Яркая вытянутая люминесцентная лампа над головой. Она освещает ярко белым больничную палату. Руки опять прикованы, теперь уже к койке. На лице несколько пластырей. Отёк прошёл, но фиолетовый оттенок спускается от носа к скулам. Рядом на столе лежат новые бинты, медикаменты. В мусорном баке окровавленные бинты и вата. Предпринимает попытку встать, но адская боль в рёбрах его остановливает. Будто ребро впилось в мягкую плоть. Дверь в палату открывается. Входит низкий, плотный старик в белом халате.
– Приветствую. Меня зовут Ильтер Мейхем. Доктор Мейхем если так будет удобней. Я заведую мёд блоком колонии Мункейдж. Мы будем видеться часто. – Лицо доктора выражает толи раздражённость толи простое недовольство. – Тебя интересует твоё состояние?
– Да, – коротко отвечает Стоун, пытаясь заглянуть под майку. Его так же беспокоит боль в плече.
– Относительно других тебе хорошо досталось. Ты здесь пролежал пять дней. Ушибы по всему телу, треснутое ребро, сотрясение мозга, вывих плеча. Вопросы?
– Где остальные?
– Кто-то вернулся в Сектор «Один», а кто-то… нет. Лежи смирно. Завтра я тебя выпишу. – Доктор делает пару шагов к выходу, но остановившись, разворачивается к Стоуну:
– Мы произвели анализ твоей крови. Скоро начнётся расщепление. Ты ведь понимаешь о чём я?
– Да, – отвечает встревоженно Стоун.
– Хорошо. Значит не впервой.
Дверь за доктором закрывается. Остаётся только ждать. Стоун оглядывается. В палате минимальное количество мебели и предметов: койка, маленький столик, мусорное ведро. Окон нет, неясно где, в какой стороне от секторов находится медицинский блок. Тело ломит, оковы не дают возможности сменить позу и даже сесть, не говоря о боли в рёбрах и ужасно чешущемся носе. Доктор сказал что-то про завтра, но когда оно наступит, если здесь время не имеет особого значения? Остаётся ждать. Нет, лучше уж здесь, чем там, среди зверей. Стоун был готов к суровому тюремному миру, но не к этому. Первый день – закованный во мраке, затем день знакомства с суровыми буднями колонии и пять дней без сознания – тяжёлая неделя. Определённо не то, чего он ожидал. Новый мир – новая жизнь. Пора забыть о Земле.
Через полчаса веки начинают тяжелеть. Стоун внимательно осматривает лекарства на столе. Доктор не предупредил, что недавно вколол что-то. Стоун проваливается в сон.
Перебои с электричеством заставляют Смайла проснуться. Лампа то ослепляет его яркими лучами, то отключается. Одеяло было бы очень кстати. Здесь прохладно. Пытается уснуть. Без шансов. Чёртову лампу надо выдернуть с проводами и затолкать в зад начальнику Брауну. Лицо в поту. Руки сжаты в кулаки. Медикаменты усыпляют, но внешние обстоятельства – чёртова лампа, капли пота на лице. Кое-как вытирает лицо об подушку.
Красные глаза. Кошачья походка, плавная и соблазнительная. Началось расщепление. Не в первой, как заметил доктор. Стоун к этому готов, поэтому видения его не удивляют. Она стоит прямо перед ним, прислонившись спиной к стенке. Разглядывает больного. Её тут не хватало, в совокупности с лампой. Стоун думает, о том, что совесть тоже решила поучаствовать в пытках. Невинная красноглазая девушка получила разряд тока из-за него и теперь явилась к нему, чтобы мучить пристальным вниманием. Проклятые медикаменты, проклятая лампа. Когда она перестанет мерцать? Стоун мечтает о том, чтобы умыть лицо в холодной воде. Девчонка всё ещё разглядывает его. Слишком уж долго для галлюцинаций. Пора бы ей исчезнуть, раствориться, сгинуть туда, откуда появилась – в глубины совести. Лампа перестаёт нервировать. Отлично, было бы неплохо и девушке пропасть. Начинает мучить жажда. Невольно Стоун начинает обращать на неё внимание. Девушка по-птичьи кривит голову в бок, с интересом его разглядывая. Терпение Стоуна иссякает.
– Эй, что тебе нужно? – окрикивает её Стоун. Она молчит. Стоун добавляет, – Слышишь?
– Меня зовут Луна, – холодный ответ.
– Тебе не пора исчезнуть? Я не могу уснуть.
– Хочешь?
– Да. То есть, нет. У меня нет выбора.
– Не хочешь спать – не спи.
– Меня накачали чем-то. Если буду сопротивляться, будет только хуже.
Она молчит. Во взгляде проскальзывает неподдельный интерес к заключённому. Нет, это не просто интерес, это вожделение и от этого Стоуну не по себе. Разум начинает играть с ним в новые, более интересные игры.
– Ты понимаешь, что я тебе говорю?
Девушка отталкивается ногой от стенки и медленной кошачьей походкой подходит к нему. Сон уже приятней. Она соблазнительна, но её взгляд… Она уже стоит рядом с койкой. Стоун пытается отодвинуться назад, но кольца на руках держат его. Стоун нервно улыбается, но не получает улыбки в ответ. Неудачная попытка. Она словно ищет что-то в его глазах. Плавно забирается на койку. Это уже слишком реально для фантазий. Как она сюда проникла? Стоун нервно оглядывается ей за спину на единственную дверь. Она уже над ним.
– Меня зовут Дэниел… Стоун.
На четвереньках взбираясь на него, она продолжает изучение. Стоун дёргается. В ответ стук цепей. Она охотница, а он – обездвиженная жертва. Долой все ограничения. Она слишком соблазнительна. Стоун пытается потянуть к ней руки, но проклятые оковы… Девушка качает головой в ответ на его неудачную попытку и, разочаровано взглянув на кольца, высвобождает его щелчком пальцев. Стоун в ту же секунду вырывается из-под неё и прижимается спиной к стенке. Она и не думает останавливаться. Напирает дальше. На её лице вырисовывается улыбка. Эти игры в кошки-мышки её забавляют. Бежать некуда. Её лицо всё ближе. Она опускает взгляд на его губы. Стоун понимает намёк и подаётся вперёд. Мягкий поцелуй и всё. Всё? Она отходит назад. Стоун не может понять, неужели игры закончились? На самом интересном месте? Её взгляд изменился. Интерес к нему улетучился и погас. Она снова та, которой была при их знакомстве. На её лице наворачиваются слезы. Глаза опущены. Затем грусть сменяется тревогой, и Луна пятится назад.
– Эй, ты куда? – она не отвечает. – Это всё? Подожди. – Стоун подаётся вперёд, но его руки снова закованы. Девушка слезает с койки и, развернувшись, идёт к выходу. – Луна! – Она останавливается. Разворачивается к нему. На лице теперь гнев. Только гнев, который выражают горящие глаза. Она поднимает глаза на лампочку и сверлит её взглядом. Лампа становится всё ярче. Стоун морщится от яркого света. Жар поглощает комнату. Стоун не может спрятать лицо от обжигающего излучения. Руки покрывают ожоги, он начинает кричать и биться в ужасе.
Проснувшись, он судорожно оглядывается. Не может встать. Сон, ничего особенного. Расщепление. Ожидаемо, но чтобы настолько реально…
– Лежи спокойно, – бросает, не оглядываясь на него, доктор Мейхем.
Лицо вспотевшее. Дверь закрыта. Лампа мягко освещает помещение.
– Как общее состояние?
– Плохо… – бубнит Стоун.
– Сейчас будут проблемы со сном. Потом ломки.
– Уже.
– Тогда я тебе не завидую. – Доктор подходит к нему. Что-то вводит в капельницу. Стоун размышляет над его словами и решается спросить:
– Вы были на синтетике?
– Я? Нет, не был, а вот сын был. Через час ты будешь свободен.
– Спасибо. – Стоун благодарен доктору за уважительное отношение к заключённым. Здесь как оказалось это редкость.
– Покажи ладони, – доктор грубо отрезает попытку наладить контакт. Стоун непонимающе показывает ладони. Удивляется кровавым следам от ногтей. Доктор обрабатывает глубокие раны и наверняка размышляет о том, что же должно сниться, чтобы человек так сжимал кулаки.
Час спустя в палату входят два охранника.
– Триста третий, на выход. – Один охранник бросает ему в лицо форму, а второй снимает браслеты.
Они выходят из мед блока в знакомый основной коридор.
Стоун неуверенно ковыляет перед охранниками. Бояться – это нормально, но другим нельзя этого показывать. Длинные волосы ничем затянуть, худые руки тонут в тюремной форме. Поддерживает бок. Ребро должно зажить в течении месяца. Подходят к входу. Охранник набирает через настенный коннектор в смотровую. Ждёт ответа.
– Сейчас тихий час. Тебе на четвёртый этаж. Камера – «4-8», – разъясняет охранник.
– Это… – мямлит Стоун.
– Четвёртый этаж, восьмая камера.
Приходит ответный сигнал. Над воротами загорается знакомый зелёный свет, и они раздвигаются. Один охранник остаётся стоять в коридоре, а другой толкает вперёд Стоуна.
Картина та же. Оба сектора на месте и разделяющий их забор под напряжением. На площадке пусто. Новичок вспоминает про тихий час и слегка растерявшись, принимается считать количество камер. Где-то двадцать камер в ряду, и таких пять этажей.
Охранник сразу разворачивает его к лестнице, с выходом на каждый этаж.
Некоторые заключённые шумят, некоторые спят, кто-то пристально следит за ним, а кому-то всё равно на новичка. Оказывается на четвёртом этаже. Замечает знакомые лица некоторых из девяти новых овечек. Они не особенно отличаются от него полученными увечьями – синяки, пластыри, бинты. Охранник дальше лестницы не идёт. Замечает над клеткой "3/3".
– Что встал? Дуй дальше! – слышится из камеры. Там сидят трое.
– Вали отсюда, – гонят его следующие. Остальные так же не показывают особой дружелюбности. Добирается до "3/7".
– О, Ромео, жив! – улыбается Оскар. Они вместе с Бенуа и ещё одним незнакомым парнем обживаются по соседству. Бенуа реагирует на хорошую новость лёгким кивком с улыбкой. Удивительно, что Бенуа ещё не придушил своего соседа за его надоедливость. Следующая камера – место, в котором он проведёт неизвестное количество времени. Его там встречают два парня. Первый смуглый, второй блондин.
После очередного сигнала ворота открывают. Стоун входит, и за его спиной закрываются ворота. Стоун молчит. Соседи вроде не выглядят угрожающе.
– Что молчишь? Может, представишься? – говорит смуглый. Отлично – первые невидимые стены сломаны. Можно наладить контакт.
– Дэниел Стоун. Лучше просто Стоун.
– Прямо как герой боевиков, – улыбается смуглый и поглядывает на другого соседа. Блондин с залысиной фыркает и залезает на койку. Понятно – этот не очень разговорчивый.
– Меня зовут Хадир Тарек, – протягивает руку смуглый парень.
– Ты араб? – интересуется сразу Стоун.
– Турок. А это Гарольд.
– Здорово, – отмахивается блондин с английским акцентом.
Стоун оглядывается по сторонам. Не может решиться занять какую-либо койку. Может тут «свои» правила, свои понятия.
– Да это, не парься. Тут две свободные койки. Выбирай любую, – Хадир показывает над собой и над Гарольдом. Недолго думая, Стоун залезает на койку над Гарольдом, чтобы было удобнее общаться с Хадиром. Блондин показался не очень приветливым. – Вот тебе сразу экскурсия. В углу унитаз. Вот наш общий ящик и стол по совместительству. В ящике четыре полки для каждого из нас, ну это ты и так понял.
– Зачем нам полки, если нам ничего не дают?
– Всё зависит от тебя. Будет билет – будет всё, – разводит руками Хадир, – Присаживайся поудобней друг, я тебе всё расскажу. Ты попал сюда, по своим личным причинам, так же как я и Гари, но если ты попал сюда, значит, у тебя не осталось ничего ценного, даже имени. Будь уверен. Большая часть Мункейджа будет называть тебя триста третьим, ну или по какой-нибудь кличке. Единственное что осталось у тебя это твоя жизнь. Жизни тебя лишить может или осуждённый, – Хадир указывает на себя и затем быстро подправляется, – не в том смысле, что именно я. Тебя может лишить жизни любой осуждённый, руководство, ну или ты сам. Если умирать ты не спешишь, то выжить тебе поможет репутация у заключённых и благосклонность руководства, – Хадир показывает пальцем на смотровую.
– Они разрешают заключённым убивать друг друга? – эта мысль приводит Стоуна в ужас.
– Запрета на это точно нет. Есть осуждение, но срок тебе не прибавят, – усмехается Хадир. – Ни кого ведь не наказали за этого чувака, – Хадир стучит по второму этажу своей койки.
– Его убили?
Хадир кивает в ответ.
– А каким он был?
– В какой-то степени ты его знал даже лучше нас, – Хадир улыбается, Гари заговорщически посматривает наверх. Ноги Стоуна свисают вниз.
– То есть как? – теперь триста третий совершенно растерян.
– Он один из вас. Триста седьмой не вернулся после Приветствия. Честно говоря, некоторые даже делали ставки на то, кто из вас сляжет. В среднем один чувак не переживает Приветствия.
– Я на тебе проиграл курево, – фыркает снизу Гари.
– То есть любой может задушить меня, у всех на виду не опасаясь, что придётся за это отвечать?
– Ну, – кривит ртом Хадир, – да, в принципе да, может и в твоём случае он точно ничего опасаться не будет.
– Как так?
– Поэтому и говорю, репутация может тебя спасти. Представим, что Гари хочет с тобой за что-то поквитаться, но мы с тобой дружим, а я – торговец. Гари знает, что если сделает с тобой что-то, то испортит отношения со мной и, возможно, моими партнёрами – это и есть сдерживающий фактор, основанный на наших взаимоотношениях.
– То есть связи?
– Связи у тебя будут, если есть репутация. Я не буду с тобой дружить, если ты ничего не стоишь. Кроме того, человек с достаточной репутацией получит билет, а вместе с ним связи и спину и проживёшь дольше.
– «Билет»? Это что?
– Получить «билет», это значит получить приглашение в клуб. Здесь принято их так называть. Грубо говоря, это банды. Здесь четыре три клуба. Помнишь громилу, который врезал нашему соседу? Триста второму.
– Бенуа?
– Да. Тот громила – Ханц из гладиаторов. Леон руководит клубом гладиаторов. Их человек тридцать и они здесь самые крутые. Мочилово, разборки, наезды – это их дело. Вторые – торговцы. Их двадцать два человека. Руководитель Малфор, он как бы, самый умный чувак в Мункейдже. У торговцев налажен выход на рынок. Сигареты, шахматы, всякие острые предметы, – подмигивает Хадир, – грязные журналы, карты, наркота-синтетика, ну и прочее.
– Откуда им всё это?
– Шахтёрский городок. Там около семидесяти тысяч человек проживает. В основном шахтёры с Земли и их семьи. Как в любом небольшом городке у них есть свой рынок. Эксклюзивные права на торговлю с шахтёрским городком имеет Питт. Он привозит продукты с Земли и продаёт шахтёрам. Ну и периодически заезжает в тюрьму. У него вроде контракт с руководством Мункейджа.
– Понял, – кивает Стоун, пытаясь ухватить и обработать каждое услышанное слово.
– Гладиаторы и торговцы, мягко говоря, враждуют. Поэтому дела между ними и дела между торговцами и всеми нами – безбилетниками ведёт третий клуб – посредники. Тоже человек двадцать. Эти парни выполняют грязную работу. Договариваются между торговцами и всеми остальными. Их и мочат частенько, но если умеешь находить общий язык с владельцем товара и нуждающимся в товаре, то можешь жить припеваючи.
– А четвёртые?
– Сектор «Два», – Хадир фиксирует палец на противоположной стене. Там тоже тихо. Очертания девушек на противоположной стороне можно разглядеть. – Сектор «Два» четвёртый клуб.
– А с ними можно общаться?
– Это щекотливая тема. Запрета вроде как нет, но общаться с девушками не по понятиям. Болтать с бабой, когда позади тебя ещё две сотни парней… это, в общем…
– «Осуждается» толпой, – подсказывает Гари.
– Да, осуждается, но иногда не только на словах. С девушками можно вести дела. Дела ведут центровые. Четыре парня стоят вдоль всего забора. Если тебе нужно что-то передать кому-то во втором секторе, или наоборот, то это делается через центровых.
– Что, хочешь к своей любимой? – бросает снизу Гари с закрытыми глазами. Его попытки уснуть безуспешны. Хадир смеётся и подхватывает:
– Да, точно.
– Нет, нет, нет. Это всё чушь полная. Я же её в первый раз видел, – отмахивается Стоун.
– Ну, это и называется любовь с первого взгляда! – продолжают дразнить новичка соседи.
– Ничего и в мыслях не было. Она в прямом смысле слова просто первая попалась мне на глаза, а когда этот Браун собирался поджечь мои яйца, я просто говорил первое, что приходит мне в голову!
– И подставил невинную девчонку? – добивает Гари.
– Ты жесток парень, – подытоживает Хадир, качая головой.
– Да пошли вы! Меня беспокоит только моё выживание.
Соседи по камере смеются.
– Не принимай так близко к сердцу. Просто вы показали реальное зрелище. Колония ещё долго вас обсуждала. Ну и с другой стороны – ты подставил Луну.
– Подпортил ей репутацию.
– Я не специально и теперь чувствую перед ней вину.
– Хотя Луна не невинная девчонка. Она та ещё штучка, – исправляет Гарольда Хадир, – Ладно друг, у нас около часа на тихий час. Надо использовать по полной. Сон важная штука, так что рекомендую поспать.
– Мункейдж совсем не то, что я ожидал, – Стоун оглядывает всю колонию.
– Чувак, строго говоря, это даже не колония. Это совсем другое. Ну, всему своё время. Ложись спать.
Стоун так и не смог уснуть. Он лежит на койке, уставившись в потолок. Периодически посматривает на площадку. Тихо и спокойно. Охранники обходят этажи.
Неожиданно какой-то стук сотрясает тишину. Словно что-то взорвалось на пятом этаже, над их камерой. Соседи по камере не сильно реагируют на стук, но слышен крик Оскара:
– Чтоб тебя! Зверюга, будь он проклят…
Со всех сторон Сектора «Один» звучат выкрики недовольства, гул, свист. Осуждённые явно недовольны этому стуку. Оскорбляют Зверя. Только сейчас Стоуну приходит осознание того, что где-то над ними находится камера того Зверя. Стоун и забыл о его существовании. Неожиданно из женского сектора доносятся ответные крики. Стоун поднимается и выглядывает. Все девушки в своих камерах. Вначале их крики казались чем-то бессвязным, терявшимся эхом в дальних углах колонии. Бессвязный гул вдруг начинает приобретать форму.
– Ну вот, начинается, – бурчит Гари, пытаясь скрыться от гула подушкой.
– Что начинается? – встревоженно интересуется триста третий.
– Воспевание сказок, – объясняет Гари, по сути ничего не объяснив.
– Не парься, спи, – добавляет Хадир, поворачиваясь спиной к Стоуну.
Стоун не видит никаких действий кроме недовольных криков с Сектора «Один» и ответного гула со стороны второго сектора. Гул обрёл окончательную форму и теперь Стоун отчётливо слышит, что скандируют девушки – "Феникс! Феникс! Феникс!".
Девушки, будто одно целое, синхронно бьют ногами по прутьям своих камер и в один голос кричат слово, определённо имеющее смысл для всего Мункейдж. Через минуту все опять замолкают. Стоун не решается спросить соседей, что всё это значит. Не сейчас, возможно позже.
Следующие полчаса проходят без происшествий. Стоун анализирует всё, что произошло с ним за последнее время. Накапливается куча вопросов. Будучи математиком и приверженцем порядка в мыслях, он накапливает вопросы и далее распределяет их по важности.
Сигнал поднимает всех. Тихий час прошёл.
– Обед, обед, обед, – воодушевлённо повторяется Хадир.
Под ещё один сигнал двери во всём секторе синхронно раздвигаются.
– Стоун, к тебе так обращаться или триста третий?
– Стоун. Так привычней…
– Стоун, так Стоун, – пожимает плечами Хадир.
– А есть те, кто предпочитает, чтобы их называли по цифрам?
– Есть и такие, – бросает уже по привычному недовольно Гари. Подходит к выходу. – Держись ближе к безбилетникам.
– А где находятся безбилетники?
– Перед тобой, – вяло улыбается Хадир. Эта тема явно для него больная.
На выходе Стоун встречается с Оскаром. Его немного беспокоит то, что они первая тройка в первый же день наладили контакт, но уже прошло целых пять дней и их отношение к нему возможно уже совсем другое. Его опасения развеиваются, когда низкий татуированный товарищ встречает его с улыбкой и крепким рукопожатием. На лице Бенуа так же проглядывается радость. Кажется, Оскар и Бенуа нашли общий язык. Они идут по балкону четвёртого этажа в сторону лестницы. Стоун смотрит вниз и видит собирающихся внизу заключённых первого сектора. Та же самая картина на стороне девушек. Они спускаются по лестнице и собираются у забора.
Стоун вместе с друзьями, если так можно их назвать, оказывается на площадке. Их собирают, в ряд по двое вдоль забора. Девушек собирают точно так же. Два параллельных ряда из заключённых разделяет гудящий забор. Стоун внимательно разглядывает девушек в поисках той, что ему приснилась в очень странном сне. Найдена. Занимает место в ряду немного впереди. Будет очень глупо окликнуть её сейчас перед всеми, особенно услышав о последствиях общения с девушками. Стоун следит за ней искоса. Парни и девушки взаимно обмениваются репликами – в основном взаимными оскорблениями и жестами. Некоторые обсуждают личные темы, воровато оглядываясь на всех. Стоун замечает, как одна девушка передаёт парню свёрток и, заговорщически моргнув, возвращается в ряды. Пока он следил за сделкой, Луна вышла из поля зрения. Смотрит вперёд ряда и назад. Нет, утеряна. Шаг за шагом в плотном ряду приближается к выходу. Наконец встречается со знакомыми оранжевыми глазами, но лишь на миг. Она отводит взгляд и теряется за своими воротами.
Оказываясь за воротами, Стоун замечает сплошную стену, разделяющую заключённых обоих секторов. Парни и девушки не видятся нигде, кроме главной площадки.
Стоун размышляет о том, почему она так резко отвела взгляд? Что это значило? Её реакция – обида, страх или попросту неприязнь? Эта девушка, Луна – загадка. У Стоуна даже толком не сложилось первое впечатление о ней, хотя они стояли рядом, держались за руки и более того, обменялись фразами. Тогда всё было слишком быстро, им двигал просто страх, подставивший её. Проанализировав своё состояние, он убеждается, что у него к ней нет никаких чувств, кроме чисто мужских потребностей. Стоун не может и не собирается это отрицать. Луна – потрясающе грациозна, и то, что он испытывает к ней влечение вполне естественно. Вчерашний сон, тому доказательство. В этом нет ничего особенного. Пока он стоял в очереди, успел увидеть ещё десяток привлекательных девиц… Стоп. Он выбрасывает из головы все эти мысли. Сам того не заметив, он подался в размышления о платонических утехах. Сейчас это последнее, что его должно интересовать.
Всё протекает по стандарту знакомому новичкам. Выход в общий коридор и шагать до поворота в столовую.
Оказавшись в столовой, каждый берёт свою порцию и рассаживается по желанию, но это только на словах. На деле Стоуна берёт за плечо Оскар и ведёт в конец. Мест много и хватает на всех. Если учесть, что где-то рядом обедают и девушки, то сомнений не остаётся -их сектора это огромная площадка, но всего лишь одна из составных частей колонии Мункейдж.
Садятся за отдельный столик. Там же и несколько других знакомых лиц из состава новой теперь уже восьмёрки. Садясь за столик Стоун, сразу оглядывается в поисках своих соседей. За таким же столом недалеко от них сидят Хадир и Гарольд. Они сами находят его и жестом показывают "всё нормально". Страх Стоуна – инстинкт самосохранения, заставляет его запоминать на ходу всё происходящее вокруг, каждую мелочь.
– Леон – лидер гладиаторов, – произносит тихо Оскар, кивая в центр столовой. Леон сидит в окружении других приближённых. Среди них и другой громила, который и руководил Приветствием новичков. Оскар поясняет, – Несколько столов по центру принадлежит им.
Хадир сказал, что их человек тридцать, но за одним столом не помещается тридцать человек. Проблема решается легко – гладиаторы объединяют столы друг к другу. Лидеров остальных Стоун не знает. Какой-то парень подходит к Леону и шепчет что-то на ухо и указывает пальцем в сторону новичков. Леон разворачивается и встречается глазами со Стоуном, и последний в ужасе возвращает взгляд к своим товарищам.
– Что стало? – интересуется Оскар.
– Леон смотрит на меня, – шепчет Стоун и, заметив непонимание на лице товарища, сразу добавляет, – гладиатор посмотрел прямо на меня.
– Не на тебя, – Оскар кивает на Бенуа, который сидит напротив. Стоун закрывает триста второго спиной от Леона. Бенуа толи делает вид, что его это не волнует или действительно не волнует.
– Леон точит зубы на Бена с самого Приветствия.
Стоун оглядывает сидящих за своим столом. Напоминает военный госпиталь. Бинты, пластыри, синяки, отёки, раны, гипсовые перевязки и фиксаторы.
– Рассказывай, сам то как?
– Нормально. Беспокоит только ребро. Доктор сказал, что через месяц будет в норме. А как вы?
Оскар в ответ поднимает правую руку и показывает гипс:
– Ужасно чешется. Два пальца сломаны, нос. Мать их, сломали мой нос! – Оскар тычет пальцем себе в нос. Стоун поворачивается на Бенуа.
– Ушибы и синяки, – коротко отвечает он.
– И выбитый зуб, – добавляет Оскар, – не скромничай Бен, покажи ему.
– Что показать? – интересуется Стоун.
Бенуа широко открывает рот и показывает расщелину меж зубов.
– Кажется, тебе выбили два зуба, а не один.
– Самоуспокоение, – отвечает Бен и как показалось Стоуну, это первая шутка угрюмого друга.
Они принимаются за поглощение искусственной синтетической пищи. На вкус как резина, с сопутствующим запахом, что в прочем ничем Стоуна не удивляет. Новички ошеломлённо смотрят на него.
– Что? – интересуется он, забивая рот капустой.
– Как ты это жрёшь? Это ж резина!
– Самая простая синт-пища. Я в Чикаго только этим и питался.
– На Африку эта отрава ещё не распространилась, – замечает Бенуа.
– В Испании то она есть, но если выбирать между остатками нормальной пищи и этой шелухой, извини бро, но это полное дерьмо.
– Тогда не ешь, – предлагает Стоун.
– Ага, конечно, – усмехается Оскар, – а потом окочуриться тут от голода? Это будет самая бездарная смерть за всю историю этой свалки.
Последним в столовой появляется ещё один заключённый-загадка. Тот самый, что живёт выше и правее него. Заметны оглядки сидящих за столами. Кто-то бросает из толпы ругательства. Стоун не понимает реакции остальных.
– Зверюга, не даёт спать, – добавляет Оскар на ухо Стоуну. Тот обдумывает и довольно быстро осознаёт, что этот шум, гул, скандирование "Феникс" началось с грохота в Секторе «Один».
– Имя есть у него или так и зовут?
– Да хрен его. Зверь – вполне ему подходит. С этим лучше не связываться. Тебе рассказали про репутацию?
– Да.
– Вот поэтому и держись от него подальше. Репутация рядом с ним выше твоего аппарата в штанах не поднимется. Посмотри, как на него все смотрят.
– Он не похож на зверя, – произносит Стоун, пристально следя за действиями нелюбимого толпе парня. Тот немногим выше среднего, визуально угрозу не представляет, взгляд безынтересный, на оскорбления никак не реагирует. Более остальных возмущаются гладиаторы и это сразу видно. Стоун смотрит на Леона. Тот вместе с приближёнными товарищами, не отходящими от него ни на шаг, молча кушает. Зверь забирает остатки пищи.
– И где он сядет?
– Где угодно, – пожимает плечами Оскар. – Плевал он на клубы. – Зверь, действительно, особо не раздумывая садится за стол со свободными местами. – Смотри, сел к посредникам, – поясняет Оскар. Ребята, сидевшие за столом, встают из-за стола и уходят за соседний. – Одна из главных для меня загадок Мункейджа, как этот парень всё ещё жив? – удивляется Оскар. После небольшой паузы Стоун приступает к выяснению ситуации:
– Глупо это спрашивать, но как я сюда попал? На Луну, в эту колонию.
– Значит, ты знал о её существовании? – удивляется Оскар, поглядывая сперва на Стоуна затем на Бенуа.
– Слышал что-то.
– А мы даже и не слышали и уверен, девяносто девять процентов осаждённых не слышали о Мункейдже. Чувак, единственное, что объединяет здесь обедающих, это то, что мы в чём-то виновны. Я говорю честно, я замочил отчима и он получил по заслугам. Бен тоже за убийство здесь, но кто-то за то, что просто угнал соседскую тачку и получил три месяца, а попал сюда. Я сидел в колониях и не раз по детству. Знаешь, что я скажу тебе? То, что происходит здесь, это совершенно другое. Это брат, что угодно, только не колония.
– И какие у тебя варианты?
– Не знаю братан. В голову приходит одно слово.
– Дерьмо?
– Вот именно брат, дерьмо. Как и то, что дают нам жрать.
Вся ругань, звучавшая из уст Оскара, звучит очень смешно. "Этот парень был бы популярным стендап комиком на Земле", – думает Стоун.
Самое важное, что отмечает для себя Стоун, это то, что вокруг всегда что-то происходит. Какие-то подпольные игры, именно то, о чём говорил Хадир. Приходя кушать, многие на самом деле преследуют другие цели. Обсуждают что-то отдельно остальных, передают записки, пакетики, воровато поглядывают друг друга. Ещё одно чрезвычайно странное замечание: некоторые и в том числе Оскар выковыривают мякоть изнутри хлеба и, сворачивая в шарик, прячут в карман. На вопрос "Зачем это?" Оскар отвечает, – "соседи по камере расскажут" и рекомендует сделать то же самое.
Закончив приём пищи все поднимаются из-за стола. Стоун продолжает сидеть.
– Ты чего? – интересуется Оскар.
– Сейчас, – отвечает Стоун. Он пытается встать, но онемевшая рука его не слушается, в голове пульсирует боль. Признаки расщепления. – Рёбра, – отвечает он. Посидев ещё немного, рывком поднимается. "Лучше бы это действительно были рёбра", – думает Стоун.
Вернувшись обратно, Оскар сразу берёт командование на себя. Они поднимаются обратно на третий этаж.
Стоун и Оскар смотрят на площадку, взявшись руками за ограждение.
– Заметил изменения? – спрашивает Оскар.
– Да, что-то с полом, – отвечает Стоун, разглядывая изменившийся пол.
– Вот именно брат. Эта площадка не общая территория, это территория войны. Сейчас начнутся Тёрки. Репутация, отношения, бабки, рынок, всё строится на Тёрках.
Стоун внимательно изучает пол. Цвета плитки, покрывающей пол изменились. Центр красный, правая сторона синяя, левая жёлтая, а выше параллельно забору тонкая зелёная дорожка. Остальная часть такая же серая, как и раньше.
– Территорию делят между собой группы, – мыслит вслух Стоун, – красный центр держат гладиаторы, синий бок у продавцов, жёлтый у посредников, а зелёный у тех, кто с девчонками крутит?
– Центровые, да.
– Простые клетки у безбилетников. Дорожка из простых клеток, отделяющих один район от другого тоже жёлтая, то есть в принципе для посредников, чтобы они могли перемещаться и делать дела. – Стоун сразу исправляется, – то есть для Тёрок?
– Ну, ты даёшь парень? Кем бы на Земле?
– Программист, типа, – замявшись, отвечает Стоун. Продолжает изучать территорию.
– Осваиваешь систему? – к ним улыбаясь, подходит Хадир и сразу здоровается с Оскаром.
– Хватает всё слёту, – хвалит друга Оскар.
Возникает ещё один вопрос у Стоуна:
– Но зачем все эти игры? В чём смысл Тёрок? Можно же все дела вести здесь, на этажах, в камерах.
– Во-первых, по поводу этажей, у нас две минуты, чтобы спуститься вниз или охранники нас отсюда сбросят.
– На первый вопрос я ответ получил, – соглашается Стоун и втроём они поспешно спускаются вниз и занимают нейтральную территорию. Большое количество парней занимает нейтральную территорию.
– Хорошо, а запрет на нахождение в камерах есть? – продолжает выкапывать Стоун.
– Формально нет, – мямлит Хадир, – но как я тебе сказал, это наш маленький мирок. Мы здесь развиваемся. Это микроэкономика. Я был экономистом, там, – Хадир указывает пальцами на небо. Стоун поднимает глаза вверх и только сейчас замечает, что потолок теперь белый, а не прозрачный. Похоже на функцию футбольных стадионов с прозрачными потолками.
– Ты должен участвовать в этом мирке иначе потеряешь благосклонность начальника Брауна. Здесь работает система подсчёта. Браслет на твоих руках отправляют сигнал о твоём местонахождении и времени, которое ты проводишь там.
Стоун смотрит на браслет на своей руке. С виду ничего примечательного.
– Куда отправляет?
– На смотровую или в какой-нибудь аналитический отдел.
– Они всегда знают, где мы и по некоторым слухам нас подслушивают, – добавляет Оскар, – полное дерьмо.
– То есть меня обязывают участвовать в этом, иначе счётная машина посчитает меня ненужным и я… точнее меня убьют?
– Да, именно так. Это взаимозаменяемость. Колония существует три года и за это время «исчезнуть» могла не одна сотня заключённых.
– Чёрт, я не хочу ни в чём участвовать, я хочу сидеть в камере, – толи возмущается, толи поддаётся лёгкой панике Стоун. Фильмы сделали своё дело. В его воображении рисуются картинки, где какой-нибудь парень подходит к нему с отвёрткой и несколько раз вонзает ему в спину или ещё хуже, в столовой вилкой по горлу....
– Это нормально друг, вначале все так думают, и посмотри, кто-то до сих пор уверен, что с ним ничего не случится, или им попросту плевать на свою жизнь, – Хадир окидывает взглядом все клетки. В некоторых действительно сидят парни.
Резкий звук из смотровой на всю колонию. Заключённые морщатся, закрывая уши. Двери камер закрываются, лестница пуста. Охрана наготове.
– Погнали, – произносит Хадир. Тёрки начинаются.
Стоун замечает сидящего отдельно прямо на полу Бенуа.
– Он всегда так?
– Да, – отвечает Оскар и машет на него рукой. – Ладно, я пойду, покручусь. – Не дожидаясь ответа собеседников, Оскар уходит.
– В каком смысле «покручусь»?
– Твой друг вынюхивает что-то среди продавцов.
– Это хорошо или плохо?
– Ну, с одной стороны хорошо, с другой не очень. Это опасные игры. Ты можешь быть просто безбилетником, интересующимся делами, желающим вступить в клуб, а можешь быть чьим-нибудь шпионом, – Хадир качает головой в сторону гладиаторов, – тут много вариантов. Если по неосторожности перейдёшь кому-нибудь дорогу, то наживёшь себе проблем. Или наоборот проявишь себя с хорошей стороны…, хотя и в том случае наживёшь себе проблем. Если есть претендент на билет в клуб, значит, и есть претендент на потерю билета в клуб. Моё мнение, что нельзя быть излишне активным.
– Оскар как раз из этих, – подмечает Стоун. Они крутятся среди сотни безбилетников. Стоун внимательно всё изучает, параллельно анализируя полученную информацию. У него назревает следующий вопрос:
– Хорошо. А для чего нужно соперничество? Как я понимаю, все друг другу нужны. Не смысла враждовать. Вы можете мирно сосуществовать и развиваться.
– И тут опять вступает главная мотивация, – Хадир смотрит на смотровую, – он заставит всех двигаться. Гладиаторы неофициально подчиняются Брауну. Им дарована определённая власть, и они ею пользуются. Давят всех остальным. Торговцы могут под них прогнуться, но не будут. У них тоже есть свои рычаги давления… «экономически-материальные», – подбирает правильные слова Хадир. Он эрудирован и имеет достаточно обширные знания. Стоуну кажется, что Хадир был бы полезен как торговцам, так и посредникам.
– Почему ты до сих пор без билета?
– Ну, я здесь относительно недавно. Моя группа появилась здесь несколько месяцев назад. Я работаю над тем, чтобы получить свой билет.
– В какой клуб?
– Посредники.
– Почему посредники?
– Это самый безопасный клуб, – пожимает плечами Хадир. – Я буду мало, кого интересовать. То есть я надеюсь на это.
– Ты же говорил, что их убивают чаще остальных.
– Посредник ставит под угрозу свою жизнь, если действует глупо, если берётся за дело, которое не может провернуть, если пытается кого-то надуть, если бабки его ослепляют. Я не из таких, и что самое важное – я не рвусь сорвать куш. Меня утраивает стабильное выживание. Некоторые рвутся получить дело с каким-нибудь крутым гладиатором или торговцем, то есть поиграть по-крупному, но мне это не нужно. Готов хоть всю жизнь продавать сигареты.
– Гладиаторы напрямую не могут торговать с торговцами.
– Не будут и у них есть на это веские причины. Они враждуют.
– Причина?
– Говорят Леон, лично убил брата Малфора. Больше ничего об этом не знаю, – шепчет Хадир.
– Малфор – лидер торговцев? – переспрашивает Стоун, чтобы закрепить свои познания.
– Да.
– У них типа война?
– Не то чтобы война, но речи больше нет о торговле напрямую, – Хадир замечает, что Стоун о чём-то задумался. – Над чем теперь размышляешь?
– Обдумываю все варианты.
– Вступления в клубы?
– Нет. Ищу возможность быть самим по себе.
– Даже не надейся. Посмотри на нас всех, мы же тоже не дети. Я заканчивал экономическую академию. Я к тому, что когда я попал сюда, как другие парни думал, как бы жить, ни в чём и ни в ком не нуждаясь. Прошло два месяца. У нас пустая камера. Там заняться нечем. Я прихожу на площадку, но и здесь мне не остаётся ничего, кроме как стоять на месте разглядывая остальных. Я замечаю, что мир вокруг меня крутиться, а я просто существую. Понимаешь?
– Да.
– И не говоря уже о том, что те, кто просто существуют – в Мункейдже долго не существуют. В общем, я однажды задумался. Я ведь был чемпионом Турции по шахматам среди школьников, и если подумать, чего мне действительно не хватает, так это шахмат! Я поговорил с продавцами, узнал цену и это слишком дорого для меня, но используя некоторые знания, я решил войти в эту систему через самую безопасную дверь – посредник. Получаю небольшой процент со сделок и плавно каплю на шахматы. Всё просто. Меня переполняет вдохновение. Я замотивирован заполучить свою шахматную доску.
– И как успехи?
– А никак. Я только неделю назад решился, поэтому налаживаю связи, собираю информацию, интересуюсь. Всё всегда начинается с этого. Я повторюсь друг, проигрывает тот, кого ослепляют его цели. Я не собираюсь делать глупости. Шаг за шагом. Поэтапно, друг, – произносит несколько затянуто Хадир, но в его словах есть смысл.
– Звучит вроде просто.
– Да, звучит, но на членство в клубе есть лимит. Если приду я, значит, уйдёт кто-то менее талантливый, или подпортивший свою репутацию или испортивший отношения с кем-либо. Конкуренция.
– Всё как-то… странно, – бубнит Стоун задумчиво.
– Пойми Стоун, тут всё направленно на то, чтобы мы начали действовать, потому, что бездействуя, ты довольно быстро загнёшься, если не физически, так психологически. Как только я понял, что процесс начинается, что моя психика начинает сдавать, я принялся за что-то и посмотри на меня, я приободрён. Я понимаю, что лезу в опасные игры, но я чувствую, что становлюсь частью механизма и моя цель не стать самой важной частью, не стать дорогой частью, а стать просто стабильной и надёжной частью этого мира. Ещё вопросы?
После десятисекундных размышлений Стоун задаёт следующий вопрос:
– Здесь ведь должна быть валюта? На что ты купишь себе шахматы?
– Есть валюта. Спэйс. Не знаю, откуда это пошло, но меня вполне устраивает.
– И как достать спэйс?
– Только на шахте. Она источник денег, с помощью которых, крутится всё это, – Хадир окидывает взглядом Тёрки. – Ты можешь записаться в ряды шахтёров. Каждый день утром они отправляются в шахту добывать лунный камень. Платят гроши, но платят. Работа адская и многое решает физическая сила, выносливость. Нам с тобой там не место, а вот ему в самый раз, – Хадир указывает на Бенуа.
– Тогда, теоретически стабильно работая на шахте, Бенуа будет иметь заработок и закупать всякое барахло через посредника или напрямую у торговцев, и не будет ни в чём нуждаться, то есть останется независимым. Этим самым он не бросает палок под колёса кому-либо из клубов и активно участвует в Тёрках как того хочет Браун? То есть самодостаточный… шахтёр?
– Парень, ты меня убиваешь своим анализом.
– Я просто хочу выжить, а чтобы выжить, мне нужно понять все правила. Если выживанию поможет стабильная работа на шахте, то я к этому готов.
– Это тебе так кажется что готов. Твоим мозгам так кажется, но не телу. Хорошо, допустим, что ты за полгода наберёшь физическую форму, ты всё равно не сможешь работать на шахте вечно. Парни через месяц работы там возвращаются с кашлем и выхаркивают свои внутренности. Стоун, условия на шахте убивают в прямом смысле слова.
– Это меняет дело…
– Не только это. Тёрками управляет тот, кто управляет денежным каналом.
– То есть шахтой.
– Да. Чтобы продавцы закупили товар, нужны деньги, а деньги приносит только шахта. В шахту могут идти вроде бы кто угодно, но большую часть мест отжали для себя гладиаторы. Они ходят сами, умело чередуясь, чтобы меньше вреда для здоровья или принуждают других ходить, а заработок по половам.
– И как мне вступить в ряды гладиаторов? – спрашивает неожиданно Стоун, но это скорее тоже часть паутины размышлений.
Хадир улыбаясь, берёт за плечо Стоуна. Пытается измерить его бицепс и затем отвечает на вопрос:
– Ты худоват, чтобы победить на турнире. Забудь.
– И не собирался. Не хватало мне драться до смерти, чтобы попасть к гладиаторам и понемногу добивать себя в шахте.
– Вот, вот. Теперь ты мыслишь правильно. Тебе ещё многое предстоит узнать, а учитывая твой энтузиазм, ты быстро поймёшь, как здесь всё работает. Так что… – Хадир оглядывается в стороны.
– Пойдёшь крутиться?
– Если ты не против.
– Вопросов у меня больше нет, – разводит руками Стоун, улыбнувшись.
Как только Хадир уходит, Стоун снимает доброжелательную маску. На лице снова тревога. Нельзя забывать, где он находится и об этом ему напоминает картина, которую он замечает: какой-то крепкий парень избивает щуплого ногами. Тот просит перестать, забившись в угол. Стоуну снова не по себе. Он инстинктивно начинает искать себе поддержку, защиту. Бенуа – хороший выбор. Стоун подходит к чернокожему товарищу.
– Бенуа или можно Бен?
– Бен пойдёт. После Оскара прицепилось, не отмоешься.
– О чём думаешь?
– О Земле, – отвечает он долго думая.
– Хочешь домой?
– Нет, мне там не место. Таким как я, место тут или в аду. – На этой мрачной ноте их беседа заканчивается. Бенуа ничего не говорит и не чем особо не интересуется. Бен в своём мире.
Стоун подходит к коллективам безбилетников, что-то обсуждающих и сам того не заметив, находясь начинает прислушиваться к разговорам.
"Это оно есть? Я сам плавно становлюсь винтиком в этих часах?" – Стоун ловит себя на мысли, что час назад горел желанием сохранить нейтралитет, а сейчас уже ходит, разнюхивает и слышит шёпот и обсуждение окружающих. Нет, так дело не пойдёт. Стоун не готов к этим играм. Он возвращается к Бенуа. Садится рядом и тоже молчит. Замечает Оскара, уже что-то обсуждающего с посредником. Недалеко и Хадир что-то разнюхивает. Стоун поднимает взгляд на свою камеру. Неплохо было бы вернуться и лёжа на койке придаться размышлениям, но дорога туда закрыта. Замечает Гарольда, подошедшего к двери и разглядывающего площадку сверху. Вот его точно ничего не интересует. Пассивное существо. Слишком лениво, даже чтобы проявить какое-то несогласие с внешними обстоятельствами или английский сосед, смирившийся с внешними обстоятельствами. Он не пытается бороться, не пытается ответить миру на его жестокость.
Стоун начинает прикидывать, каковы его шансы занять определённую нишу в этом механизме. Позиция Хадира ему приемлема. Посредник – серая мышь, бегающая от территории к территории. В крайнем случае, можно попробовать себя в этом ремесле. Стоун умеет анализировать, умеет подстраиваться. Этим он занимался на Земле и этим же может заняться тут, но в другой отрасли. И всё же определённые страхи у него имеются. Рядом, за одним из столов во время обеда парни шептались о том, как кто-то пытался пробиться в ряды посредников, а кандидаты на замену, то есть менее эффективные посредники "попросили" гладиаторов решить эту проблему и она должна быть решена в ближайшие несколько дней. В этой игре нет правил, а если и есть, то они очень гибкие и даже самая выгодная для тебя ситуация может огорчить неожиданным итогом. "Опасные игры" – это словосочетание не выходит у него из головы.
– Успокойся, – говорит спокойно Бенуа, смотря куда-то вдаль. Вот пример неожиданности. Стоун не ожидал, что Бенуа способен сам завести беседу и от этого даже немного вздрагивает.
– Я спокоен, – отвечает триста третий после промедления.
– Ты сидишь спокойно, но голова твоя забита лишними мыслями. Научись выжидать. Рано влезать в проблемы, – Бенуа смотрит на Оскара. Стоун не согласен с этой позицией, но возрастить вслух не решается. "Чувак, мы как овцы вокруг волков, нужно быстрей занять какую-нибудь ясную позицию. Мы сейчас висим на воздухе. Ты не понимаешь, что творится вокруг или не хочешь понимать!", – думает Стоун. Его охватывает паника изнутри. Он надеялся на поддержку сильного товарища, а вместо этого получает в ответ "Не волнуйся".
– Просто мне кажется, что вся колония сейчас против нас, – выдаёт Стоун.
– Так и есть. Она против нас, но ещё ей сейчас не до нас. Тут все думают об одном: как сохранить свою жизнь.
"И я думаю о том же! Чёрт возьми, я больше всех думаю об этом!", – опять отвечает Стоун, но в мыслях, вслух лишь выдаёт:
– Мне хочется жить, а тебе разве нет?
– Не уверен, – отвечает пространно Бенуа. Его взгляд уходит куда-то вглубь толпы, будто он смотрит сквозь весь этот мирок. "Всё с ним ясно",– думает Стоун. Какой смысл обсуждать вопросы выживания с тем, кого оно не очень-то интересует. Бенуа продолжает: – Но если говорить о тебе, то сейчас всё слишком туманно. Наблюдай, изучай. Ты не Оскар. Он умный, но думает слишком узко. Наберись терпения, изучи всё это, – он небрежно указывает головой на столпотворение десятка парней. Видимо интересная сделка или разборки.
– Хадир мне всё объяснил. Я понял правила игры.
– Ты узнал то, что находится на поверхности, то, что видят все. Послушал человека, который здесь находится несколько месяцев, и ещё не добился ничего и ты думаешь, что теперь понимаешь, как здесь всё устроено?
– Я хотя бы пытаюсь понять! – вырывается у Стоуна, он тут же жалеет о том, что позволил себе такое. Этот разговор надо заканчивать. Он ни к чему не приведёт.
– Мне почти двадцать два. Шесть лет из них я сидел в детских колониях, там, где были свои особенности, там, где тебя могут зарезать гвоздём, пока ты спишь. Здесь есть правила, здесь всё работает по какой-то системе. У меня нет желания изучать эту систему. Я сидел в пяти разных колониях, в трёх странах и везде были свои правила. Слушай. Смотри, но не лезь. Ты ничего ещё не понял.
Стоун обновляет информацию о триста втором. Он вспоминает его поведение в первый день. Бенуа привычен как горячий, так и холодный душ. Он не жалуется на счёт еды. Не вступает в конфликты, действует предельно точно и сохраняет просто жуткое спокойствие. Обдумав его слова, Стоун решается на последний вопрос:
– И что же общего у тех колоний с этой?
– Люди те же. Убийцы, воры, аферисты. Это не инопланетяне, это те же люди, бегающие как крысы по углам в поисках безопасной норы.
Слова Бенуа определённо имеют смысл. Стоун думает остаться сидеть здесь или пойти аккуратно изучать систему. Вспоминает о том, что Леон точит зуб на Бенуа и считает, что сейчас не очень выгодно светиться рядом с ним. Медленно встаёт и отходит дальше. Вплоть до вечера он метается по площадке.
Теперь он понимает, как работают рычаги Брауна и вышестоящего руководства – людей разработавших эту систему, создавших Мункейдж. Человек сам начинает действовать, когда устаёт от бездействия и однообразности. Стоун иногда разглядывает через забор девушек. Они перемещаются на своей стороне свободно. Иногда что-то обсуждают с центровыми, или передают через них всякое барахло, записки. Кроме центровых никто не пытается контактировать с девушками. Разве что какие-то взаимные оскорбления, выкрики. Стоун начинает считать время. Электронный таймер отображён на экране смотровой и отсчитывает время до ужина. Время тянется мучительно и даже если заниматься чем-то, заключать какие-то сделки или играть в чёртовы шахматы, время быстрее не пройдёт. Триста третий не может понять, как этим заниматься весь день напролёт как на финансовой бирже? Тут ведь, по сути, не так много возможностей и разнообразия. Кто? О чём? С кем договаривается? Но все отчаянно пытаются работать, вбивая себе в голову, что око следит за ними, учитывая их коэффициент полезного действия.
Большая часть безбилетников не проявляет особой активности. Они предпочитают собираться "своими" коллективами и просто что-то обсуждать. Овечки, прижатые с одной стороны руководством, с другой клубом гладиаторов. В течение "рабочего" дня Стоун понял, что и посредники и безбилетники боятся и торговцев тоже и если с первыми всё понятно из-за прямой зависимости, то почему их боятся безбилетники?
– Бенуа прав, Бенуа прав… – бурчит себе под нос встревоженно Стоун. Всё гораздо сложнее. Всё оказалось сложнее, чем выглядит. Основные правила, это далеко не всё.
Приходит время ужина. Наконец какое-то разнообразие событий. Оскар приободрён, оптимистичен. Хоть кто-то нашёл себя в этом месте.
Возвращаясь назад, все поспешно направляются к своим камерам. Ни минуты не тратится на обсуждение. Пол на площадке уже стандартного цвета, без разметок территорий, более того, света значительно поубавилось. Лишь несколько прожекторов тускло освещают площадку, создавая нечто похожее на сумерки. Создаётся атмосфера спокойствия и умиротворённости.
– Час Свободы, – поясняет Оскар и сразу направляется к лестнице наверх. Стоун не может понять, почему, получив так называемую свободу, Оскар всё равно поднимается наверх. Обитатели камер на первом этаже стараются держаться ближе к камерам.
Стоун замечает среди возвращающихся с ужина девушек Луну. Она спорит о чём-то с другой заключённой. Он идёт вдоль забора за ними, вслушиваясь в их разговор.
"Надо бы извиниться перед ней", – думает он, нагоняя их.
– Стоун, чтоб тебя! – кричит из-за спины Оскар и бежит к нему. С третьего этажа Хадир так же зовёт его:
– Возвращайся, безумец! Быстрее!
– Оставьте его там! Будет на что посмотреть! – выкрикивает кто-то из заключённых. Стоун оглядывается. Никто не отходит далеко от камер. Он единственный из парней стоит на значительном расстоянии от камер. Оскар бежит к нему. Девушки обращают внимание на выкрики. Луна замечает его. Они смотрят друг на друга всего пару секунд, затем Луна разворачивается и поспешно уходит вместе с подругой в сторону своих камер. Оскар хватает его за плечо и ведёт назад, продолжая ругать:
– У тебя видимо проблемы с башкой! Ты что тут делаешь?!
– Час Свободы, сам же сказал.
– О, чёрт! Хадир тебе не объяснил? Быстро возвращаемся!
Они поднимаются на свой четвёртый этаж. Стоун бросает последний взгляд на площадку. Луну уже не видно, но одна фигура всё ещё стоит на площадке. Кто это? Это Зверь? Тот молча смотрит в небо. Стоун и сам поднимает взгляд в небо и только сейчас осознаёт, что потолок снова стал прозрачным. Земля весь день была спрятана и лишь сейчас, под искусственно созданный вечер, крыша над ними снова становится прозрачной и теперь можно наблюдать во всей красе ночную Землю, звёзды. Кажется, этим и занят Зверь. Он не сводит глаз со звёздного неба. Затем вдруг разворачивается и тоже направляется к лестнице. Заключённые встречают Зверя угрозами и оскорблениями.
Оскар ворчит что-то о репутации, которую губит Стоун и себе и ему. Затем Оскар первый бросает пару оскорблений в сторону Хадира за то, что последний не рассказал всего и возвращается в свою клетку.
– Виноват, Стоун. Забыл тебе рассказать о Часе Свободы. После ужина у тебя есть свободный час на общение с кем угодно. Можешь ходить в гости в другие камеры нашего сектора естественно, можешь гулять по площадке и всё тому подобное.
– Тогда в чём проблема? – Стоун растерян. Вроде всё спокойно.
– Проблема Часа Свободы в том, что двери камер могут закрыться в любой момент, и ты останешься на площадке. Ну и в тот момент, когда двери закроются, на площадке появится ящер.
– Что за ящер?
– Я не могу тебе точно ответить. Это вроде бы человек, а вроде бы и нет. По движениям, по звукам, которые он издаёт, скорее животные, – Хадир пытается подобрать правильное слово, – в человеческом теле. Ты сам всё поймёшь, когда его увидишь.
– И из-за него Часа Свободы нет?
– Нет, и забудь о нём! После ужина возвращаешься сразу назад. Охраны там не будет. Даже они боятся этого монстра.
– Монстра? – переспрашивает в ужасе Стоун.
– Монстра! Самого что ни есть монстра. По-другому я просто не знаю, как объяснить тебе, что это за тварь.
Стоун сидит молча на своей койке. Теперь у него сомнений нет, это худшее место из тех, куда его могли отправить. Он молился, чтобы его не отправили город-колонию для осуждённых в Сибири, но Мункейдж… Его раздумья прерывает очередной новый звуковой сигнал, напоминающий верещание измученной птицы.
– Семь секунд, чтобы добраться до камеры, – шепчет Хадир, затем он и Гарольд отодвигаются подальше от решёток. Синхронно все двери камер закрывается. Стоун обескуражен. Так же отодвигается подальше. Сектор «Один» погружается в тишину. Хадир предпочитает укрыться одеялом полностью, Гарольд же просто сидит смирно. Слышится чей-то голос с площадки. Голос ли? Гул, верещание, шаги по металлической лестнице. Что бы то ни было оно ходит, осознанно взбирается лестницам. Неразборчивый шёпот всё ближе. Стоун отодвигается ещё дальше. О сне можно забыть.
– Проверяет каждую камеру с первого этажа, – бубнит из-под одеяла Хадир.
Слышен какой-то шум. Он напоминает шёпот. Что-то приближается к их камере. Стоун не отводит взгляда от прутьев, пытается боком разглядеть, существо, приближающееся к ним. Он до жути пугается, когда кто-то или что-то хватается за прутья их камеры. Кисть, пятью с крупными пальцами. Из-под перчаток заметна блестящая щетинистая кожа. За рукой появляется и всё тело. Оно обмотано чёрными лохмотьями. Лицо скрыто платком, из темноты разреза глаз видны красные зрачки, хищно бегающие по камере. Красные огоньки останавливаются на Стоуне. Шепот становится громче. Ящер не сводит глаз со Стоуна. Медленно просовывает руку меж прутьев и тянется к нему, но не дотянувшись сжимает руку в кулак и с жутким рёвом теряется за стенами. Стоун не произносит ни слова. Он молча сидит. Ужас, шок? Он опускает взгляд на свои дрожащие руки и размышляет над тем, что с ним происходит. Спать он не решается, хоть Хадир и сообщает, что они через полчаса обход закончится и ящер направится во второй сектор.
Никто не рискует их оскорблять и даже улыбаться при них. Некоторые делают вид что спят, некоторые поворачиваются спиной или забиваются в угол, но абсолютно все предпочитают молчать пока рядом с их камерами проходит жуткое существо. Большая часть заключённых, вообще предпочитает молчать, пока ящер не покинет их сектор.
– А было так, чтобы кто-то не успел войти в камеру?
– При мне был один случай, – шепчет в ответ Хадир, – как раз месяц назад, но не заключённый, а охранник. Ящер его обезглавил.
Стоун больше ничего не решается спрашивать. Нужно уснуть. Уснуть и забыться. Представить что это сон, и на утро… Если отсюда не сбежать, то надо бежать от реальности любыми способами. На Земле было много легко: синтетические наркотики, виртуальная реальность, воображение.
Где-то неподалёку слышен шёпот. Невозможно уснуть. Ящер всё ещё рядом.
– Даже не пытайся, – шепчет Хадир. – Я же говорил, используй тихий час в обед. Этот шёпот лезет в голову и не даёт уснуть никому, а те, кто всё же засыпает…, в общем, кошмары. Этот звук, даже не звук, а сам ящер, лезет в голову всем нам.
– Телепатия? – спрашивает новичок, находясь в недоумении. Хадир разводит руками.
Стоун не вставая с койки, пытается найти ящера, задержавшегося где-о рядом. Хадир показывает выше и правее.
– Он рядом с русским. Ну, рядом со Зверем. После обхода, ящер всегда останавливается рядом с его камерой. Мучает, шепчет что-то, а может даже они разговаривают…
Стоя на пятом этаже, ящер вглядывается в темноту камеры. Только эта камера затемнена, потому, что её владельцу свет не полагается. Ящер не пытается дотянуться до него. Ящеру хватает шёпота. Он знает, что в темноте сидит другой зверь. Через некоторое время ящер сжимает прутья. Он определённо чем-то не доволен. Не за что ухватиться хищным глазам. Возможно, именно этим и интересен владелец камеры. Он не трясётся в страхе как остальные.
Звучит сигнал. Полчаса прошли. Ящер стремятся в свой загон, утратив интерес к напуганным детишкам. Теперь можно уснуть, но как? "Пытайся Стоун, надо уснуть", – говорит он сам себе.