Из маленького носа худенького Олежки вытекала желтовато-зелёная слизь, а сам мальчишка визгливо и заливисто кричал, изо всех сил упираясь и не желая сделать ни шагу.
– Пойдём, дурак, – сестрёнка упрямо тащила его к невысокому пеньку для забоя кур, но мальчик так сильно боялся, что неожиданно вцепился острыми зубами в Надькино предплечье. Та завизжала от резкой и пронзительной боли, неминуемо ослабляя хватку. Выступила алая кровь, – Отцепись, скотина! Ща в ухо получишь! – на глаза выступили слёзы, но сестра не сдавалась и со всей силы треснула брата по голове сложенной в кулачок ладонью. Костяшки пальцев больно ударились о твёрдый череп ребёнка. От резкой боли у ушибленной Надьки ухнуло в животе и подкосились ноги, и девочка завыла в голос, как волчонок.
– А ну, пошла отсюда! – по своему обыкновению, кто из детей прав, а кто виноват, мать никогда не разбиралась и всегда принимала сторону младшего, – Зачем брата мучаешь, дура?
Олег, почувствовавший поддержку, отпрянул от руки сестры, со злым удовольствием слизывая её солёную кровь со своих пухлых губ. От страха он вцепился в Надьку с такой нечеловеческой силой, что прокусил той кожу. Маленький, щуплый, с белобрысым хохолком на голове и окровавленным ртом он походил сейчас на волнистого попугайчика, нарушившего диету.
– Я хотела научить его рубить кур, – буркнула обиженная Надька сквозь слёзы, тщетно пытаясь свести края раны пальцами. Небольшая рваная рана на предплечье отчаянно кровоточила, – Он трусливый, как овца. Над ним будут в школе смеяться.
– Я тебе приказала курицу разделать или ему?
– Мне, – Надежда всхлипнула.
– Ну, так и чего стоишь?
Девчушка выругалась себе под нос и отправилась горделивой походкой в курятник. Она не чувствовала обиды, но ощущала целеустремлённую решимость. Всё равно всё будет так, как она захочет. Надя научит брата не бояться. Когда матери не будет дома, она привяжет-таки этого несчастного труса к дереву и заставит на это посмотреть!
В курятнике пахло помётом, а в воздухе летали чьи-то перья. Опять петух курей гонял. Соседские девчата почему-то называли это хулиганское действо «свадьбой» и странно хихикали. Неудивительно. Всё самое жуткое и неприятное происходит с женщиной после свадьбы. Во всём животном мире самцы обижают самок, но с Надеждой этот номер не пройдёт! Хотя бы потому, что она знает, как с топором обращаться. Даже мать так не умеет. Пусть только попробует какой-нибудь самец с ней «свадьбу» сыграть! Надя привычно выбрала самую тучную курицу, крепко захватила ту за мигом всполошившиеся в тревоге крылья и угрюмо потащила к жертвенному алтарю.
Как можно не уметь рубить кур? Ну, и что, что брату всего три года? Надежда умела это делать с рождения. А если свинью нужно будет зарезать? Или овцу? Кто в доме мужчина? Она или Олежка? Слюнтяй.
Надюшка занесла топор, уверенным и быстрым жестом отрубила птице голову и невольно залюбовалась бордовыми струями, резво стекающими по окровавленному пню в зелёную траву. Девчонка дала крови стечь, как учили, и бросила обезглавленную тушку в ведро. Та забилась в слабеющих конвульсиях.
Ну, и что здесь такого? Элементарно. Главное – сноровка. И не отпускать раньше времени, чтобы без башки к соседям не убежала.
Ничего, глупый, маленький Олежка, сеструха тебя научит!
– Покажи, что у тебя с рукой, – смилостивилась довольная мать, когда умелая дочь принесла ей на кухню уже общипанную куриную тушку. Хорошая девчонка растёт, хозяйственная, – Ничего себе. Никогда не видела, чтоб дитё так кусалось. Пойдём, зашью.
Мать зашивала Наде раны обычной швейной иглой и шёлковыми нитками. Так было принято в их семье издревле. Раны воспалялись и нагнаивались, и нитки впивались в разбухшую от отёка кожу, но это был единственный способ показать свою материнскую любовь. Мудрая Надюшка всё понимала, героически терпела боль (анестезию операция не предусматривала) и никогда не возражала.
– Мать всегда поможет. Кому вы, кроме матери, нужны? Мать плохого не сделает, – увещевала Людмила притихших детей, делая стежок за стежком под тихое кривляние дочери и молчаливое сопение брата. Младшенький очень любил следить за этой кропотливой работой, на радость непрофессиональной медсестре. Будущий хирург. И никакой он не трус. Подумаешь, птичек боится. Мать тихо гордилась. Хорошие у неё дети. Слава богу, не в отца.
Тот в кои-то веки уехал в город на заработки, но по слухам угодил в ЛТП1. Во всяком случае, хозяин находился далеко и никого из домочадцев лихим кулаком достать не мог. Какое-то время еле оклемавшийся после получения черепно-мозговой травмы кормилец не бухал, но ходить по бабам и предъявлять претензии к супруге не переставал никогда. Поэтому отсутствие опостылевшего мужа дома Людмилу только радовало. Она успокоилась, похорошела и впервые задумалась о разводе всерьёз.
«Вещему» Олегу уже исполнилось три года, но он всё ещё не разговаривал. Молчал. Иногда мычал. Да, он был вредным, упрямым и вспыльчивым, но, в силу выше указанных обстоятельств, наябедничать не мог. И однажды, когда мать ушла по утру на делянку пропалывать картошку, сестра решилась.
Чтобы сразу обезвредить мелкого кусаку она подкралась к тому сзади и резво накинула на белобрысую голову холщовый мешок. Брат отчаянно забился в крепких девичьих руках, невнятно мыча и неумело барахтаясь, но Надя была к этому готова. Она привязала Олега к дереву плотным жгутом-шпагатом, как можно сильнее стянув мальчишке руки за спиной. Верёвки безжалостно впились в детскую плоть, отчего маленькие кисти побелели.
– Ори, сколько влезет. Соседи уехали, спасать тебя некому, – равнодушно проговорила сестрёнка, стаскивая мешок-защиту с головы братика, – Сейчас курочку принесу. Самую жирную!
Насмерть перепуганный Олежка заорал благим матом, что было мочи, и беспомощно расплакался.
Содержимое детского желудка изверглось вонючим фонтаном вместе с брызнувшей из-под топора тёмно-вишнёвой кровью. И затем чувствительный Надькин нос ощутил и другой внятный, говорящий сам за себя запах. Светлые штанишки Олежки приобрели крайне подозрительный желтоватый оттенок.
– Обосрался? – закричала разозлённая девчонка в бешенстве, в приступе ярости суя окровавленную, бьющуюся в предсмертных конвульсиях тушку прямо в лицо зарёванному пацанёнку, – Смотри, трус. Смотри сюда, гад!
Обезглавленная курица рванулась и неожиданно вырвалась из цепких Надькиных рук, отчаянно хлопая крыльями. Перепачканный куриной кровью, рвотными и каловыми массами Олег тут же потерял сознание.
Вечером того же дня мать впервые избила Надьку до багровых синяков и заперла хулиганку в сыром и холодном погребе.
Зато неразговорчивый Олег заговорил. Видимо, запредельный испуг привёл, наконец, сбившиеся из-за сложных родов нервные процессы в норму.
– Смари, г-гад! Г-гад! – бегал он по огороду, топча смелыми ногами вьющиеся по земле листья тыквы, пока избитая Надька сидела в погребе с банкой сливового компота в руке, прижатой к огромной фиолетовой шишке на глупом лбу.
Больше никогда мать не доверяла Надежде младшего брата и повсюду таскала его с собой.