Пару минут он молча рассматривает карточку, не произнося ни слова. И пока он анализирует ситуацию, я прихожу к выводу: все, что делает этот парень, имеет цель и необходимость. Каждый его дальнейший шаг планируется заранее. Каждое слово тщательно продумывается и взвешивается. Словно цель всей его жизни – ни минуты не потратить на лишние действия или пустые рассуждения.
А я не такая. Мне кажется, что не такая. Но не зря ведь говорят, что противоположности притягиваются?
– Зато мы теперь знаем, что Николас действительно один из нас, – возвращая мне фото, Шон откидывается обратно на подушку. – По крайней мере, в том возрасте он выглядел нормально.
Я фыркаю.
– Прекрасно! Но когда я окажусь права, не говори, что я тебя не предупреждала!
Шон вздыхает, а я поворачиваюсь на бок, подкладывая руку под голову, и пользуюсь возможностью получше его рассмотреть.
– Ты что-нибудь помнишь из своего детства? Родителей, друзей, может, свою собаку?
– Нет. – Он протягивает руку к ночнику, выключая его, и комната погружается в темноту. – Такое чувство, будто я только родился. Сразу взрослым. Звучит глупо, но это так.
– А вот Ник помнит, – намеренно делая ударение на имени, говорю я.
– Снова ты за свое, – усталость явственно проступает в его голосе.
Ну почему так? Миллион вопросов, как пчелиный рой, атакует мой разум, Рид же, как остров невозмутимости, молча продолжает пялиться в потолок.
– Подумай сам, ведь это странно, что у меня в кошельке лежит ваше фото. Ни отца, ни матери. А фотография многолетней давности. Что-то важное случилось тогда… в детстве. И Ник единственный его помнит.
– Я не знаю, Ви, – кажется, терпению приходит конец. – Спроси его сама, раз уверена, что он помнит.
– Пф-ф, несмотря на то, что сейчас я не доверяю своей памяти, словам Ника я не доверяю ещё больше!
– Давай спать, – произносит Шон, зевая. – Через пару часов рассвет, а утром надо решить, что делать дальше. Поговорим после.
Он прав. Мой разум сейчас так устал, что вряд ли я смогу заставить его разобраться в случившемся. Возможно, в предложении Шона обратиться к Нику есть разумное зерно. Вдруг тот и правда что-нибудь расскажет. «Конечно, если подфортит нарваться на его хорошее настроение, – думаю я, натягивая повыше одеяло. – А если уж совсем повезет, то, может, он даже врать не будет».
«Ладно. Выясню завтра», – решаю я, ставя окончательную точку на своих размышлениях. Откидываюсь на подушку, наполнитель в которой свалялся колом, и пытаюсь заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, считая ребрами впивающиеся пружины, но сон так и не идёт. После обнаруженной очевидной связи между мной и ребятами я еще больше задумываюсь о четвёртом парне. «Где он сейчас? Все ли с ним в порядке? А вдруг он тоже был в поезде, и мы просто разминулись?»
Я закрываю глаза, мечтая, что утром проснусь в своей постели (где бы она ни была), а все произошедшее окажется дурацким сном. Перед глазами ещё несколько мгновений мелькают мутные образы, а потом разум отключается.
Вокруг совершенная темнота, пахнет затхлостью и моющими средствами. Я оглядываюсь по сторонам, но вижу лишь контуры предметов, так как в помещении отсутствуют окна. Вокруг горами возвышаются баки и металлические стойки со сложенными на них вещами. Сделав пару шагов, я спотыкаясь о швабру и тихо ругаюсь под нос. Пустое ведро падает и с гулким стуком откатывается к стене.
– Не убейся, ради всего святого!
Услышав хмыкающий смешок, я поворачиваю голову и вижу мужской силуэт. Да, судя по низкому смеху, это определённо должен быть парень. Он сидит на полу, прижавшись спиной к двери и согнув ноги в коленях.
Я пихаю подошву его ботинка носком своего.
– Это все твоя вина, что мы заперты тут. Возможно, на всю ночь, – наиграно спокойно говорю я и тут же добавляю: – Надеюсь, хоть мальчикам, в отличие от нас, сейчас весело.
– О, им определённо весело, – ухмыляется он. – В компании девчонок из института искусств тем более. Они наверняка уже в кинотеатре.
– Где должны были быть и мы, – поправляю я. – Если бы не твоя вечно ищущая приключений задница.
– Прекрасная задница, должен отметить.
– Спорно.
Медленно подхожу ближе, и парень опускает ноги, вытягивая их перед собой. Я сажусь сверху. Он проводит руками по моей спине, задирая свободную футболку вверх и касаясь кончиками пальцев ребер.
– Через неделю в университете устраивают бал, – говорю я, скрепляя руки в замок позади его шеи. – Но мы конечно же не идем.
– Романтика не для нас, – отвечает он.
– Ты прав. К черту дурацкий бал. К тому же, – заигрываю я, – ты совершенно не умеешь танцевать.
Парень смеется.
– Это ты еще не слышала, как я пою.
– Неужели хуже?
Он наклоняется к моему уху и скорее шепчет несколько строк, чем напевает. У него нет ни слуха, ни голоса, а я никогда не смогу понять смысл, но слова кажутся самым прекрасным из всего, что я слышала. Отзываются внутри, ощущаясь чем-то жгучим.
– Боже, я люблю тебя, но ты и правда ужасен, – смеюсь я. Его губы пробегают по моей шее, осыпая ее легкими поцелуями как раз под ухом, и кажется, что комната вращается подобно карусели в парке развлечений.
– Скажи еще раз. Я люблю слушать, как ты произносишь это.
– Что именно? Что ты ужасен?
– Ты знаешь, что… – довольно улыбается он.
– Я. Люблю. Тебя, – шепчу, с придыханием проговаривая каждое слово.
– Я тоже тебя люблю. С ума схожу. – Мягкие губы касаются моих, осторожно прикусывая кожу, а руки притягивают ближе. И он выдыхает, прислонив палец к губам, словно выдавая свой самый большой секрет: – Французский язык может спасти все. Даже самое жуткое пение…
А потом целует намеренно медленно, дразня и растягивая каждое мгновение. Я нахожу подол его рубашки и начинаю стягивать ее через голову.
– Я бы с гораздо большим удовольствием посмотрела сегодня вечером обещанный фильм, – решаю поиграть я. – Но ладно, и ты сгодишься.
Он смеется, склоняется ко мне и прижимает губы к уху.
– Лгунья, – шепот обдает кожу волной горячего воздуха.
Парень стягивает с меня футболку, бросая в сторону, и скользит пальцами под бретельки бюстгальтера. Мы одновременно тяжело вздыхаем.
«Безумие».
Это первое слово, которое приходит на ум, когда кончики пальцев касаются голой кожи, кружа, лаская и рисуя на ней узоры. Именно так я бы рассказала о нас, если писала книгу. Рваными фразами. Меткими словами, в которых заключено всё.
Жар.
И холод.
Тяжелые вдохи.
И трепет ресниц.
Мне нравится, как мы цепляемся друг за друга. Нравится бросать вызов и принимать его. Чувствовать, как эта сумасшедшая химия кипит. Возбуждает, заводит. Словно нити протягивая между нами, не разрубить, не разрезать.
«Жадность».
Это слово стало бы вторым, о котором я думаю, когда влажный язык пробегает по моим губам и, сжимая пальцами жесткие мужские волосы, я тянусь навстречу.
Дыхание раскаленной волной опаляет кожу. Опустив левую ладонь на мою грудь, парень стонет, его правая рука проскальзывает под юбку. С губ срывается стон. Я выгибаюсь ему навстречу и прикрываю глаза. Хотя какой в этом смысл? Темнота полная.
– Тише, – выдыхает он. – Твой отец убьёт меня в самом прямом смысле этого слова, если кто-то донесет, чем мы здесь занимаемся.
Я слышу, как расстегивается ремень, шуршат брюки, металлическая пряжка звонко ударяется о каменный пол, эхом отражаясь от стен.
– Скажи это себе, лейтенант, потому что в прошлый раз из нас двоих ты был куда громче.
Я чувствую его ухмылку, сильные руки впиваются в мои бедра, привлекая ближе.
—Не может быть, – говорит парень, качая головой, вплотную прижимая к себе, чтобы я отчетливо почувствовала его возбуждение и с вызовом шепчет: – Первая продуешь. Спорим?
Разве могу я остаться в долгу? Конечно же, нет.
И выдыхая в его губы, шепчу:
– Рискни.
Болезненный импульс в висках заставляет распахнуть глаза. Я кручусь, запутавшись в простынях, не сразу понимая, где вообще нахожусь. Воспоминания еще окружают, но словно туманная дымка, уже начинают рассеиваться, и я хочу собрать их, как утреннюю росу в ладонь, закрыть и запечатать в разуме. Крепко зажмурившись, замираю без малейшего движения, надеясь вновь погрузиться в сон, чтобы узнать, что будет дальше. Но напрасно.
В комнате жарко, постель липнет к телу. Поворачиваю голову и, глядя на мирно спящего на соседней кровати Шона, понимаю, вчерашний день был правдой. Но чем же тогда был сон? Я видела все так четко, так правдоподобно. Вдруг это действительно случилось?
Со мной. С нами.
Я поворачиваюсь, разглядывая спящего Рида, и улыбаюсь широко, как никогда. Подношу руки к лицу, до сих пор ощущая, как от его прикосновений все внутри трепещет. Натягиваю одеяло повыше и прячу глупую улыбку.
Меня будит негромкий шепот. Требуется пара секунд, чтобы осознать, смириться с обстоятельствами и заставить себя принять факт, что случившееся реально. Встать и что-то делать дальше, потому что новый день уже наступил. По ощущениям, прямо на меня. Всё тело ломит от усталости как при начинающемся гриппе, а в висках поселилась боль, давящая на веки.
В комнате горит ночник, а шторы задвинуты так, что ни капли солнечного света не проникает внутрь. Парни тихо беседуют, и на миг становится обидно, что они не разбудили меня, поделиться дальнейшими планами. Я лежу не двигаясь и практически не шевелясь, вслушиваясь в их шепот.
– Надо вернуться в город, – произносит Шон так, словно его слова не подлежат возражениям. – Ключи к пониманию того, что произошло, находятся там.
– Ключи, ха… – веселится Арт.
– Зная себя, я бы не стал так отчаянно делать ноги, если бы не было необходимости, – перебивает Ник. – И почти уверен, забрал бы все ключи с собой, – намеренно делая ударение на последней фразе, настаивает он. – Чем мы дальше, тем безопаснее.
– Я могу вернуться туда один, если кто-то из вас согласится остаться с Виолой, – предлагает Шон.
Ник его игнорирует, проходит мимо моей постели и, вытянув длинные ноги в потертых джинсах, усаживается в то самое кресле, где я сидела вчера, пока его зашивали.
– Вставай, принцесса, всем и так понятно, что ты уже не спишь, – произносит он.
– Не называй меня так.
Съёжившись под пристальным взглядом, я натягиваю одеяло до подбородка, потому что одета только в футболку Шона.
– Так не веди себя соответственно, – перекидывая ногу на ногу, отвечает Ник.
– Почему бы тебе не отвалить?
Арт посмеивается, с любопытством наблюдая за нашей перепалкой.
– Может, хватит? – не выдерживает Шон. – Раз ты всё слышала, что думаешь? Стоит ли возвращаться назад?
Мне кажется, я отвечаю без эмоций, но недовольство все равно просачивается, как вода сквозь трещинки в камне:
– Я пропустила бо́льшую часть разговора, ведь вы не разбудили меня. Как я могу в этом случае хоть что-то предложить? – Схватив свои брюки, натягиваю их под одеялом.
– Ты не пропустила ничего важного, – лениво отвечает Ник, разглядывая фотографию, которую я вчера оставила на тумбочке. Даже факт, что он взял ее без разрешения, раздражает.
– Я могу остаться с Виолой, пока вы вдвоём вернётесь в город. – Вклиниваясь в разговор, Арт проскакивает между мной и Ником, забирает у него из рук фото и плюхается на свободную кровать, отчего ее каркас противно скрипит. – Думаю, мы поладим. Как считаешь? – Он поворачивается в мою сторону и заговорщически подмигивает.
Я пытаюсь улыбнуться, но выходит криво.
– Отлично. На том и сойдемся. Кто-нибудь что-то вспомнил? – спрашивает Шон.
Я опускаю глаза и молчу, потому что не собираюсь обсуждать сцену, которую видела ночью. К тому же сомневаюсь, что она не явилась плодом моего воображения.
– Только незначительные детали, – отвечает Ник, опираясь на колени локтями. – Ничего важного.