В ночь на 2 декабря 1815 года Александр возвратился в Петербург. Дела европейские были на время улажены и теперь настала пора для образования порядка в своем государстве. Первым делом был отставлен статс-секретарь Молчанов, управлявший государственными делами во время отсутствия государя. Удален от должности военного министра князь Горчаков. Хотя 12 декабря был объявлен манифест, хваливший устройство военного министерства, оно было подвергнуто изменению. Новым его министром назначался генерал-адъютант Коновницын, фактически он заведовал только хозяйственной частью министерства. В остальном он был подчинен начальнику Генерального Штаба, коим оставался всё тот же Петр Михайлович Волконский. Последний почти беспрерывно сопровождал всюду императора, таким образом Александр был в курсе всего, что делается в военной сфере страны (чего не скажешь об остальных делах государства).
Сразу же по пробуждении в первый же день в своем государстве, Александру доносились те дела, которые были оставлены до его возвращения. Многие из них тут же были разрешены, некоторые оставлялись на дальнейшее более тщательное рассмотрение. Некоторые доносы представляли целый свод общих по месту или своей идее жалоб. Целое множество таких жалоб было подано на иностранных иезуитов, которые уже не первый десяток лет учили дворянскую молодежь в своих школах за очень, между прочим, не по-христиански высокую цену, в которых обращали этих молодых и неопытных воспитанников в католическую веру. Эти славные юноши, имеющие, безусловно, большие успехи среди дам, развращали и их, и те в свою очередь также становились католичками. Православный государь не мог смотреть на это сквозь пальцы, и все иезуиты были высланы из империи. Правды ради нужно еще сказать, что иезуитские академии в Беларуси в 1812 году не отличались патриотическим и оптимистичным взглядом на русскую сторону, в которой они работали, и некоторые из них были до того враждебны к русским, что подвигали своих студентов на вступление в ряды французской армии, свои здания они не отдавали на нужды русской армии, но французам, когда те вступили в эти губернии, открывали свои двери и старались угодить им во всех их желаниях и надобностях. Те же иезуиты, что были не так агрессивно настроены, просто отдалились во внутренние губернии России. Таким образом, в конце концов, порядок в стране восстанавливался, и она отходила все более и более от военного времени, но не забывая, кто показал себя с хорошей стороны, а кто с плохой.
В качестве такого внутреннего официального итога прошедшей войны 1 января 1816 года вышел манифест, скучнейший и длиннейший, опубликование которого для нас затруднительно из-за его громоздкости и трудноусваемости. Поэтому не будем мучить читателя и попусту изводить драгоценную бумагу, а скажем в двух словах, о чем этот манифест. Александр в документе выражал высочайшую благодарность всему верноподданному ему народу, описывал весь ход обороны отечества, потом нашего наступления и освобождения Европы от захватнического войска дерзкого «простолюдина», «чужеземного хищника» и «преступника». Все эти эпитеты, как можно догадаться, касались одного человека, бывшего французского императора, который представлялся тут единственным врагом Европы, в том числе и России. От благодарности народу манифест переходил к непривычной еще для Александровского слога и стиля благодарности Богу, который «дал слабости нашей Свою силу, простоте нашей Свою мудрость, слепоте нашей Свое всевидящее око». Заканчивался манифест выбором народом смирения перед Богом, которое непременно должно было привезти этому народу честь, славу и должно было показать свету, что «мы никому не страшны, но и никого не страшимся».
Последующие полгода проходили в постоянных административных перестановках, отставках и назначениях. 12 мая 1816 года командиром отдельного Грузинского корпуса вместо Ртищева назначен был генерал Ермолов, на которого помимо этого возлагалось управление гражданское не только в Грузии, но во всей Южной России и Кавказе. Кроме того, он был назначен чрезвычайным послом в Персии. Через четыре дня вышел указ о назначении Павла Васильевича Лопухина председателем Государственного Совета и комитета Министров. С поста министра народного просвещения был уволен Разумовский, уже уставший от этого высокого чина, не слишком, правда, к нему подходящего. Все-таки это было еще время, когда не людей выбирали к должностям, а должности выдумывались под конкретных людей. Но однако же такое серьезное дело как просвещение должно было иметь своего начальника, и Александр долго не мог определиться с подходящей кандидатурой. Хотя, сдается нам, это было связано не с отсутствием подходящих кандидатур, а с определенными планами Александра на счет этого министерства. Временно исполняющим должность министра был назначен обер-прокурор Святейшего Синода князь Александр Николаевич Голицын, который исполнял еще и должность главнокомандующего духовными делами иностранных исповеданий. Место для такого впечатлительного человека, как князь Голицын, самое подходящее, когда-нибудь мы расскажем, почему. Сейчас же сделаем некоторое отступление, необходимое для некоторого отдохновения обожаемого нашего читателя.
В последние годы Екатерининского правления веселые и дружные артиллеристы, как и прочие офицеры и солдаты тех времен, шлялись без дела. Удивительно обстояло тогда дело: при появлении самого известного и гениальнейшего полководца всех времен и народов, не имевшего в списках своих походов ни одного поражения, сухопутные войска становились все хуже и хуже. Впрочем, не о них тут речь. Речь об одном молодом артиллеристе, который, прослыв с товарищами своими об одной удачливой гадальщице, решил к ней заглянуть. Гадалка та гадала на кофейной гуще – с виду простой и потому самой маловероятной форме предсказания. Но артиллеристы не скупились, и каждый захотел узнать, что и как скоро его ожидает. Как всегда, кто-то был огорчен, кто-то предупрежден, кто-то обрадован. Настало время уходить, как один артиллерист, который так и не решался сесть к гадалке, то ли по неверию, то ли за то, что было жалко червонца, но все же сел и попросил ему раскрыть его будущее. Гадалка осушила стакан, кофейная жидкость сползла со дна, и мы бы увидели всего лишь след кофейной гущи, который, пока горячий, легко бы смылся, но гадалка увидела вместо того то, отчего она потеряла дар речи. Она зашевелила губами, замахала руками, отставила чашку на стол и отодвинулась на стуле от стола.
– Что? Что ты видишь? – спросил, забеспокоившись, артиллерист.
– Не могу, – говорила ему гадалка в исступлении, – не могу, не могу сказать тебе. Уйди.
– Умру ли я? Скажи прямо. Вот, я дам тебе червонец.
Артиллерист достал из кармана червонец и положил на стол.
– Не надо, – сказала гадалка, задыхаясь от волнения и встала. – Не надо мне твоего червонца. Забирай его и уходи.
– Но ты мне нагадала, я должен отплатить.
– Ничего ты мне не должен. Уходи. Уходи!
Товарищи артиллеристы попытались ее успокоить, но она не поддавалась.
– Какова бы не была моя судьба я ее приму. Если умереть мне хоть на следующей неделе, так тому и быть. Видишь? Я ничего не боюсь, ничем ты не сможешь меня испугать. Скажи же, любезная, что ты там увидела?
Гадалка послушалась, села, взяла в руки чашку, посмотрела опять в нее, увидела застывшую в той же форме кофейную массу. Женщина уже хотела опять бросить все, встать и уже самой выпроводить надоедливых артиллеристов, но офицер с загадочной судьбой ее остановил умоляющим жестом и взглядом. Всей своей фигурой и манерой он учтиво одновременно принуждал и просил, то есть очень настоятельно просил исполнить его желание. Женщина опять взглянула на кофейную гущу, которая уже совсем остыла и затвердела.
– Батюшки! Грех-то какой!
– Согрешишь, если солжешь. Умру ли я молодым? Что там такое?
– Умрешь ты почти старцем. Но будешь… будешь… будешь могущественен… почти как сам царь.
Сказала сие и тут же велела выйти, и сама вскочила из-за стола и вышла за ширмы.
Артиллерист этот не был особенно знатен, тем более не был совсем богат. Он был настолько не богат, что приходилось заниматься преподаванием взбалмошным, зачастую бездарным и ленивым кадетам, которые были избалованными дворянскими как раз знатными и богатыми детьми. Они чрезвычайно не любили этого своего учителя, преподававшего им математику. Учитель был очень требователен, лодырей он не любил, потому и лодыри отвечали ему тем же. Лодыри-кадеты настолько возненавидели своего учителя, что решили покончить с ним весьма незатейливым способом. Поднимавшись по узкой лестнице на верхний этаж, где проходили с этими бездарями занятия, учитель вдруг уронил платок. Бездари-кадеты, находившиеся на верхнем этаже, услышав и завидев своего «врага» подтащили к лестнице большой камень, который еле они все вместе удерживали. Итак, завидев артиллериста, они, прикинув сколько этому камню лететь, и где приземлиться (видимо, все же не зря прошли уроки его по тригонометрии и черчению), сбросили его вниз. Пока они сбрасывали, артиллерист этот выронил платок, которым не ясно что делал, и, сделав пару шагов назад, ужасно испугался рухнувшего сверху «метеорита», пробившего несколько ступеней и застрявшего в самой лестнице. Таким образом сбылось пророчество гадальщицы: сей муж молодым не умер и через многие-многие года все же сделался пусть неофициально, но первым после государя человеком в империи, став самым доверенным лицом императора Александра Первого, который теперь держал свой путь в имение своего бесценного, любезнейшего и вернейшего друга и любимца.
Поздним вечером восьмого июля император Александр Павлович с князем Волконским прибыл из Царского Села в имение этого едва ли не самого близкого человека во всей империи. Император со всей своей немногочисленной свитой подъехал к правому берегу реки Волхов. С другого берега к ним навстречу подплывал катер с несколькими людьми и какой-то высокой фигурой в мундире. Когда они подплыли ближе, на этой фигуре стала заметна вся ее парадная форма, с орденами, аксельбантами, лентами и генеральскими эполетами. Тем не менее вид его был очень даже не похож на того человека, который встречает самого императора. С благосклонной улыбкой и неимоверно спокойным лицом он подплывал к императору, будто это был всего лишь старый знакомый, с которым он видится раз в месяц. За внешностью этого типичного русского генерала, непримечательного мужчины средних лет, скрывался настоящий монстр, тиран для нижних чинов и выдающийся льстец для одного лишь высшего – императора. Имя его в последние года стало слышаться все чаще, и слава этого имени была далеко не такой светлой, каково было отношение императора к этой личности. Предшествующая Отечественная война стала началом новой эпохи правления императора Александра, и главным ее лицом стала именно эта фигура – граф Алексей Андреевич Аракчеев. Хотя некоторые отзывались не такими колкими выражениями, кто-то говаривал об Аракчееве, что он помнит не только зло, но и добро. Что ж, если оно и так, то добро ему делали крайне редко, ибо зло от него наблюдалось чаще всего.
Аракчеев распорядился пересадить Александра со свитой в катер, переправился с ним на другой берег и тут же отвёл его к себе в дом. Дома государя встретила управительница всего имения Настасья Федоровна Минкина. Она была очень женственной внешности, хорошим, дородным, но не расплывшимся телом, обладающим не увядающими с годами пышными формами. Лицо ее не было лишено красоты, а черные как смоль глаза не могли не приковывать внимание тех, кто их замечал. Благодаря этой внешности и хозяйственной, хоть и необразованной и резкой душе, эта женщина смогла обворожить графа Аракчеева, стать главным после него человеком в Грузине, посему нам и пришлось немного уделить ей тут местечко, ибо она еще появится и тоже сыграет роль в нашей книжке. Она приветствовала высочайшего гостя, тот из учтивости принял ее приветствие, откланялся, и так как время было уже позднее, попросил у хозяина и хозяйки только отпить чаю, после чего почти тут же отошел спать в комнату, специально содержавшуюся для него. Сколько бы гостей не были приглашены к графу, никто не мог занимать комнату, предназначенную Александру Павловичу.
На следующий день после завтрака, сопровождающегося общими разговорами, Александр осматривал нижний этаж графского дома, который не проигрывал ничуть Зимнему дворцу или дворцам Царского Села. Весь дом по внутреннему убранству, дорогим подаркам от высших русских и иностранных лиц, более походил на внутренние покои самого императора, чем какого-то ныне официально почти бездеятельного генерала. Его коридоры больше походили на галерею или на музей министерства иностранных дел, размещавшего подарки от иностранных послов и даже королей и императоров. Тут даже стоял чайный сервиз, подаренный Наполеоном именно Аракчееву (во время первых неудачных кампаний против Наполеона, Аракчеев занимал пост военного министра). Дом переживал ремонт, поэтому после всего одного этого этажа была организована прогулка в саду. Александр любил гулять после завтрака и где бы он не находился и какая бы погода не была, он непременно отправлялся в путь хотя бы на самое малое время. В это воскресенье день выдался очень теплым и свежим, к тому же Александр любил осматривать новые места или места, где он давно не бывал. Как верный друг и хозяин поместья, граф всюду сопровождал Александра и не отступал от него ни на шаг. В последние годы Волконский всегда был при государе, но если рядом оказывался Аракчеев, то Петру Михайловичу приходилось отступать на второй план.
О важности и месте, которое занимало доверенное лицо, о влиянии его на государя и цене, которую государь давал своему фавориту в предшествующие и эти времена, можно судить по подаркам, одариваемым фавориту. Аракчеев получил это имение еще от императора Павла Первого, который после того, как потерял расположение к графу, все же дозволил ему жить в подаренном ему имении. При Александре это имение очень расширилось. За Аракчеевым еще при жизни его, в эти годы его взлета и доверия со стороны Александра, ходило прозвище «временщик». Временщиком часто называют человека бестолкового, негодного к тому делу, на которое он назначен, а порой негодным вообще к какому-либо занятию. Но про Аракчеева такого сказать нельзя было. Попавши в опалу в предпоследний год царствования Павла, он был возвращен к службе Александром лишь в 1803 году. Артиллерия при Павле и последних годах правления Екатерины переживала не самые лучшие свои времена, и Аракчееву как способному, хоть и грубому начальнику, было поручено в кратчайшие сроки буквально возродить сей вид войск в армии империи. И за несколько лет ему это удалось, за что ему пожаловали звание генерала артиллерии.
Уточним, за что он был отдален от двора при Павле. Император Павел Петрович был крайне раздражительным и мнительным человеком, настроение и вообще отношение к чему-либо или кому-либо могли измениться в любой момент и в любую сторону. Бывало, что чиновник или генерал терял расположение по какому-то пустяку, неуместно сказанному слову или даже неправильному приветствию в сторону императора. Аракчеев, успевший изучить своего императора, когда тот был еще великим князем, не совершал таких оплошностей, потому и в немилость попал по серьезному делу. Существует даже две версии, почему так произошло. Первая версия гласит, что в минуту крайней раздражительности Алексей Андреевич выбранил одного из своих приближенных, какого-то иностранного подполковника, который считался в обществе за хорошего, честного и благородного человека. Этот подполковник с этими высокими качествами был так ошарашен бесчестной выходкой тогда еще барона Аракчеева, что решился его пристрелить, а потом покончить и с собственной обруганной и обесчещенной, как ему казалось, жизнью. До убийства Аракчеева, правда, не дошло, но себе этот обиженный подполковник мозги вышиб, заведомо оставив предсмертную записку на имя императора и наследника, в которой красноречиво оправдал свое грешное деяние правдивой и неприкрытой характеристикой барона Аракчеева. Другая версия была менее кровавой и вообще рассказывает о некоем Алексее Андреевиче Аракчееве, который совсем не подходит под описание того Алексея Андреевича Аракчеева, которого мы знаем во времена его неофициального могущества в правление Александра Первого. По этой версии, Аракчеев, узнав о каком-то нечестном и незаслуживающем прощения поступке своего брата, тоже генерала, переложил вину его на другое лицо, но Павел узнал о случившимся и, конечно же, потерял всякое доверие к некогда верному своему барону.
Как бы там не было, Павел чрезвычайно ценил Аракчеева, который попал к нему еще молодым офицером, когда великий князь при своей матери-императрице находился в «ссылке» в своей Гатчине. Даже после опалы император Павел отзывался о нем как о самом лучшем артиллеристе империи, но ошибок его ему не простил. Лестные выражения своего отца об Аракчееве помнил Александр, рассматривая кандидатуру воскресителя Артиллерии. И только репутация человека, знающего свое дело, человека хоть такого жестокого, от которого добрую душу Александра воротило, но способную добиться поставленных задач, как бы тяжелы они не были, заставило все это в сумме остановиться в выборе на Алексее Андреевиче. Это назначение было хорошим государственным уроком для молодого императора Александра, когда ради интересов государства надо переступать через личную неприязнь и иметь дело с такими людьми, способ которых может приводить в ужас, но результат действий которых приводит в восторг.
То, что Аракчеев был хорошим управленцем можно было узреть в конце концов по благодарностям, которые сыпались на него с рук последних двух императоров, главным образом, по его имению, которое теперь осмотрим вместе с императором. Все достопримечательности села Грузино были протянуты вдоль правого берега Волхова, на котором оно располагалось. Имение во всей России выделялось большой соборной церковью, настолько огромной, что не в каждом уездном городе была церковь таких размеров. Аракчеев был весьма религиозным человеком, без этого этой церкви не было бы, можно было сказать этой религиозностью он восполнял отсутствие веры, но однако же, не ума (последним он точно не был обделен). Само село состояло из гостевых аккуратненьких домиков, кои составляли единственную улицу. Главными же и заметными по своим размерам зданиями были сам двухэтажный дом Аракчеева и стоявшая напротив него, огромная соборная церковь. Для скромного села она выглядела исполински, но это был не только иллюзорный эффект: действительно, не каждая церковь и даже храм в каком-нибудь уездном городе мог сравниться в размерах и отделке грузинской сельской церкви.
К селу примыкал чудесный и широкий парк, располагавшийся сначала вдоль реки, но углублявшийся внутрь леса. Это не был просто участок леса, изрезанный обычными тропинками, о, нет! Он походил больше на детскую забаву выросших мальчишек, в нем в едином художественном стиле были построены всяческие постройки, и хозяйственные в виде кладовых, и чисто декоративные, с беседками и со старинным видом развалинами. На реке можно было продолжить путешествие из парка и любоваться им со стороны, восхищаясь красотой и величавостью задумки его хозяина. Да и само средство этой речной прогулки восхищало. Это был, пожалуй, самый дорогой подарок от императора: целая флотилия и целое судно, которое только могло ходить по этой сравнительно небольшой речке, яхта, имевшая собственную команду и офицера-командира. В России тогда были люди гораздо выше Аракчеева по своему правительственному месту. Но сколько бы не было душ в их имениях и как бы эти имения не были громадны и разбросаны по всей европейской России, ни один из тех высших сановников не мог похвастать таким богатым и грамотным хозяйством одного единственного своего имения, каково было Грузино.
Отвлечемся на мгновение от императора, собирающегося проплыть на своей флотилии по реке, и для полноты картины опишем остальное имение графа, распространяющееся за пределы Грузина.
Село Грузино было главным, но не единственным населённым пунктом в графском имении. За лесом были расположены несколько деревень, которых между собой и, ясное дело, с селом соединяли одни из лучших и ровных дорог в империи. По ним очень любили разъезжать, разгоняясь, дорогие гости, для которых Грузино было всегда открыто. Аракчеев с Минкиной были всегда гостеприимны, поэтому, наверное, не было ни дня, когда в Грузине не гостил какой-нибудь высокопоставленный гость. Здесь же часто бывали и заграничные послы (отсюда большей частью и объясняется богатая коллекция их подарков, подаренных графу лично). Жёсткий порядок и бестолковый педантизм касался и этих знаменитых грузинских дорог: в правилах крестьянам должно было заметать следы только что проехавшего экипажа. Для чего это нужно было, знал, наверное, один только автор этого правила.
На берегу Волхова, немного в стороне от села распластались дивные и густые луга, предназначавшиеся большей частью для сена. Всё хозяйство было рассчитано на большую прибыль, в самом селе был учрежден банк, удерживающий процент от всех доходов и аккумулирующий излишки для особых нужд имения и крестьянства. Банк выдавал ссуды крестьянам, из него брали деньги на ремонт, очередное строительство и других целей. Грузино, как когда-то Гатчина, была не просто каким-то помещичьем имением, это было настоящее государство в государстве, где даже, казалось, законы были свои, а что объединяло его с Россией, так это русский язык, распространяемый здесь, русское население и в конце концов, российский рубль.
Среди построек в парке было очень интересное небольшое сооружение, размещавшееся посреди прудов на отдельном маленьком островке. Это была святая святых села Грузино, святее церкви, куда были приглашаемы только самые-самые-самые приближенные лица графа. В его отсутствие вход туда наглухо запирался. Чем он там занимался – не смеем даже предположить, знаем только, что это была миниатюрная и оригинальная картинная галерея, вмещавшая в себя картины самого непристойного содержания. Они были прикреплены к неким механизмам, которые одни картины выдвигали к зрителю, сидящему посреди комнаты, другие же отходили на задний план. Зрителя окружал великий разврат, изображавшийся в самых отвратительных положениях, будто бы инструктирующие, как лучше растлевать собственную душу, утолявши неестественные желания тела. Сия атмосфера этой комнаты превращала человека в животное, у которого нет ничего святого, животное, живущее ради одного этого разврата.
Аракчеев любил женщин. Любил их страстно, страшно, зверски любил! Еще до царствования Александра он был едва ли не главным развратником империи, когда же при Павле Петровиче он начал получать хороший заработок, получил от императора это имение, его разврат потерял всякие ограничения, он начал скупать всех красивых крестьянок, о которых слышал и которых видел. Но это-то его и погубило, среди этих крестьянок попалась такая душа, способная совсем не обуздать, а наоборот, разжечь еще больше это неугасающее пламя неутоляемой страсти только лишь затем, чтобы ей самой этим пламенем управлять и поглощать его. Этой душой и была-то Настасья Федоровна Минкина, образовавшая с Аракчеевым настоящую дьявольскую парочку. Если бы Аракчеев, подобно верующему христианину верил бы в брак и чтил его, он, быть может, и женился на этой крестьянке, занявшей всё его свободное от службы существо. Но в брак он вступил лишь по прямым намекам и настоятельным советам его матери, которую он все же любил и уважал. Выбор его пал на весьма хорошую партию, прямо перед свадьбой получившую шифр фрейлины, очень молодую, с хорошим приданным, девушку. Полная тезка Минкиной, восемнадцатилетняя Настасья Федоровна Хомутова вышла замуж за тридцатисемилетнего Алексея Андреевича Аракчеева в 1806 году. Несмотря на юный возраст при огромной разнице с мужем, она хотела тихого семейного счастья, насколько это возможно с человеком, занимающего высокий правительственный пост. Но Аракчеев жутко ее ревновал, возможно, не потому, что подозревал, что ей видно лучше иметь молодого любовника, ровесника своего, но и потому что крестьянка Минкина, всё оставаясь на своем посту любовницы Аракчеева, сама ревновала своего хозяина и любовника. Не вдаваясь в подробности этих хитросплетений, скажем только, что брак этот просуществовал несколько лет, чуть ли не с каждым днем (то есть с каждой изменой мужа) все больше трещал по швам и вполне законным способом в конце концов распался.
Оставшись теперь единственной возлюбленной у графа, Минкина была не единственной его женщиной, он и ей изменял, как только мог. С годами его распутство ничуть не уменьшалось, но из-за Минкиной, его все же было не так много, как было бы без нее. На нее он тратил весьма много времени и сил и действительно был и очарован ею, и по-настоящему влюблен.
В имении такого человека находился ныне император Александр Благословенный. Рядом с этим человеком он плыл в катере, им же ему подаренным, и восхищался его имением.
– Очень мне нравится твой здесь порядок, Алексей Андреевич. Хороший светлый сад, крепкий надёжный дом. Всё аккуратно, ничего лишнего. Всё так, как должно быть. Ты хороший хозяин.
– Я организовал всё для вашего удобства, ваше величество, ничего в ваше присутствие в поместье вашего вернейшего и покорнейшего слуги не посмеет помешать.
Аракчеев говорил немного в нос, часто даже не договаривая слов. Ему приходилось немного наклоняться к государю, чтобы тот его лучше слышал, так как страдал немного глухотой, особенно слабо у него было правое ухо. Аракчеев сидел слева, но все равно был вынужден говорить чуть ли не в самое ухо, чтобы государь мог его слышать.
– Порядок начинается с малого, – сказал Александр. – Если ты смог организовать свое имение, сможешь упорядочить любое дело, которое я тебе дам. И самое главное, что я от тебя потребую, мой друг, это давняя наша с тобой мечта. Главное дело моего царствования, то, что, наконец, принесет величайшую пользу нашей империи и всему его народу.
– Вы знаете, милостивый государь, что я исполню всё, то вы не прикажите. И как бы тяжело не было ваше приказание, я его сделаю, да будет государь мой в этом уверен.
– Рекрутская система при нашей бескрайней стране, представляет собой чрезвычайно варварскую систему. Рекрут, взятый из семейства в Пензенской губернии отправляется служить в Малороссию, на другой конец империи! Он на двадцать пять лет лишается возможности повидать свой родной дом, своих родных, свою семью. Может быть, он их никогда не увидит. К тому же сама семья его может оставаться без своего главного кормильца. Ты представить не можешь, как это терзает мою душу.
– Но эти рекруты призываются для защиты интересов Ваших и своей отчизны.
– Это верно. Но почему из-за этой защиты у нас заведено правило, чтобы человек обязательно мучился таким образом и разрушались семьи? Ведь можно найти способ избежать этого.
Александр повернулся к Аракчееву и, смотря ему прямо в глаза, сказал:
– Ты всегда был мне верен. Мне близится сорок лет. Сколько друзей я имел и скольких я потерял. Сколько их меня разочаровали. Один ты меня радуешь своей верностью и преданностью. Любое поручение ты выполнял лучше любого другого, кому бы я оное доверил. И поэтому я и доверяю тебе самое главное мое желание в стране, призванное облегчить судьбу наших солдат. Ты займешься устройством военных поселений, я уверен, что ты исполнишь его так, как тебе будет велено от меня. Только обо всем мне докладывай, ты будешь не только моими руками, и делать в этом деле все таким образом, будто бы я сам лично руководил введением этого устройства, но ты будешь моими глазами и ушами оного. Докладывай мне о каждом происшествии, о каждом событии.
Аракчеев хотел что-то сказать, но Александр, взявши его за руку, остановил его и продолжил:
– Но организацией мы займемся немного позже. Сперва я хочу объездить некоторые губернии моей империи. Я вверяю тебе военные поселения, но ты остаешься главным моим помощником в делах государственных. В Европе мои дипломаты помогали мне создать порядок там; ты же поможешь возвести благоденствие в России.
– С божьей помощью и неустанными молитвами за государя и отечество, батюшка мой, будут исполнены все твои пожелания.
– На счет моего путешествия у меня будет к тебе личная просьба. Я предполагаю свое путешествие начать с Москвы. После пожара меня там не было, и я хотел бы побыть с ней наедине и в покое. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня во всем моем путешествии, но въезд в Москву мне организуешь ты.
– Государь может быть покоен, что его встретят со всеми почестями и с неподдельной искренностью.
– Вот это обещай мне не исполнить.
Аракчеев от этих слов изумился, но опомнился и вымолвил, что исполнит поручение государя так, как тот велит.
Друзья подошли к пруду, у берега которого была приставлена лодка. Сев в нее, у наших товарищей переменился разговор опять на частные темы, касаемые поместья графа.
На следующий день поутру Александр отъехал в Царское Село. На этом можно его оставить на то время, пока он и его свита будут готовиться к объезду сравнительно небольшого участка его империи, и вернуться к нашим общественным деятелям, среди которых появились новые и интересные лица.