Мягкий желтоватый свет лампы падает невесомым покрывалом на мое полуобнаженное тело. Чувственный голос Джорджа Майкла, доносящийся из колонок, обещает, что ни с кем и никогда певец не будет танцевать так, как сегодня танцует со мной. Его можно понять, на мне тонкий шелковый халатик, под которым угадывается кружевное белье Шанталь Томасс и чулочки той же производительницы. Макияж и прическа достойно дополняют этот лирично-эротический образ. От занимательного процесса созерцания проэкции собственного совершенства на темном экране телевизора меня отвлекает звонок в дверь. Я покидаю свой диванный пост на короткое мгновение, которого хватает, чтобы повернуть ключ в замке, и спешу вернутся в прежнюю позу: ноги вытянуты, подол халатика зазывно приоткинут, демонстрируя поситителю краешек чулочной резинки. Мой гость, на чью долю выпало счастье наблюдать всю эту неземную красоту, высокий сероглазый шатен в стильной кожаной куртке и джинсах.
– Телевизионного мастера вызывали? – спрашивает он на всякий случай, разглядывая мой легкомысленный наряд.
– Вызывали, – киваю я, проводя кончиком языка по верхней губе, – Проходите, чувствуйте себя как дома.
Мужчина топчется у дверей, неуверенно стягивает с себя куртку.
– А что с вашим телевизором? – интересуется он без особого энтузиазма.
– Не работает, как видите, – я сдвигаюсь на сантиметр, от чего халатик раскрывает свои полы подобно лепесткам цветка, а из глубокого декольте выглядывает слегка прикрытая кружевом грудь.
– Включать пробовали? – юродствует мастер с поганенькой усмешкой на привлекательном лице.
Он приседает на корточки перед печально безмолвствующим окном в мир и разглядывает тянущиеся во все стороны жилы проводов.
– Пробовали. Не включается, – хмурюсь я в ответ, скользя взглядом по его широкой спине и тому, обтянутому джинсами месту, которое по мнению женских журналов, в первую очередь приковывает к себе женские взгляды. Я остаюсь вполне довольной увиденным. Обладатель живописной филейной части между тем продолжает дергать какие-то шнуры.
– Что это за ерунда. Можно подумать, я учился на телемастера, – ворчит он себе под нос еле слышно.
Я игнорирую эти замечания. Мне на данный момент глубоко плевать, на кого он учился. Джорджа Майкла сменяет не менее сентиментальный Фрэнк Синатра со своей знаменитой историей про двух незнакомцев в ночи. Ну же, незнакомец, хватит пыль на ковер трясти, займись чем-нибудь более продуктивным!
– Вы в розетку не воткнули, – делает вывод профи, поворачивая ко мне довольную физиономию.
На экране вспыхивает огромная физиономия Саркози.
– О, Guignoles [1]! – радуется умелец и собирается уже устроится поудобнее для просмотра.
На мое счастье телевизионный пульт у меня в руках. На смену пластмассовым мордам французских политиков приходит страстно целующаяся парочка.
Телемастер нехотя поднимается с ковра и пристраивается рядом со мной на диване.
– Спасибо за работу. Может, выпьете чего-нибудь? – предлагаю я, пододвигаясь поближе.
– Нет, спасибо, – путей к отступлению у него не остается, и он послушно тянет свои губы навстречу моим.
Рука телемастера тем временем гладит мое бедро и, поднявшись выше, вступает в схватку с поясом на халате.
– Мне нечем вам заплатить, – шепчу я ему в ухо между поцелуями.
– Так уж и нечем, – усмехается он, окончательно освобождая меня из плена халата.
Еще пол часа назад я не подозревала о его существовании, а теперь его руки так нахально ощупывают мое разгореченное тело. Мысль о собственной безнравственности не только не останавливает, а наоборот стимулирует желание. Я расстегиваю пуговицы на его рубашке, обнажая сантиметр за сантиметром мужественный торс.
– Как от тебя приятно пахнет, – бормочет незнакомец, зарываясь лицом в мои волосы, – Это те духи, которые подарила моя мама на рождество?
Merde! Я подскакиваю как ужаленная. Барометр желания падает вниз до нулевой отметки.
– Черт бы тебя побрал! Ты опять все испортил!
«Дуби, дуби ду, ду, ду, ду-би-на» тянет Синатра.
– Да ну, глупо все это. Какой из меня мастер! – ноет Филипп, откинувшись на спинку дивана, – Зачем вообще нужны все эти комедии! Я тебя и так хочу.
Прежде чем объяснить, зачем, попробую растолковать, что вообще к чему и кто есть кто. Неудавшийся телемастер – этой мой жених Филипп, мы с ним знакомы уже три года и в скором времени собираемся соеденить свои серца и все, что к этим сердцам прилагается, официальным браком. Рукопись наших отношений, в которой сегодняшний неудачный вечер поставил маленькую кляксу, начилась с белоснежного листа, на котором невидимый купидон начертил нашу первую встречу. Рига. Ночь. Клуб. Музыка. Я в костюме для танца живота. Для несведущих объясню, что каждая вторая (если не полуторашняя) мобильная рижанка хоть раз в жизни посетила занятия этого типично латвийского танца. Я как ни старалась, исключением стать не смогла. Долгие часы, проведенные в попытках заставить свое непослушное тело правильно повторять основы саиди, беледи и трайбла, рано или поздно воплотились в первое публичное выступление. Я ожидаю его с нервозностью новичка, переминаясь с одной усыпанной стразами шпильки выходных туфель на другую. «Ваш диск я забыла, будете выступать под другую музыку. В зале разбили бутылку, так что обувь не снимаем» наставляет нас наша преподавательница, явно успевшая хряпнуть пару бокалов виски, «Сцены нету, надо будет растолкать толпу». Однако. Я собираюсь заявить, что танцевать на двадцатисантиметровой шпильке не буду, а расталкивать пьяных ирландцев тем более, но меня уже никто не слушает. Музыка, мотор, поехали. Мои партнерши по этому безобразию подталкивают меня в спину, и я, размахивая платком как боевым флагом, протискиваюсь в эпицентр народных масс. Нетрезвые посетители клуба не сразу понимают, зачем на танцполе трясутся три ряженые девицы. Когда до них доходит, что это представление призвано усладить их затуманенные алкоголем очи, мужичье начинает активно тянуть руки, чтобы проверить на ощуп подозрительно вибрирующие животы. Подобное бесцеремонное вмешательство явно не облегчают наш и без того тяжкий труд. К тому же пайетки на моей юбке впиваются мертвой хваткой в стразы на каблуке, заметно ограничив мою свободу передвижения. Я топчусь на месте, отбивая элегатными взмахами кистей лезущие из толпы клешни. В этот судьбоносный момент на меня и падает взгляд Филиппа, и компьютер в его мозгу, сопоставив мой сомнительный образ с идеалом женщины, выдает стопроцентное совпадение. Ну, а дальше как в романе какой-нибудь замечтавшейся писательницы. Лучшие рестораны маленькой европейской столицы, отель-спа на побережье, душевные разговоры за бокалом вина и умопомрачительный секс. Меня кружит этот неожиданно ворвавшийся в мою жизнь водоворот, и не успев толком сообразить, что происходит, я обнаруживаю себя в аэропорту в объятиях полузнакомого мужчины, мысль о расставании с которым почему-то вызывает острый приступ грусти. Филипп шепчет мне, что он без ума от меня, что мы скоро увидимся снова, и что когда-нибудь будем жить с ним в доме на берегу Средиземного моря. Я киваю, не веря до конца ни единому слову, и смотрю ему вслед, пока его силуэт не растворяется в толпе.
Я в свои 26 с небольшим хвостиком лет давно уже не являюсь наивной тургеневской девушкой, жизнь которой подобный вулканический роман способен был бы перевернуть с ног на голову. У меня за плечами рюкзачок позитивного и негативного опыта, который своим ощутимым весом тянет к земле, не позволяя оторваться от реальности и взмыть в облака. Кроме него в наличии имеются состоятельные родители, привыкшие баловать единственную дочурку, пара ног приличной длинны, доставшаяся в наследство от прабабушки, более ли менее симпатичная мордашка, сумка Виттон и высшее образование. В следствии присутствия в моей шкатулочке всех этих сокровищ, заграничный брильянт в лице мосье Филиппа не ослепил меня своим сиянием до такой степени, чтобы я лишилась способности здраво мыслить. Хотя, надо признать, затмил таки все разбросанные судьбой на том отрезке моего пути камушки. Кроме внешности, чувства юмора и толики экзотики меня в нем привлекла его уверенность. Будучи приезжим в чужем городе, Филипп ни разу не спросил меня, коренную рижанку, «ну что, куда пойдем?» Он всегда знал, куда идти, что надеть, что заказать в меню и как доехать обратно в отель по встречной полосе. В общем, достоинств у него было много, примем это за аксиому, и не будем раздражать одиноких читательниц зачтением подробного их перечня. После двух лет изучения упомянутых достоинств на расстоянии и во время кратких, но пылких встреч, я отваживаюсь перейти к их исследованию в непосредственной близости. Толчком для такого решительного шага служит официальное предложение, сделанное как и полагается между вторым бокалом шампанского и первой клешней омара на фоне блестящих огоньков Эйфелевой башни. Родители провожают любимую дочь, мужественно пряча слезы, преданная собака, печально подвывая. Моя жизнь, совершив виток над Европой, приземляется во Франции. И тут автор этой утопичной романтической история по требованиям жанра и из желания снять с себя всяческую ответственность за последствия своих выдумок уверенно выводит стандартное «жили они счастливо и умерли в один день» и захлопывает рукопись. А брошенным на произвол судьбы персонажам приходится самостоятельно расхлебывать кашу совместных будней. По началу мы расхлебываем с удовольствием, смакую каждую ложку. Филипп таскает домой букеты цветов, я отвлекаю его от работы любовными посланиями, в выходные мы вылезаем из постели только, чтобы перекусить (я бы не вылезала вообще, но для французов еда – это святое). Мы уверены, что нашу идиллию никогда не потревожит скучный серый быт. Однако, он таки приходит. Осторожно стучится, пробирается в дверной проем, вешает в шкаф свой мышиного цвета плащ и устраивается поудобнее на диване. У телевизора. Судя по всему надолго. Он обнимает мягкой лапой Филиппа и шепчет ему на ухо: «ты устал, приятель, какой там секс, сегодня отличный фильм по телевизору». Потом подсаживается ко мне и уговаривает не менять домашний спортивный костюм на что-то более элегантное. Я пинаю его локтем в бок и, гонимая чувством противоречия, отправляюсь переодеваться. В результате я в полупрозрачной маечке и короткой юбке смотрю отличный фильм в объятиях Филиппа, которому чувство противоречия менее свойственно. Утомленный работой мужчина обещает выполнить свой жениховый долг на следующий день. Но там как назло подлый ящик опять транслирует что-то страшно интересное. Наш серый гость потирает лохматые рученки. Когда я понимаю, что он заметно выигрывает, решаю объявить этому самозванцу войну. Хватаю его безрадостное шмутье и собираюсь уже выбросить в окно, как меня останавливает тот, кто по идее должен был наоборот подбодрить. Филипп не проявляет видимого энтузиазма в ответ на предложение эротического массажа (эх, а в начале хвастался, что лучший в мире массажист, и готов был массировать меня вдоль и поперек с утра до вечера), реагирует на мои недвусмысленные эсэмэс бестолковым «м-м» (а какие красочные монологи я получала на первых порах) и закатывает глаза каждый раз, стоит мне намекнуть, что я уже начинаю покрываться пылью (когда-то намеков не требовалось, было достаточно одного взгляда). Другая на моем месте сдалась бы, удовлетворивший парой интимных сессий в неделю, упаковалась в халат, навертела бы бигудей, перестала краситься и посвятила бы себя домашнему хозяйству. Я привыкла биться до последнего. Приходится признать, однако, что очередной бой с позором проигран.
Я, не внимая протестам проколовшегося телемастера, отправляюсь переодеваться. Надо, впрочем, заметить, что протестует он не особенно активно. Скорее всего просто для приличия. Когда я спускаюсь в гостиную, мой непобедимый противник – телевизор празднует свою триумфальную победу, озаряя все помещение отблесками физиономии французского президента. Я водружаю свою голову на грудь Филиппа, он привычно обнимает меня, целует в лоб, и мы начинаем выбирать фильм. Поиск всегда осложняет различие наших вкусов. В то время, как Филипп предпочитает триллеры, в которых мужественного вида герой, продираясь сквозь горы трупов, спасает вселенную от очередного зарвавшегося компьютерного страшилы, мне больше по душе менее кровавые и более лирические картины, которые мой мужчина презрительно величает «histoires de gonzesses». На сей раз Филипп находит компромис – американский шедевр про качка, который спасает об бандитов любимую девушку. Тут вам и оторванные руки и чувственные поцелуи в перерывах между отрыванием следующих конечностей. Все довольны. Кроме разве что одинокой страстной дамочки, которая так и не дождалась своего мастера.
Следующий день приветствует меня солнечным лучом и поцелуем Филиппа. Последный уходит на работу, первый провожает меня к завтраку. Я радую желудок привычными мюслями, фруктами, чашкой чая и долькой шоколада. За окном неторопливо дефилируют щуплые девушки в широварах, негры в шапках и кудлатые собаки. Я во Франции. Первое время этот факт грел мне душу. Страна, породившая Мопассана и Гюго казалась мне понтовее родительницы малоизвестных Райниса и Вейденбаума. Сейчас я уже привыкла к своей новой прописке. Французская речь перестала резать слух, а негры и кудлатые собаки – глаз. Я заканчиваю завтрак, смотрю по сложившейся традиции «Модный приговор», попутно водя по светлым от природы ресницам черной кисточкой туши. На экране косноязычный маэстро переодевает очередную погрязшую в халате клушу. «Мне изменил муж», – жалуется колобкообразная дамочка, «Я ушла в депрессию и разъелась». «Расскажите поподробнее, как он вам изменил?» требует так называемая защитница, поправляя на кончике носа очки Роберто Кавалли. Мне не совсем ясно, каким образом детали внебрачного секса могут поспособствовать успеху перевоплощения этой гусеницы в бабочку, но саму героиню вопрос не смущает и она пускается в эмоциональное повествования, в конце которого разражается слезами. Ведущие наперебой успокаивают ее, уверяя, что с ее роскошным телом найти нового мужа будет раз плюнуть. При условии, конечно, что это роскошное удастся таки вычленить из халата и завернуть в более презентабельную обертку. Что они и проделывают на радость зрителей и самой обладательницы пышных (на мой взгляд прилагательное «рыхлых» подошло бы больше) форм. Дамочка вышагивает по подиуму в широком красном балахоне, отчаянно напоминая пожарную машину. Для полного сходства ей не хватает синей мигалки на голове. Я вздыхаю, выключаю телевизор и отправляюсь на встречу с подругой бразильянкой. Мы познакомились на курсах французского, которые я посещала по приезду. В первый же день знакомства на мою фразу «О, Бразилия, всегда мечтала там побывать» Сильвия отозвалась приглашением приехать и пожить у нее. Меня, сдержанную прибалтку, по началу шокировала ее естественность и открытость, потом, эти качества, наоборот, стали импонировать, и мы с Сильвией по-настоящему подружились.
– Привет, mon chou! – встречает она меня, озаряя широченной белозубой улыбкой площадь Комеди.
Мы обмениваемся тремя поцелуями, изображая из себя монпельерянок, и направляемся обедать в знакомый ресторанчик. Меню местных заведений иностранцу понять так же сложно как поэзию времен Ренессанса, хотя бы по той причине, что одно может вполне тягаться с другим по своей метафоричности. По началу я часто ломала голову, что подразумевается под красочным «креветки в объятиях авокадо с легким прикосновением бальзамика» или «маленькое любовное гнездышко копченого лосося», потом поняла, что дабы прочувствовать вкусовые качества блюда вовсе не обязательно разбирать тонкости любовного трехугольника креветки-авокадо-бальзамик. Потому теперь я как правило перевожу ключевые слова, а остальную поэзию оставляю истинным цениелям. А вот Сильвия, журналист по профессии, не собирается довольствоваться малым.
– Что такое Andouillette AAAA? – задается она вопросом, разглядывая меню, – Почему АААА? Это предсмертный крик того, из кого этот андуйет сделан? Или «АААА как вкусно»?
– Может опечатка, – пожимаю плечами я.
– Нет, надо узнать, – настаивает обладательница пытливого мозга, махая рукой официанту, – Объясните нам, мосье, что это за АААА.
Пожилой лысыватый мосье пускается в длинные путаные разъясния, из которых я усваиваю, что заглавные буквы описывают качество продукта. Судя по всему качество в данном случае хорошее, иначе по логике не писали бы ничего.
– Будете заказывать?
– Не рискнем, – качаю головой я, остановив свой выбор на привычном глазу кальмаре без всяких там непристойных возгласов.
Сильвия берет утку, обласканную каким-то хитрым соусом. Мы просим принести нам pichet de rose и caraf d’eau. Первое переводится как кувшинчик местного розового вина (в следствии переизбытка виноградников на юге местное вино стоит копейки), второе как сосуд с водой (вода наливается из крана и подается бесплатно).
– Я тут подружилась с девушкой, пока ты в Риге была, – рассказывает Сильвия, запихивая в рот хлебный мякиш, – С француженкой.
– Не теряешь времени даром, – замечаю я с легким упреком.
Я недавно ездила в родные края навестить родителей и тех подруг, которые пережили разлуку.
– Ты до конца дослушай. Мы с ней обедать ходили вместе, я домой ее приглашала пару раз, с мужем познакомила…
Сильвия замужем за французом, каким-то ученым, который целыми днями корпит над формулами, за что благодарное отечество платит ему минимальную зарплату SMIC.
– И вот однажды кушаем мы с ней вместе, она берет меня за руку и говорит: «Знаешь, Сильвия, я больше не могу скрывать своих чувств к тебе. Я вижу, что и ты неравнодушна ко мне, ты ведь явно со мной заигрываешь. Думаю, нам пора поговорить начистоту». Я, святая наивность, все еще не могу въехать и спрашиваю, о каких чувствах идет речь. И она мне отвечает, что влюбилась в меня в с первого взгляда!
– Не может быть, – давлюсь вином я, – она оказалась нетрадиционная?
– Именно. И приняла мою манеру общения за флирт!
Надо заметить, что манера общения у Сильвии действительно специфическая. Она то приобнимет, то за руку возьмет, не говоря уже о ее негаснущей лучезарной улыбке. Бедная французская лесбиянка не приняла во внимание особенности бразильского менталетета.
– И что было дальше?
– Ну, я ей естественно объяснила, что никакие отношения кроме дружеских нас связывать не могут. Она была очень расстроена, но согласилась на дружбу. А через несколько дней мы встретились, она заявила, что была у психолога и тот велел ей больше со мной не общаться. Вот такая история.
– Черт знает что, – вздыхаю я, отрезая кусочек кальмара, – А мне тут рассказали историю про женщину, которая после того, как родной 16-летний сын ей нагрубил, разочаровалась в нем и отдала в приют. На него позарилась какая-то бездетная пара и усыновила.
– В Бразилии такое невозможно, – качает головой Сильвия.
– В Латвии тоже. Детей сажают на плечи и тащат на себе, пока ноги ходят. В этом, конечно, тоже есть определенный перегиб. Но приют это слишком. Не собака все-таки.
– Собаку бы французы не отдали, – справедливо возражает журналистка.
Теплое ноябрьское солнышко водит лучом по нашим лицам. Розовое вино приятно булькает в желудке. Я могу сколько угодно критиковать свою страну-мачеху, но в глубине души я испытываю к ней теплую смесь нежности и восхищения.
– Ты работу не нашла? – интересуюсь я, когда официант ставит на стол две чашки кофе.
– На мое СиВи поступило целых два предложения, – усмехается Сильвия, макая губы в кофейную пену, – Сначала позвонил какой-то мужчик, сказал, что ему нужна бразильянка танцевать в клубе стрип-самбу, потом пригласили уборщицей на вокзал за тысячу евро в месяц.
– Круто!
Помнится когда-то наблюдая на экране рижского телевизора носатого героя французской комедии, который готов был ради сохранения работы сменить ориентацию, я презрительно хмыкала, узрев в этом фарсе явную гиперболу. Поселившись в стране виноградников и сыра, я поняла, что в фильме затясалась вовсе не гипербола, а ее младшая сестра, литота. Найти работу, будь-то труд на благо отечества или же на благо чьего-то частного пуза, так же трудно, как спасти вселенную от засилья инопланенян. А может, и того труднее. Слава Богу, что Филипп в отличие от мужа моей подруги занят не выведением сверхнового вида инфузории туфельки, а делом несколько более прибыльным, которое позволяет мне покупать реальные туфельки и гордо воротить нос от вакансий уборщиц и кассирш.
Мы расплачиваемся поровну за обед, привычно не оставив чаевых, и, поблагодарив официанта за пожелания хорошего дня, выходим на оживленную улицу. Тут следует отметить, что она не просто оживлена, закованная в асфальт дорога просто кишит людьми. Несведущего может удивить и даже напугать этот концентрированный сгусток народных масс. Я, почти француженка, безошибочно определяю очередную забастовку. Забастовка это национальная французская забава. Когда им надоедает работать, они собираются группами, рисуют пару-тройку незамысловатых, ничего не выражающих плакатов и отправляются бродить по улицам с криками и улюлюканием. За этой целевой прогулкой следуют щедро сбрызнутый вином и сдобренный обоюдными жалобами на жизнь обед в ресторане. Развлекаться таким образом гораздо занимательнее, чем париться в душном офисе, потому во Франции бастуют все. Студенты, таксисты, фармацевты, клерки и работники метрополитена. Интересно, кто на сей раз недоволен президентом Саркози. Толпа, подвывая какие-то хилые лозунги, тянет нас вперед. На Комеди нам удается отпочковаться. Мы тремся щеками на прощание и разбредаемся каждая в свою жизнь. Я шагаю по светлой брущатке, сжимая под мышкой только что приобретенный свежий багетт, и улыбаюсь прохожим, собакам и своему отражанию в витринах магазинов. В мою расслабленно вальяжную от выпитого вина и теплого солнца голову пробивается слабенькое нехорошее предчувствие на тонких ножках. Оно стучится тощей лапкой в защищенный толстым слоем ватной неги мозг, и так и не получив желанной аудиенции, тихонько ускользает, оставив крохотный едва заметный отпечаток ступни. Этот след перевоплощается в маленькое словечко «слишком» и застревает в проводах извилин. У меня все хорошо. Слишком хорошо. Я свободна от утомительного неблагодарного труда, я любима мужчиной мечты, у меня в желудке плещется в вине заморский кальмар, а на ногах белеют тонкими ремешками туфли Гуччи. Жизнь прекрасна. Слишком прекрасна. Даже не смотря на вчерашний казус. Не получился телемастер, удастся пират карибского моря. Или человек-летучая мышь. Я увязаю в путанице фантазий, и мне не вдомек, что мое неброское «слишком» уже отмечено небесной канцелярией как недозволенный, неполагающийся простым смертным излишек. Я не догадываюсь, что уже совсем скоро моей беззаботной улыбке суждено погаснуть, а моему взгляду проститься с милыми глазу декорациями. Ураган, переместивший Элли с родных полей на средиземноморское побережье не утих, он просто прилег передохнуть на время, собираясь с силами для нового броска. Однако, дар предвидения мне не присущ, и потому я продолжаю свой путь, излучая во все стороны позитив.
Переодевшись дома, отправляюсь на спорт. Тренер-гей заставляет нас приседать под дискотечную музыку бесчетное количество раз. «Вы чувствуете ваши ягодицы?» орет он со своей трибуны, искренне радуясь страданиям женской (а следовательно бесполезной) части общества, «Они должны быть крепкими как орех. Они должны прижиматься друг к другу, сливаться в поцелуе, а не смотреть обиженно в разные стороны!» Экий поэт, воспеватель ягодиц! Это у тебя и твоих дружков они сливаются в поцелуе, а мы, женщины по-другому устроены! «Мне на моем занятии не нужны вялые попы» – продолжает разглагольствать знаток, пока мадамы и мадмуазели, пыхтя от напряжения, пытаются заставить свои ягодицы целоваться. Выходит это не у всех, обладательницы вялых округлостей с плохоскрываемой завистью взирают на обтянутый белыми шортами идеальный зад тренера. «Закончим на коленях», – командует он, поганенько ухмыляясь двусмысленности своего заявления. По началу я не владела в должной мере французским, и вся цветистость монологов этого непризнанного поэта ускользала от меня. Теперь же мне периодически хочется вернуться в те времена блаженного непонимания. На выходе из зала я сталкиваюсь с подругой Аней, которую в этом самом зале в свое время и приобрела.
– Слушай, Кать, мне тут работу предлагают! Зарплата 5000 в месяц! – огорошивает она меня с ходу.
– Элитные туалеты мыть? – выражаю я сомнение по поводу такой манны небесной.
– Не. Продавщицей в бутик в Куршевель. Им русские девушки нужны на сезон. Ты не хочешь компанию составить?
– Куршевель это же страшно далеко. В Альпах, – замечаю я неуверенно.
– Зато сколько там олигархов!
Аня мечтательно закатывает глаза. Цель ее жизни – выйти замуж за олигарха. При том что последний не должен походить на старый гнилой гриб как какой-нибудь Березовский, а должен быть молод, хорош собой, холост, добр, умен и щедр. Не знаю, существуют ли подобные редкие экземпляры где-либо кроме как в анином воображении. На мой взгляд если и да, то этот вид давно занесен в Красную книгу и тщательно охраняется.
– Мне поздно олигархов ловить. Я замуж выхожу скоро.
– Замуж за француза всегда выйти успеешь. А такой шанс раз в жизни дается. И зарплата нехилая. Продавщица – должность, конечно, позорная, друзьям не признаешься, зато поживем в Куршевеле. Жилье, кстате, они предоставляют.
– Зарплата, конечно, неплохая. Но мне Филиппа на четыре месяца оставлять не хочется.
– Да, куда он денется, твой Филипп. Только ценить сильнее будет, – напирает Аня.
Может быть соскучится, выгонит из дома серого тюфяка, выключит телевизор и будет целыми вечерами предаваться со мной любви? Заманчивая, конечно, мысль, но сдается мне, что четыре месяца все-таки недопустимый срок расставания с любимым мужчиной.
– Ладно, если передумаешь, дашь знать, – махает на меня рукой охотница за олигархами и растворяется в толпе псевдо спортсменок с вялыми ягодицами.
А я направляюсь пружинистым шагом домой, размышляя попутно, сколько всякого Гуччи можно купить на 5000 евро. Оставшееся до прихода Филиппа время я коротаю на популярном русскоязычном форуме, куда меня переодически заносит толи тоска по родной культуре, толи стремление похвастаться собственным благополучием. Темы обсуждения не блистают разнообразием и на 99% состоят из животрепещущего «Вам изменил муж, что делать?» Большая часть побитых жизнью (и этими изменяющими мужьями) форумчанок с пеной у рта, а точнее с изобилием знаков препинания и выразительных рожиц, доказывают, что все без исключения мужчины изменяют, с этим надо смириться и по-тихому застирывать следы чужой помады на рубашках. Я пытаюсь пробиться сквозь эти залежи отчаяния и цинизма, вспыхнуть лучом света в этом темном царстве. Сравнение, впрочем, не самое удачное. Этот самый луч света, достопочтенная Катерина Кабанова, как раз таки запятналась недозволенным адюльтером, против которого я так активно выступаю. Но со мной такого не случится никогда. И с Филиппом тоже. Он и дома-то телевизор чинит без особого энтузиазма, что уже говорить о чужих незнакомых аппаратах. Это я и пытаюсь втолковать одноклеточным чатланам. Но их много, десятки безликих, безразличных «Фунтиков», «Петровичей», плотные ряды «Стервочек» и «Кошечек». А я одна. И мой яркий флаг засасывают их жадные зубастые глотки и, пережевав, выплевывают с презрительным «ты слишком наивна». Споры этого второго за день «слишком» опускаются на взрыхленную первым почву и всходят на белоснежном этюде моей жизни маленьким пятнышком плесени.
С работы возвращается Филипп, целует меня, выгружает на кухне купленные продукты, попутно объясняя, что ему надо непременно сходить на какую-то страшно важную встречу с каким-то страшно важным банкиром.
– Это только апперитив. Больше часа не должно занять.
– А я не могу пойти? – кисну я.
Перспектива провести вечер в обществе ненавистного телевизора и форумчан-изменников не внушает радости.
– Тебе будет не интересно. Это чисто деловая встреча. Лучше почисти mange-touts и стол накрой к моему возвращению. Я купил твое любимое белое вино. Выпьем по бокалу за ужином.
Я запихиваю бутылку в холодильник, заглядываю в пакет с тощими стручками гороха.
– Точно не больше часа? – уточняю на всякий случай.
– Постараюсь как можно быстрее, – обещает Филипп, скидывая с себя одежду и направляясь в душ.
До меня доносится шум воды. Сквозь него пробивается еще какой-то чужеродный звук. Забытый хозяином на столе телефон радуется полученному сообщению. У меня нет привычки шпионить за Филиппом, копаться в его карманах, телефоне или письменном ящике. Я доверяю ему на все 110 наивных процентов. И все же в этот судьбоносный вечер чья-то сильная невидимая рука толкает меня взять аппарат и нажать на зеленую кнопку. Эта кнопка приводит в действие невидимый детонатор, и мощная взрывная волна, сорвав мягкое одеяло с моей уютной жизни, оставляет ее корчиться на полу в горелых обрывках одежды. «Привет, мой милый, я страшно скучаю. Мне так хочется быстрее поцеловать тебя» пишет моему будущему мужу неизвестная Кристель. Впрочем, неизвестна она по всей видимости только мне, слепой рогатой идеалистке. А мой телемастер-халтурщик очевидно неплохо знаком с ее телевизором. «Три тысячи чертей!» воскликнул бы герой Боярского, сорвав с себя приросшую к темечку шляпу, «Вы ответите за это, сударь!» Мне срывать нечего. Разве что рога. Или, может, забодать ими подлого изменника. Я была уверена, что я не такая как виртуальные «Кошечки» и «Мышечки» с зернистыми отфотошопленными фотографиями. Мне не могут изменить. Меня не могут предать, променять на какую-то «Крысочку» с более удачным дигитальным изображением. Я вне бытовой грязи. Как мне казалось. Выходит, я ошибалась. Склизская мокрая жижа одинаково пристает как к рыночным кроссовкам «Абибас» так и к белым гуччевским туфлям. За сумкой Виттон не спрятаться от измены.
Корпулентный Пуаро трогает меня за плечо пухлой ладонью, советуя не делать поспешных выводов. Наличие в телефоне мужчины подобного компрометирующего сообщения еще вовсе не доказывает сам факт измены. Я отношусь к совету иллюзорного сыщика с недоверием, хотя непотопляемая наивность внутри меня, заслышав эти слова, расправляет плечи и активно кивает круглой клупой головой.
Шелест водных струй в ванной затихает. Сейчас он выйдет, закутавшись в халат. В прямом смысле белый и пушистый. И я запущу в его довольную физиономию этим, телефоном-чужаком, телефоном-предателем, телефоном-врагом. Хорошо бы попасть прямо в глаз. Впрочем, на такую меткость надежда не большая, в детстве на физкультуре мне редко удавалось угодить в цель. Филипп появляется в корридоре, вытирая полотенцем голову. Помылся, побрился, надушился. Можно подумать банкир будет его обнюхивать для подписания контракта. Одевается с присущим ему лоском. Белая рубашка Вивьен Вествуд, темные джинсы МакКуин, пояс из крокодила, выполненный на заказ, ботинки из питона производства Цезаре Пачотти.
– Не куксись, – советует мне щоголь мимоходом, накидывая на плечи кожаную куртку Дольче&Габбана, – Я скоро вернусь.
Из моих недр рвется наружу мощная истерика массового поражения. Я невероятными усилиями воли пихаю ее обратно. Она противится, напирает, сносит воздвигаемые мной дамбы. Я чувствую как ее первые потоки клокочат в горле и через силу улыбаюсь Филиппу, подставляя щеку для поцелуя. Входная дверь хлопает. Уф! Теперь можно стянуть парафиновую маску и от души омыть слезами свою горькую судьбину. Хлюпая носом и растирая по щекам якобы водостойкую тушь, я усаживаюсь за компьютер. Мне давно известен пароль Филиппа, но рыхлить его деловую переписку я ни разу не пробовола. Вот это время и настало. В инбоксе аккуратно выложены всякие безинтересные контракты, договора, письма с предложениями сотрудничества. Поживиться рогатой скотинке нечем. Решив не радоваться раньше времени, я жму на «удаленные письма». О, тут картина гораздо занимательнее. Если уточнить, я бы сказала, что моему взору представилось плотоно кисти Рубенса, кишащее вялой, волосатой плотью. «Мускулистый спортсмен 34-ех лет отроду, владелец собственного бизнеса» представляется какой-то интернетной лягушке мой будующий муж. На что та, обрадованно хлопая круглыми желтыми глазами, нашкрябывает зеленой лапкой восхищенный ответ, обещая секс без табу и королевство в придачу. Наш меткий Иван Царевич идею насчет секса без табу воспринимает на ура. Ишь, прыткий какой. Со мной дома фильмы про киборгов смотрит, а с каким-то земноводным готов удариться во все тяжкие. А вот еще один образец лицемерного обмана. «Надеюсь скоро увидеть тебя в Париже. Целую» Целует мой жених какую-то Изабель, и поцелуй этот по дате совпадает с его очередной супер деловой поездкой в Париж. Монитор, бесстыже выставивший на мое обозрение эти позорности, постепенно растворяется за слезной пеленой. Я падаю лбом на клавиатуру и рыдаю в бездушные квадратики клавиш. Отпечатав на опухшем лице все имеющиеся кнопки, плетусь к бару и делаю попытку залить столь неожиданно обрушившееся на меня горе щедрой порцией виски. Мыслей в помятой голове только две. Первая жалобно ноет: «как же он мог!», вторая, всхлипывая, вопрошает: «что же теперь делать?» В желтоватых отдающих спиртом глубинах стакана ответа ни на один, ни на второй вопрос не обнаруживается. Первый импульс, конечно, собрать свои дизайнерские пожитки в элегантный Самсонит и, гордо выпрямив спину, упорхнуть в родное гнездо, поминай, как звали. Шаг достойный, только вот что мне делать в этом гнезде. Вскарабкаться на плечи родителям, свесив длинные ноги? Объяснять каждой отдельной подруге за рюмкой саке, почему моя французская жизнь так быстро оборвалась? Вернуться на работу, с которой уходила с триумфальным видом победителя, на щите? Сменить пальмы на березы и вспомнить успешно забытый латышский язык? Рассказывать каждому встречному и поперечному, как мне осточертела фуа гра и лягушачьи лапки? Плакать по вечерам, уткнувшись в теплую собачью холку о своей несчастливой участи? И унизительно прыгать на свадьбах подруг, пытаясь ухватить заветный букетишко? Неужели именно вот так пошло и банально закончится моя красивая сказка? «Не бывать этому!» рычит истекающее кровью самолюбие. «А чему бывать?» хрипит, сотрясаясь от рыданий, наивность. Ну, есть и второй вариант – жалкий. Смириться с аксиомой, что все мужчины кроме евнухов и законченных импотентов изменяют своим пассиям, проглотить обиду, сползти, понурив голову с золотого подстамента в серую однообразную толпу обывателей и слиться с ней. И то и другое одинаково невыносимо. Мою грудную клетку сжимает железная сетка боли, не давая дышать. Я сворачиваюсь в клубочек на ковре и жалобно скулю как побитый щенок. Продуктивные мысли сменяет тупая жалоба, обращенная к небу. За что меня обидели? За что причинили боль? Я никому не желала зла. Я хотела порхать по жизни как яркая бабочка, а какой-то жестокий великан поймал меня, оборвал крылья и бросил умирать в высокую траву. Я могу выжить, забыв о крыльях и переродившись в муравья. Но муравьем я быть не хочу. От метаморфичных размышлений о насекомых меня отвлекает пронзительный писк телефона. На сей раз моего. «Ты не передумала насчет Куршевеля? Я завтра иду на интервью» высвечивает экран послание от Ани. Куршевель! 5000 евро в месяц! Олигархи! 4 месяца вдали от Филиппа! Я дрожащими пальцами набираю Анин номер.
– Я передумала, – кричу я в трубку, когда она отвечает, – Я поеду!
– Там, правда, не пять тысяч, а три, – смущенно признается подруга, – но тоже ведь неплохо, правда? Олигархов опять же никто не отменял.
По правде сказать, я готова ехать бесплатно. Даже идти пешком с котомкой за спиной как Ломоносов в Москву. Лишь бы подальше от этого мускулистого спортсмена, который, как оказалось спустя три года знакомства любит секс без табу. Я ему что ли табу устанавливала? Никакой близости в носках или только в темноте под одеялом? Тьфу, не в ту степь понесло. Что там Аня вещает?
– Завтра приезжает менеджер магазина. Ее зовут Лариса, она русская. Я ей скажу тогда, что ты тоже не против.
– Угу. А когда ехать, если возьмут?
– На этой неделе вроде. Завтра точно узнаем. Слушай, я так рада, что ты едешь. Мы там круто потусуемся, я уверена. Там Прохоров будет, он в прошлом году приезжал.
– Ага, я слышала, с сотней проституток. Хочешь присоедениться к свите?
– Да, ну тебя! Это подруги его просто.
– Ага, сестры. Ань, я думала, я наивная, но ты бьешь все рекорды.
– Да, ладно. Не будь пессимисткой. Все будет супер. Тебя Филипп отпускает?
Еще не хватало интересоваться мнением этого подлого обманщика. Пусть координирует своих Кристелей и Изабелей. Вообще, если нравятся тебе француженки, оканчивающиеся на мягкий знак, зачем надо было выписывать себе латвийскую экзотику с неэротичной «а» в конце имени? Вот ведь гад! Но посвещать Аню в свои семейные неурядицы мне не хочется, дабы не нарваться на очередную поучительную лекцию под заголовком «я же говорила, что все французы одинаковые». Анна хоть и живет уже долгие годы с гражданином этой страны, мысленно поддерживает отечественного производителя. С тем, конечно, условием, что производитель этот будет олигархом.
– Отпускает. А тебя Жак?
Трубка презрительно хмыкает, выражая наплевательское отношение к упомянутому индивидуму.
– Конечно. Думает, что я денег заработаю и к нему вернусь. Но я-то уеду с олигархом.
– Ты найди его сначала, этого мифического олигарха, – морщусь я.
– Да, они там на каждом углу валяются. Это же Куршевель!
В это мгновение я не предполагаю, какое бесчетное количество раз мне в последствии предстоит услышать эту коротенькую фразу, произнесенную с уважительно-восторженной интонацией. Аня обещает позвонить мне на следующий день и отключается. Я остаюсь наедине с своим горем. Передо мной стоит невыполнимая миссия, с которой не справился бы даже коротышка Том Круз. Моя задача – вытянуть из пышащей жаром духовки готовое блюдо под названием «месть» и припрятать его в холодильнике за баночками с горчицей и вареньем. Подавать сей кулинарный шедевр любимому мужчину будем, как и полагается, холодным. Эх, а как хочется вытащить противень раньше времени и надавать этим самым противнем по подлому темечку. Терпение, только терпение. Я убираю с монитора уличающие преступника строки, ополаскиваю стакан и встречаю Филиппа слегка неестественной, но все же улыбкой. Он делится со мной деталями встречи. Я слушаю в пол уха, не веря ни единому слову. Меня так и тянет ляпнуть какую-нибудь злобную глупость вроде «ну, что, банкир оценил твою интимную прическу?» Я борюсь с этим желанием, раздувая от внутренних усилий щеки.
– Ты все еще дуешься, amour? – замечает Филипп мои хомячьи щеки, – Я же быстро вернулся. Теперь мы проведем целый вечер вместе.
– За телевизором, – пыхчу я по инерции.
– А давай не будем включать телевизор. Поужинаем и пойдем в спальню. Правда на полный желудок лучше не ложиться. Пол часика передохнем на диване, новости посмотрим. А потом сразу в спальню.
Он обнимает меня и прижимается всем телом. От него исходит успокаивающее тепло и волнующий аромат Dior Homme. «Иуда» думаю я, отчаянно сражаясь с натиском слез. Мы едим розовую внутри говядину и подрумяненные гороховые стручки, запивая каждый своим вином. Филипп по уставу заливает мясо красным, а я вопреки традициям хлебаю свое любимое белое. Потом мужчина-повар моет посуду, замечая с улыбкой, что не каждой женщине везет так, как подфартило мне. Да, до недавнего времени я действиетльно думала, что мне повезло. Домашний рыцарь, который отлично готовит и не гнушится хозяйственными делами, молодой, состоятельный, нежный… мускулистый спортсмен 34 лет отроду! Кто бы мог подумать, что это сокровище делят со мной еще десяток француженок. Может, собраться всем на официальном уровне и решить, кому какая часть тела причитается? Даже не знаю, что в таком случае себе отхватить. Просто глаза разбегаются. Филипп, не подозревая о разрывающих меня противоречиях, заканчивает мыть посуду и устраивается рядышком на диване. Мы по заведенной традиции перевариваем ужин, совместив этот важный процесс с просмотром очередного шедевра американского кинематографа. Когда герой побеждает последнего плохиша, перемолов его в самолетном пропеллере, Филипп красноречиво зевает и отправляется на боковую. Забравшись на мягкий пружинистый матрасс, делает попытку обнять меня. Я мычу сквозь зубы что-то невнятное про больную голову, живот и общую непригоднойсть всех остальных частей тела к использованию по подобному назначению. Горячего мужчину радует факт моего отказа в следствии чрезвычайной редкости такового. Обычно голова и живот болят у него, и я брюжжу по поводу его отлынивания от своих прямых супружеских обязанностей. Впрочем, супружескими их не назвать. Мы же не женаты. Выходит, он мне ничего не должен. Как и я ему. Объемное «ничего», как оказалось, скрывает в себе и весомое «хранить верность». Я засыпаю утомленная безрадостными мыслями-пессимистками.
На следующий день звонок мобильного застрает меня за мюслями и чаем.
– Я договорилась с Ларисой. Ты с ней встречаешься на Комеди через час, – будоражит мой не успевший до конца проснуться мозг Анин голос.
Я поспешно допиваю желто-зеленую жидкость и несусь собираться. Последний раз на собеседовании я была года четыре назад, когда устраивалась финансовым аналитиком в один из рижских банков. Работодатель был настольно впечатлен длинным списком моих умений и заслуг, что никаких каверзных вопросов задавать не стал и поспешил заключить контракт с таким ценным специалистом, пока это сокровище не отхватили конкуренты. Руководствуясь прежним опытом, я делаю вывод, что менеджер Лариса должна благодарить всех известных и неизвестных богов за то, что неисчерпаемый кладезь талантов в моем лице вообще соизволил явиться на интервью. Однако, если судить по ее виду, никого она особенно не благодарит. Это среднего роста темноволосая женщина с узкими поджатыми губами и испытывающе прищуренными ненакрашенными глазами. Мне она не нравится с первого взгляда.
– Вы работали в весьма серьезных учреждениях, – замечает она, когда мы размещаемся в кафе под зонтиком, – Почему теперь решили стать продавщицей?
Следует наверно перессказать ей энцеклопедическую историю про царя, который предпочел выращивать капусту. Этакое добровольное из князей в грязь во имя эфимерной очистки кармы. Я бормочу, что работу во Франции найти не просто и для меня теперь ценен любой опыт. К тому же я все-таки не картошкой иду торговать. Или же..? Лариса уверяет меня, что картошкой них там в Куршевеле даже не пахнет. В продажу идет один только супер-пупер люкс, первые линии, известные марки, высочайшее качество. Я выражаю полную готовность втюхивать олигархам пиджаки Джорджио Армани и куртки Дольче&Габбана.
– Скажите, а вас не покоробит, если вас как-нибудь попросят протереть пыль? – продолжает допрос вражеский агент.
По правде сказать, последний мой бой с домашней грязью уходит корнями в историю еще глубже чем последнее собеседование. Кажется, это было в далеком детстве, когда наша домработница заболела воспалением легких, и нам с мамой пришлось временно выполнять ее обязанности.
– Да, нет, один раз не покоробит, – не слишком убедительно отвечаю я, спрятав взгляд в оранжевом омуте апельсинового сока.
– Учтите, все праздники работаем без выходных. Выдержите?
– Ну, я когда составляла квартальные отчеты, тоже без выходных трудилась, – вспоминаю я.
Лариса навьючивает на мою и так прогнувшуюся под тяжестью спину еще пару грамозких мешков: униформа – черный цвет, рабочая неделя – 44 часа, хозяйка магазина – противная тетка, похожая на Аллу Пугачеву. Ну, и последний, от которого у меня окончательно подгибаются коленки – зарплата – две тысячи в месяц.
– Зато у нас отличный коллектив! – подбадривает она распластавшегося работника, который смертельно устал задолго до начала работы, – В прошлом году у одной девушки заболел кролик, так мы его лечили всей командой! К тому же там олигархи и знаменитости. В прошлом году Малинин приезжал и Виктория Бэкхем.
– Вместе? – удивляюсь я, несколько воспрянув от радужных перспектив подобной судьбоносной встречи.
– Что вместе? А, ну, нет конечно. И Прохоров был.
– Ага, я в курсе. С сотней сестер. Знаете, меня, если честно, олигархи мало интересуют.
Лариса недоверчиво выпучивает свои недобрые глазенки. Похоже, что большинство русских барышень соглашаются ишачить без выходных на французский аналог примадонны исключительно ради благородной цели – личного знакомства с Прохоровым или на худой конец – Малининым.
– Все так говорят в начале, – бурчит она, потягивая свой кофе, – Учтите, флирт на рабочем месте у нас не приветствуется.
– Непременно учту, – хмыкаю я в ответ.
– Отлично. Мы рассмотрим вашу кандидатуру. Я перезвоню вам завтра и дам ответ. Когда вы могли бы начать работу?
– Чем скорее, тем лучше!
– Замечательно. Со следующей недели смогли бы?
– Смогла бы.
Я улыбаюсь ей на прощание неестественно широкой улыбкой. Ну, вот, добровольно сдалась в рабство. Мне от природы свойственен некоторый мозохизм. Когда моя жизнь ступает на черную полосу, вместо того, чтобы поискать светлые краски, я достаю ведерко с чернилами и разливаю его под ноги, чтобы тьма сделалась еще непрогляднее.
Мою непростую задачу продержаться до следующей недели в тылу врага облегчает неожиданный отъезд Филиппа. Его якобы срочно вызывают по неотложным делам в Париж. Я отпускаю его, терзаемая безрадостыми догадками. Зеркало в ванной не дает мне ответа на животрепещущий вопрос – чем я хуже всяких там парижских Изабелей. Я остаюсь в пустой квартире один на один с колючей тоской. Она льнет ко мне, шепчет на ухо, что жизнь не удалась, и советует уполовинить запасы домашнего бара. Я пихаю ее кулаками, раня пальцы об острые колючки, упрямо отворачиваюсь, настойчиво стучу деревянным черпачком по пустому дну колодца, в котором недавно плескалась сила воли. Мне плохо ровно на столько, на сколько несколько дней назад было хорошо.
Лариса звонит, как обещала, и сообщает, что кастинг на роль вьючного ослика я прошла, и моя упряжка уже ждет меня. Она советует мне закупиться макаронами и крупами, чтобы на месте не тратиться сильно на еду. Я представляю себя, одиноко тыкающей вилкой в безвкусные макароны за столом в маленькой неуютной затерянной в горах квартирушке, и на глаза наворачиваются слезы.
– Какие макароны! Будем лопать трюфеля за счет олигархов! – разубеждает меня Аня, которую я ставлю в известность о преобретенной работенке.
Она в отличие от меня так и пышет оптимизмом и нетерпением сменить своего нетоварного Жака на перспективного нувориша. Мы обсуждаем, что взять с собой в дорогу, и как добраться. Из известных нам обладателей бензина и колес пилить от Монпелье до Куршевеля вызывается только поезд. Его услугами мы и решаем воспользоваться. Перед тем, как выкатиться из квартиры с гигантским чемоданом, я заново нахожу в интернете компрометирующую Филиппа переписку, распечатываю эти свидетельства неверности и оставляю на видном месте, накрыв листы рукописной запиской: «Уехала в Куршевель. Когда вернусь и вернусь ли вообще не знаю». Ясно и лаконично. Никаких истеричных «Прощай, собака! Никогда мне больше не звони!» или «Передавай привет Кристелям и Изабелям, осел». Негры и косматые собаки провожают меня, гордо катящую за спиной пузатый чемоданище, полу-грустыми полу-безразличными взглядами. На вокзале мне сразу бросается в глаза красная Анина куртка. Ее обладательница весело машет мне рукой, приглашая в новую жизнь. Длинный как червяк-мутант поезд, утробно гудя, покидает вокзал Сан Рок. Слезы активно толкутся в горле как советские граждане в очереди за каким-то дефицитом. Я делаю вид, что смертельно устала и закрываю глаза, изображая сон, чтобы избежать разговора о пользе олигархов в жизни женщины. Слезы еще некоторое время стучаться о плотный заслон век, потом отчаявшись отступают. Я на самом деле засыпаю. Аня будет меня в Лионе. Мы, пыхтя, выкатываем свои чемоданы на перрон. «Вот ведь дернул меня черт!» думаю я, несясь следом за красной курткой по вокзальным корридорам. Подлый чемодан на виражах перевертывается колесиками вверх и тормозит, прильнув к земле подобно капризному ребенку, который тянет мамашу за руку с писклявым «Не пойду!» «Пойдешь, собака!» скрежещу я сквозь зубы, подгоняемая Аниными возгласами. Мы влетаем в поезд на Мутье за две минуты до отправки. Какой-то негр помогает нам затащить непослушный багаж. Мы плюхаемся на сидение, тяжело дыша. Аня проклинает Жака, который вполне мог бы довести ее до Куршевеля на машине и лично передать из рук в руки русскому толстосуму. Я обнаруживаю на экране мобильного пять пропущенных звонков от Филиппа и горстку сообщений. Мой неверный жених возмущается моим трусливым дезиртирством, обвинения в романах на стороне рьяно отрицает и требует срочной аудиенции. «А что если я сваляла дурака? Что если он, правда, не виноват?» поднимает деревянную голову задремавшая было наивность. «Что сделано, то сделано», вальяжно развалившись в кресле презрительно бросает мадам самолюбие. Надо заметить, что эта категоричная леди поселилась в нашем роду еще задолго до моего появления на свет. Еще моя прабабушка, первая красавица на деревне, выскочила замуж за нелюбимого дедушку в отместку возлюбленному, который отказался проводить ее домой с вечеринки. И что, стерпелось, слюбилось, и жили они долго и счастливо. А тот неудачник годами рвал на себе волосы и топил горе в вине. Или в чем покрепче. Вот и мой пусть рвет и топит. Хотя нет, волосы жалко, да, и пьянствовать неполезно для здоровья. Пусть просто страдает, роняя скупую мужскую слезу на мою фотографию под аккомпанемент «Je suis malade [2]» Сержа Лама. От этой картины на моем лице проступает довольная улыбка. За окном мелькают серые безрадостные пейзажи, один мрачнее другого. Аня вовлекает меня в обсуждение животрепещущего вопроса – что делаеть если в магазин зайдет кто-то из знакомых и увидит шикарных женщин в жалкой роли продавщиц. «Я всем знакомым сказала, что отдыхать еду!» делится она, откинувшись на спинку сидения, – «Один знакомый мальчик на это заявил: «О, Куршевель! На родину возвращаешься! А как же Франция? Представляешь, он думал, что Куршевель уже вошел в состав России!»
– Бестолочей везде хватает, – вяло реагирую я, размышляя о своем.
– Что же делать если кто-то из московской тусовки увидит меня за прилавком?! – продолжает мучиться она.
– Спрячешься за меня, мне нечего терять, – предлагаю я.
– А как мы будем представляться на всяких пафосных тусовках? Ну типа если нас кто-то спросит, чем мы занимаемся по жизни?
– Да, кто нас пригласит на эти тусовки! Аня, спустись на землю! Мы едем работать! Как бы страшно это не звучало! К тому же без выходных.
Ане мой пессимизм не нравится. Отчаявшись перетянуть меня на свои кисельные берега, она замолкает уставившись в окно. Сонный голос машиниста уведомляет пассажиров о прибытии в Petit Coeur. «Маленькое сердце» мысленно перевожу я. Нелепица какая-то. Все происходящее кажется мне глупым фарсом. Сейчас я закрою глаза и, открыв их, увижу нашу уютную квартиру в Монпелье, мужественную фигуру Филиппа, растянувшуюся на диване, телевизор… «Следующая остановка – Мутье» – дребежжит откуда-то сверху.
– Приехали! – радуется Аня.
«Мутье! Еще одно название со ярковыраженной смысловой нагрузкой» мрачно думаю я, стаскивая с полки свого толстопузого спутника. От глухого Мутье до блистательного Куршевеля час езды на автобусе – navette. Мои моральные и физические силы на исходе. Мне кажется, что это хождение по мукам не кончится никогда. Опять звонит Филипп. Я снова не отвечаю, хотя мне страшно хочется услышать его голос, который перенесет меня с промозглой автобусной остановки обратно в уют и тепло. Ноги в легких сапогах начинают зябнуть. Ломоносов из меня бы вышел хреновый. Автобус, наконец, подъезжает, переваливаясь с боку на бок. За окном мельтешит какая-то хмурая серость. Сразу за указателем «Сourchevel 1300 Le Praz» откуда не возьмись вырастают заснеженные елки, и светлые тона приходят на смену темным. Наш автобус набивает краснолицая англоговорящая молодежь. Аня предпринимает попытку связаться с роботодательницей и выяснить, куда нам следует волочиться за ключами от квартиры. Лариса откликается на десятый вызов, когда мы всерьез начинаем сомневаться в реальности нашего трудового контракта, и велит высаживаться на конечной 1850 и шкандыбать прямо в бутик. Найти последний оказывается несложно, весь пресловутый Куршевель исчерпывается парой-тройкой улиц. Наша нанимательница встречает молодых бойцов вмеру доброжелательной улыбкой поверх картонных коробок. Пафосный бутик представляет собой беспорядочный склад этих самых емкостей и на первый нюх особой роскошью не пахнет. Кучка бледных худых, облаченных в черное француженок таскает пустые коробки на улицу и аккуратно складывают в сугроб. При виде их слово «рабы» тревожной занозой застревает в мозгу. Лариса выдает нам ключи от квартир, куда нас великодушно вызывается проводить директриса магазина, долговязая неулыбчивая Лоранс. Наши аппартаменты располагаются в обещанной близости от работы, и представляют из себя крошечные студио, единственное достоинство которых – хорошее отопление. Лоранс велит нам экономить электроэнергию, ничего не портить, не ломать и не пачкать. На том и расстаемся. Аня отправляется к себе распаковывать чемоданы. Я устало опускаюсь на накрытую дряхлым пледом кровать и позволяю себе, наконец, роскошь расплакаться. Филипп больше не звонит, оставив, очевидно, надежду достучаться до меня. Как-то быстро, надо заметить, он ее оставил. Каких-то двадцать неотвеченных звонков, разве это предел, когда рискуешь потерять любимого человека? Я смотрю на экран мобильного, размазывая по щекам едкие слезы. Он отвечает мне молчаливым потухшим взглядом. «Позвони еще», мысленно молю я, «Еще каких-нибудь десять – пятнадцать раз. Ну, пожалуйста». Я сама оттолкнула мужчину, сама убежала от него, а теперь страстно желаю, чтобы он несся следом и хватал меня за руки. Зачем? Ведь он такой-сякой изменник и предатель, негодяй, обманувший мои детские розовые надежды. Нахрена нам, идеалистам, такой сдался? Пусть не бежит, не звонит, не хватает. Переживем. «Ты-то переживешь» хрипит разуму сердце, «А я как? Мне-то больно и плохо. Я привыкло по вечерам биться в унисон с моим дружбаном их соседнего тела». Экран телефона озаряет сообщение. Сердце радостно подпрыгивает, разум надменно надувается. «Я все равно тебя люблю» пишет ненужный обманщик. В моей душе как по взмаху волшебной палочки расцветают розы и тюльпаны. С этим благоухающим садом внутри я и засыпаю, прижав к груди плюшевого слоненка. Мне кажется, что все самое трудное и плохое уже позади. Я опять ошибаюсь. Оно только начинается.
В моей новой жизни меня будит не мягкое прикосновение губ, а сверлящая трель будильника. К этому неприятному новшеству придется привыкнуть. Я принимаю душ, крашусь, завтракаю остатками захваченного в дорогу пайка. Без пятнадцати девять ко мне стучится Аня, и мы с ней отправляемся на службу. На улице снега по колено, деревянные домики, елки и машины утопают в сугробах. Я скольжу по расчищенному дворником-жаворонком тротуару, ощущая себя героиней сказки «Двеннадцать месяцев», которая их недолговечного лета перенеслась обратно в глухую зиму. С нами здороваются пожарники и жандармы, строители провожают наши спины странными пугающими взглядами изголодавшихся зверей. По прибытию в пункт назначения мы сразу сталкиваемся с Лоранс. «Как дела?» спрашивает она, о очереди пожимая наши замерзжие ладошки, и пытливо вглядываясь в лица. Мы лыбимся в ответ, выражая огромную радость от предстоящей работы и полную боевую готовность.
– Отлично. Je vous laisse vous changer dans la chaufferie [3].
В дальнейшем этот ее любимый оборот «Je vous laisse faire» будет вызывать у меня нервный тик. Лоранс никогда не говорит в повелительном наклонении «сделайте это», она всегда «предоставляет нам возможность что-либо сделать». Получается так, будто за каждую подобную возможность мы должны быть ей премного благодарны.
Мы спускаемся по лестнице в отдел pret-a-porter. Лариса, выкарабкавшись из картонок, так же жмет нам руки и провожает в котельную, которая по совместительству выполняет обязанности передевалки. При виде этого помещения расплакался бы даже не привыкший к роскошной недвижимости папа Карло. На двух квадратных метрах помимо печки, которая греет весь магазин, поселились вешалки с одеждой работников, их сменная обувь, а так же многодетная семья коробок. В воздухе, если жалкие остатки кислорода можно таковым назвать, накрепко засел аромат взапревших ног. Я, испытывая невыносимые душевные муки, втискиваю свой гладенький Виттон между чьми-то грязнобокими рюкзаками. «Потерпи малыш» шепчу я ему, «это временное неудобство». Он взирает на меня с немым упреком.
– Давайте девочки, начнем с этиктэ, – руководит Лариса, пихая нам какие-то бумажки.
– С чего, простите?
– Этикетки будете клеить. Смотрите аккуратно, чтобы ничего не перепутать! Тебе, Катя, Боттега Венета, Ане – Селин.
Да, работенка требует высшей степени концентрации и величайших мозговых затрат. Это вам не отчет о прибыли и убытках составлять. Дутая юбка номер такой-то, шлеп ценник 950 евро. Кургузая майка нелицеприятного колора – хлоп 350. Огородные шаровары того же цвета – 700. Вот какой-нибудь олигарх оторвется у себя на фазенде в этом прикиде! А вот это платице ничего. Клеим на него 1500 евро и воздушный поцелуй. Аня трудится неподалеку, превращая по средствам маленьких клейких бумажек обычную одежду в дорогую. В магазине тем временем появляется мадам хозяйка со свитой разнокалиберных собак. Лоранс и Лариса моментально меняются в лицах, натянув по-холопски услужливые гримассы. Мадам, гордо вышагивая, демонстрирует какой-то замшелой подруге свои владения. Собаки ходят следом, копируя горделивую походку владелицы. Когда эта делегация удаляется, мы вздыхаем с облегчением и возвращаемся к своему глубокомысленному занятию.
– Слушай, пахнет как-то странно, – шепчет мне Аня, припечатывая к безликому серому поясу ценник в 210 евро.
Мои ноздри тоже улавливают какой-то чужеродный запах.
– Может, разулся кто, – делаю предположение я, сморщив нос.
Неуместный аромат долетает и до корпящих в соседнем отделе француженок. Мы объединяем усилия в поиске его источника. Таковым оказывается продукт собачьего организма, оставленный одним из любимцев мадам на сложенной на полу стопке дольче-габбановских рубашек. Видимо, песик не являлся поклонником знаменитой пары итальянских кутюрье. Мы с Аней быстро ретируемся, сделав вид, что ничего не видели.
– Если мне скажут убирать, я сразу же уволюсь, – бормочу я ей на ухо.
Аня кивает, выражая полную солидарность. По ступенькам скатывается взъерошенная Лоранс, за ней следом полноватый мужчина в обтягивающих толстый зад брюках-дудочках. Как я узнаю в последствии, эта пышка – ассистент директрисы, ответственный за отдел обуви и сбор и распространение сплетен, короче, просто редиска, нехороший человек по имени Жиро. Надо заметить, что мало чьм родителям удается при рождении так метко окрестить отпрыска. Незнакомый пока что мне Жиро берет на себя нелегкий труд освобождения оскверненных дизайнерских шмоток из под гнета этого самого осквернения. Выполняет он свою задачу неумело, в следствии чего не ожидавший такого нетрепетного отношения унитаз выходит из себя, чем окончательно лишает этикетчиц возможности продолжать свою благородную работу.
– Хорошо же все начинается, – вздыхает Аня.
Лоранс отправляет нас на обед, хотя после унюханного аппетит у нас отсутствует начисто. Мы решаем осмотреть окресности. Улица, на которой размещается элитный бутик-вонючка, тянет на своем горбе еще пару одежных магазинов, среднего класса отель и, выползая на маленькую площадь, выплевывает из себя просторный ресторан под названием Трамплин. Напротив располагается красивая пара – туристический офис и бутик Эрмес. За ними виднеется торговая аркада Espace Diamant с кафе Сант Оноре во главе. Вот, собственно говоря, и все.
– А где шале? – разочарованно восклицает обманутая в своих ожиданиях Аня.
Я пожимаю плечами. Водитель грузовика выворачивает свою и без того не слишком прямую шею, разглядывая двух чужеродных пейзажу барышень.
– Они смотрят на нас как на дичь! – замечаю, поёжившись, я.
Мы пытаемся найти перевальный пункт, чтобы все-таки перекусить, но все рестораны еще закрыты. Официально сезон открывается с субботы, а сегодня четверг. В конце концов нам удается обнаружить хилую кафешку в торговом центре «Форум». Мы берем по кофе и по пиццеподобной булке со смешным названием «фугас». Этот скромный заказ обходится нам в 10 евро с носа. За равноценную сумму в Монпелье можно съесть entree, plat, dessert и запить этих троих бокалом вина. А тут получерствый фугас и некрепкое кофе, подобное которому французы почему-то называют jus de chaussettes. Даваясь подгорелой корочкой, мы впервые осознаем, что мы «в Куршевеле!» Я из вредности все-таки напоминаю Ане ее намерение питаться исключительно олигарховскими трюфелями. Она поясняет, что первую партию олигархов должны доставить в субботу, а до этого придется нам потравиться сезоньеровскими фугасами. Что мы и делаем. Привыкший к полезной пище желудок встречает неполезную булку недовольным урчанием. Мы возвращаемся на рабочее место, когда часы в церквушке напротив отбивают два часа. В наше отсутствие на смену собачьей вони пришел удушливый запах туалетной пшыкалки. Лоранс собирает всех будующих работниц торговли на верхнем этаже, знакомит между собой француженок и русофонов, перепутав половину имен, и оглашает список предстоящих действий.
– Вы должны знать сток наизусть. В лыжном отделе вы должны уметь с закрытыми глазами за секунду найти требуемую куртку.
Тут следует заметить, что курток этих не две и не три. Их плотные молчаливые ряды своим немым могуществом смутили бы и многочисленное войско Александра Македонского.
– Вы должны знать все марки и все модели имеющиеся в отделе. А так же уметь моментально найти подходящие брюки, полер и шапку. Наш девиз – vite, rapide et efficace! Куртки вывешены по размерам, от наименьшего по нарастающей.
– Хорошо, что на вешалках есть значки с размерами, – радуется одна из француженок.
Лоранс давит эту радость на корню элегантным носом сапога Сантони.
– Все значки будут сняты. Размер вы должны уметь определять на глаз и безошибочно находить. И зарубите себе на носу – мы никогда не спрашиваем у клиента его размер!
– А как же..? – испуганно тянет кто-то.
– А вот так же! Размеры надо уметь распознавать на глаз.
Однако! Похоже, некоторые, преобретенные за долгие годы учебы, навыки мне все-таки здесь прогодятся. Черт оказался в сто раз страшнее, чем его малевало мое воображение. Впрочем, времени на лирические отступления не остается, недооцененный мною персонаж продолжает свою воспитательную речь.
– Каждого клиента мы встречаем доброжелательной улыбкой и приветствием «bonjour madame, bonjour monsieur». Запомните, мы никогда не говорим просто bonjour.
Мне не к месту вспоминается колченогий попрошайка, обосновавшийся в непосредственной близости от нашего подъезда. Каждый день, когда я проходила мимо, он жалобно гундел «bonjour madame» и выжидающе заглядывал в глаза. Мне было неприятно, и я отворачивалась.
– Мы никогда не молчим, никогда не оставляем клиента одного и никого отпускаем без покупки.
Тюрьма народов какая-то. За руки, за ноги что ли их хватать, чтобы не ушли ни дай Бог без Боттеги или Селин.
– У вас есть два дня на то, чтобы выучить сток. Начните с лыжного отдела. Берите ручки, бумагу, записывайте. Немецкая фирма Богнер. Основана Вилли Богнером в 1932 году.
Я приседаю на корточки, пытаясь подчинить обрывок бумаги обглоданной ручке.
– Не сидеть! – обрушивается неожиданно на мою светлую голову ударом кнута возмущенный возглас Лоранс.
Я подскакиваю как ужаленная.
– Продавщицы не сидят! Никогда ни при каких условиях! Вы, кстате, сейчас присели, у вас полоска спины сзади видна была. Такого быть не должно. Клиенты не обязаны разглядывать ваши оголенные позвоночники и куски стрингов. Всем ясно?
Собравшиеся оцепенело кивают. Я чувствую, как краска горячей волной захлестывает щеки. Мне хочется плюнуть в некрасивое лицо этой тюремной надзирательницы и послать ее подальше вместе с Вилли Богнером. Я сжимаю зубы и утыкаюсь в свой листок. Лекция продолжается. Лоранс демонстрирует золотое напыление на куртках Орум, вышитые стразами логотипы Эммеджи, индейские мотивы Hell is for Heroes (название произносится ею как Элли Ейроуз и потому мне не сразу удается правильно перенести его на бумагу) и отделанные норкой изделия Тони Сайлер. Она объясняет, что прежде всего надо предлагать клиенту все самое дорогое, броское и безвкусное, что есть в магазине. Таковым на мой взгляд являются вычурные куртки Фенди, сотворенные из резанной клеенки и синтетического меха. Сильвия Фенди и Мадам Пугачева оценили это сомнительное творение в 3000 евро.
– Теперь будем мерять куртки и смотреть, как они сидят, – командует предводительница.
Продавщицы послушно натягивают на себя Богнеры, Эммеджи и Фенди.
– Ой, тут стразы отвалились! – замечает кто-то.
– А у меня молния заела!
– Это нормально, что здесь нитки торчат, и шов кривой?
Мы с Аней переглядываемся. Может, собака мадам не зря так откровенно продемонстрировала нам сегодня утром свое отношение к продаваемой продукции? Ей-то виднее, чем тут ее хозяйка торгует, она, видать, не первый год в этом бутике де люкс тусуется. К нашему великому удивлению Лоранс информация об изъянах дорогостоющих костюмов нисколько не смущает.
– Ничего страшного, – категорично заявляет она, – Клиенты не заметят.
Слепые они что ли, эти олигархи? Блеск монет их напрочь ослепил? Ну, да, ладно. Не заметят, так не заметят, директрисе лучше знать.
– К завтрашнему дню вы должны знать все бренды и все модели. Будем устраивать тесты на знание стока, тесты на умение прода [4] вать и тесты на знание английского.
Будующие гении продаж переминаются с ноги на ногу как нерадивые ученики, узнавшие о предстоящем заковыристом экзамене по нелюбимому предмету. Кто там говорил «я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро»? Виктор Цой? Помнится это глубокомысленное высказываение было нацарапано на обшарпанной стене рижского супермаркета, мимо которого лежала моя дорога в школу. Только теперь, спустя многие годы, стоя на негнущихся от усталости ногах по середине шикарного бутика в Куршевеле я в полной мере осознаю, что чувствовал тот, кому эта фраза пришла в голову.
– Русофоны все поняли?
Так точно, госпожа русофобиха. Одной этой высокомерной ремаркой Лоранс разрезала нашу удрученную кучку на два лагеря, ясно выказав свои предпочтения.
– Вам работать будет легче чем вашим французским коллегам. Кузенов в период праздников много, и на цены они не смотрят. Если хоть один уйдет без покупки – je vous arrache la tete.
Как я уясню для себя позже, эта невинная угроза, означающая в вольном переводе «секир башка», является одним из любимых лексических оборов дериктрисы.
Завершив таким многообещающим образом ликбез, Лоранс удаляется, оставив нас наедине с внушительными колоннами Богнеров, которые к следующему дню нам предстоит знать поименно.
– Во что ты меня втянула? – шепчу я Ане, теребя огрызок волчьего меха на одной из курток.
– Кто же мог знать, что так будет? – вздыхает в ответ она, поскребывая ногтем золотое напыление, – Как только встретим олигархов, сразу сделаем ноги.
– Ага, если нам до этого не поотрывают головы и не скормят собакам. Ты видела, как они кровожадно на нас погладывали?
– Вы не переживайте, – замечает невысокая блондинка, так же как и мы пренадлежащая к нижшей рассе русофонов, – Мне первый год тоже было тяжело, я каждый день плакала. А потом ничего, привыкла. Надо показать, что вы сильнее.
Это что конкурс на выживание что ли? Последняя оставшаяся вживых продавщица? Какого черта я обрекла себя на это хождение по мукам? У меня семеро по лавкам есть не просят, муж-уволень деньги на выпивку из меня не тянет, мафия за долги не наезжает, в ипотеку я тоже не вляпалась. Ради чего тогда, спрашивается, расходовать понапрасну влагу организма и доказывать что-то какой-то мымре? «Хе», хмыкает, распрямив плечи, здравый смысл, «Ну, так чего же ты ждешь? Пакуй свой чемодан и возвращайся, поджав хвост, в домашний уют под бок к изменнику. Признайся ему жалобно, что без него ты – ничто, и попроси прощение за своевольничество. Не хочешь к изменнику, катись к родителям. Свернись клубочком под их надежным крылом и нажалуйся в волю на судьбу-злодейку». Так или иначе выйдет, что сама по себе я – ноль без палочки. Стоило жизни впервые толкнуть меня в воду, так я бестолково плещусь, захлебываюсь и без посторонней помощи рискую пойти на дно. «Нет уж, дудки!» как говорит мой папа. «Буду плакать и скрипеть зубами, но выплыву сама».
И я, скрипя, берусь за бескрайние просторы лыжных курток. Замечу, что все в элитном бутике организовано с целью затруднить задачу работающих там продавщиц. Товар развешен не по моделям, не по брендам и не по цветовым сочетаниям. Как мне пояснят позже, расположение курток определяет неоспоримый авторитет – мадам хозяйка. И если, не приведи Господь, какой-то непослушной продавщице вздумается перевесить какой-нибудь Тони Сайлер на двадцать сантиметров, оторванная голова покажется этой несчастной пустяком по сравнению с теми проклятиями, что обрушатся на оставшийся на плечах черенок. Мы дергаем туда – сюда злощастные одежки, некоторые из которых выглядят уже весьма замыленными, пытаясь запомнить их по именам. Вот богнеровская Нуара, а это Найки Эммеджи. Хотя нет, какая это Найки. Найки короткая, а это ее долговязая сестра-близнец Никки, представленная в трех цветах. Каких, кстате? А чем сайлеровские брюки Сестриер отличаются от Орфелин? А вы знаете, что к моделе Пикабо имеется подходящий полер и штаны? Секундочку, а что вообще такое полер?